Осеннее солнце - Эдуард Николаевич Веркин Страница 24

– Это же Шнырова! – Колесов указал пальцем. – Она с головой не в дружбе! Пацаны, вы от нее лучше подальше ходите…

Борцы предусмотрительно отступили.

Колесов поставил скутер на подставку.

– Ее лечили два раза, – доверительно сказал Колесов. – Она ку-ку совсем, шизофаза, короче.

– Аф! – Шнырова щелкнула в сторону борцов зубами.

Борцы окончательно утратили вопросы к Шныровой и повернулись в мою сторону.

– А это Граф, в моем классе учится, – пояснил Колесов. – Нормальный пацан, за городом живет.

Борцы разочарованно вздохнули. Подраться не удалось.

– Чего, пацаны, не клюет? – едко поинтересовалась Шнырова.

Борцы опять угрожающе надулись, но я уже схватил ее за шиворот и отволок подальше, на берег, придавил к столбу и велел стоять, не дергаться, а то я сам ей по лбу настучу. Вернулся к Колесову. Борцы спускались по насыпи к бонам.

– Как дела? – спросил Колесов. – Чего в гости не заходишь?

– Да времени нет, – ответил я. – Картошку в этом году посадили, приходится возиться.

– Понятно, – Колесов сощурился на Шнырову, та продолжала стоять у столба. – А ты что…

– Мать ее попросила, – пояснил я. – У них отец на вахте работает, а у нас связи никакой. Вот, попросила привести, чтобы она с отцом поговорила.

– А, понятно. А это что?

Колесов кивнул на картину.

– Живопись, – пояснил я.

– Да, вижу… Подледная рыбалка вроде как…

– Да, – согласился я. – В этом направлении.

– Ну, ладно, – вздохнул Колесов. – Мне пора. Эту свою психичку на поводке держи.

– Само собой, – пообещал я.

Колесов укатил. Я поднял картину и отряхивал ее от прилипшего песка.  Шнырова оторвалась от столба и подтянулась.

– А я поняла, – сказала она. – Я все думала – зачем я эту картину купила… А сейчас поняла! Там один пришелец на Дрондину похож. Тот, что как лягушка…

Кто бы сомневался. Как я сам не дагодался. Иначе и быть не могло.

– Что за народ эти Дрондины, никуда от них не деться. Хотела отдохнуть по-человечески, поехала в город, а там какие-то утырки и опять Дрондина…

Шнырова тыкнула пальцем в картину.

На секунду у меня закружилась голова, показалось, что безумие заразило и меня, такое возможно, если проводить много времени с сумасшедшими, то рано или поздно…

Не, не похож. Пришелец с вертолетом ничуть не напоминал Дрондину.

– Он не похож, – сказал я. – Ты слегка зациклилась… немного.

– Хотела над кроватью повесить, – пожаловалась Шнырова. – Но теперь сплошное разочарование…

Шнырова вырвала картину, размахнулась и зашвырнула ее в Сунжу.

Картина, совершив над рекой пируэт, вошла в воду почти без плеска. Я уже не стал спрашивать – зачем. Синдром попугайчика.

– Моя двоюродная тетя Роза тоже в художественное училище поступала, – сказала Шнырова. – Она хорошие картины рисовала. Природу обычно, пейзажи то есть. Необычные такие…

Картина уплывала.

– Ладно, какая разница, пусть эта каракатица сама на своем баяне играет, – странно заявила Шнырова.

Я почувствовал, что устал.

– Дрондица знаешь, что мне в мае сделала? Дохлых лягушек подкинула.

Если честно, в вековом противостоянии Шныровых и Дрондиных подбрасывание дохлых лягушек не выглядело настолько уж ужасным. Обычное дело.

– Мама как увидела…

Шнырова закатила глаза, покачала головой.

– Короче, она решила, что это я лягушек режу и на спички насаживаю. Просто так, для удовольствия. Представляешь?

– Мне кажется, не надо нагнетать с Наташей, – сказал я. – Нам еще всем вместе жить.

– Нам вместе не жить, – строго сказала Шнырова. – Нет, если ты планируешь бодаться дальше