Василий Голышкин - «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы Страница 23

— Ходят по азимуту, если у них есть азимут, — ответила Юлька.

— Верно, — поддержал Орел. — И мы по нему пойдем.

— Хоть сейчас! — вскочила Юлька, посмотрела за окно и поправилась: — Хоть завтра!

— Ни завтра, ни послезавтра, — остудил ее Орел, — а на четвертый день каникул.

Третий день летних каникул был полон сюрпризов. Он и начался с сюрприза.

Утром по дороге в школу ко мне зашел командир Спартак с устным донесением: вчера в полдень на главной улице Наташина — Садовой — был выброшен «бумажный десант» «журавлей». Собрано пятьдесят килограммов макулатуры. Отличился, как ни странно, Аника-воин. Зашел по рассеянности туда, куда пионеров, собирающих макулатуру, никогда не пускали, — в архив горисполкома — и припер целый мешок. Оказалось, бывший заведующий Иван Иванович Бессмертнов, старый и угрюмый, что трясся, бывало, над каждым клочком бумаги столетней давности и прозванный за это Кащеем Ивановичем Бессмертным, ушел наконец на пенсию, а новый, молодой и жизнерадостный, став заведующим, в тот же день приказал очистить «авгиевы конюшни» от ненужного хлама. Набралась куча, и пока сотрудники ломали головы над тем, как от нее избавиться, подоспел десантник Аникеев… Спартак сам, не поверив, что Анике-воину так глупо повезло, взвесил мешок и, любопытства ради, пошарил в его содержимом. Любопытство обернулось находкой. Да еще какой! Вот два немецких оригинала, а вот два перевода. В первом письме-копии, отправленном из Наташина в Берлин, сообщается о конфискации «редких рукописных книг, литературных памятников славянской культуры» в музее-монастыре Наташина и об отправке их в Музей восточных культур немецкой столицы, а во втором, присланном из Берлина в Наташин и датированном четырьмя месяцами позже, о том, что «редкие рукописные книги, литературные памятники славянской культуры Музеем восточных культур до сих пор не получены».

— Интересно, да? — спросил командир Спартак, видя, с каким увлечением я — не читаю, нет, — пожираю глазами переводы с немецкого на русский, сделанные, как он уже успел мне сообщить, учительницей немецкого языка.

— Потрясающе! — воскликнул я, нисколько не преувеличивая силы охватившего меня чувства. Да иначе и быть не могло. Не далее, как вчера, проявив и отпечатав пленку, я прочитал о них в одном из приговоров «Суда Мазая». В приговоре говорилось: «Слушали. О похищении древних рукописей из монастыря-музея г. Наташина. Постановили: похищенное конфисковать. Организатора похищения обер-лейтенанта Фогеля приговорить к смертной казни». Далее, в скобках, сообщалось: «22 января 1942 г. приговор приведен в исполнение».

Спартак, узнав о приговоре, весь так и засветился завистью. О чем он думал, догадаться было нетрудно: ему бы туда, в прошлое, вот там бы он отличился — за все и за всех отомстил бы фашистам.

Мой голос вернул его в настоящее.

— Узнать бы, где они теперь? — задумчиво проговорил я.

— Судьи Мазая? — оживился Спартак.

— Судьи? Нет. Были бы живы — сами объявились бы, — вздохнул я. — Книги, которые они конфисковали.

— А разве можно? — загорелся Спартак.

— Почему же… — сказал я. — Мазай судил в Наташине и Стародубе. Здесь где-нибудь и конфискованное спрятал. Поищем и… — Спартак, не дослушав, кинулся к двери. — Ты куда?

— За картой и в штаб, — донеслось с улицы. — Поищем и найдем!

Командир Спартак никогда не откладывал на завтра то, что мог сделать сегодня.

Я тоже заторопился, собираясь к Орлу, как вдруг в дверь постучали и два голоса, слившиеся в один, возгласили:

— Мы к вам! Полевая почта!

Я догадался: дежурные связисты «журавлей» помогают разносить письма и телеграммы. Открыл дверь. Так и есть. «Журавлики» пятиклассницы Маша и Наташа в юнармейской форме с эмблемой воинской специальности на груди.

— Вам телеграмма.

Я расписался в получении, и они ушли.

Нет, не зря я назвал третий день каникул днем сюрпризов. Телеграмма, полученная мной, была самым удивительным из них.

Еще не распечатав ее, я уже волновался. Как всякий человек, получающий телеграмму. Что в ней, боль или радость? Телеграммы по пустякам не отбивают. Поэтому их всегда читают с конца. Чтобы сразу узнать о самом главном.

«Немедленно выезжаю. Мама». Последние слова телеграммы не столько успокоили меня, сколько удивили: мама, зачем она едет? Ответ заключался в первых словах: «Безумно взволнована почерк твоего отца». Это и было ответом на мою фототелеграмму.

Я стоял потрясенный с телеграммой в руках и твердил: «Почерк моего отца… почерк моего отца…» Так прозревший, наверное, твердит: «Я вижу свет… Я вижу свет…»

Я, наверное, плохо соображал, что делал, потому что, вернувшись вечером домой, обнаружил, что утром, уходя из дому, забыл закрыть дверь.

Четыре места требовали моего присутствия в то утро. Во-первых, телеграф, где я послал маме полуграмотную телеграмму: «Жду немедленно», во-вторых, дом Орла, которому я рассказал обо всем случившемся, в-третьих и в-четвертых, две школы — в Наташине и Стародубе, — где учились «журавли» и «цапли». Здесь я и получил сведения об успеваемости юнармейцев и поспешил с ними сперва в штаб второго батальона (командир Ю. Цаплина), потом в штаб первого батальона (командир С. Журавлев). Следствием моего визита в тот и другой штаб были световые табло, вспыхнувшие на НП двух батальонов. «Городской» и «деревенский» берега Десны усеяли любопытные. Посвященные объясняли непосвященным значение цифрового кода, которыми обменивались батальоны-«неприятели». Цифры были их «трофеями» в минувшей «битве» за знания.

Нули на том и другом табло означали, что юнармейцы выдержали эту «битву» с честью и не понесли «потерь», все до единого перешагнули за рубежи тех классов, в которых учились. Цифры «5» и «17» у «журавлей» и «4» и «19» у «цапель» показывали в процентах число тех, кто перешагнул эти рубежи с круглыми пятерками и четверками.

Последним событием того дня было заседание штаба «журавлей», на котором, как было положено, присутствовал и Черняк.

Собирались на нижнем — штабном — этаже вышки. Комиссар Нина, обожавшая секретность, выставила вокруг усиленные патрули. Был вечер. В окне, распахнутом на Десну, выгнув шею буквой «С», задавакой-лебедем плыла луна. Щурясь, моргали звезды, тщетно пытаясь разглядеть что-либо на космической пылинке Земле. А на Земле, дразня друг друга учебными успехами, перемигивались световые табло «журавлей» и «цапель».

— Заседание штаба объявляю открытым, — сказал Спартак и посмотрел на комиссара, поднявшего руку. — Ты хочешь что-то сказать?

— Да, — встала Нина. — Прежде чем открыть, надо кое-что закрыть, — сказала она и выразительно посмотрела на окно.

Команда Спартак осуждающе взглянул на худенького черноволосого Игоря Мотяшова. Задумчивость, которая так шла к нему, как к начальнику штаба, в то же время и мешала, когда ему, как начальнику, требовалось проявить не ум, а энергию.

Окно закрыли, и командир Спартак попросил меня рассказать о находке Аники-воина.

Я рассказал, добавив, что, по имеющимся у меня сведениям, музейные ценности, похищенные фашистами, находятся в Наташине, в одном из партизанских тайников, и что если «журавли» проявят смекалку и находчивость, то тайник с рукописями можно будет найти и…

— А чего их искать? — сказал вдруг Черняк, и это было как гром среди ясного неба. — У меня они, книги эти…

— Как у вас? — вскочила старшая вожатая Зоя Алексеева.

— Почему у вас? — строго спросил задумчивый начальник штаба Игорь Мотяшов.

— У вас? — разочарованно протянули члены штаба, у которых, как я понял по их тону, Черняк из-под носа увел интересное приключение: чего уж теперь искать, если все найдено?

Я сидел как оглушенный, не зная, как отнестись к признанию Черняка. Он ведь мог и не признаваться. Мог просто сказать, что о сокровищах ему ничего не известно. Или, наконец, мог сколько угодно водить нас за нос, помогая якобы разыскивать эти сокровища. Нет, в признании Черняка определенно крылась какая-то тайна. Наконец я нашелся. Махнул рукой и сказал:

— Может, еще и не те…

Мне показалось, что Черняк смутился.

— Может, и не те, — легко согласился он. — Я их возле немецкой машины подобрал… которые уцелели… Машина на мине подорвалась. И шофер с нею. А что за книги — невдомек. Церковные. Какой с них прок? Так, партизанская память. Потому и сберег… Может, и не те, — закончил он тем же, с чего начал.

Посмотрел на часы, засуетился, кинул: «Бывайте!» — и направился к выходу.

— А книги? — окликнула Черняка комиссар Нина.

Черняк обернулся и кивнул на внука:

— Завтра с Тарасом пришлю, — сказал он и ушел.

Вскоре и мы разошлись.

…В ту ночь я спал плохо. Переживания двух минувших дней, вспыхивая в сознании, прогоняли сон. Загадочный азимут на фотографии… Почерк отца в таинственной черной тетради… Удивительная находка «бумажного десанта»… Странное признание Черняка… Мог ли я, ворочаясь с боку на бок, знать, что утро четвертого дня каникул принесет мне еще один сюрприз.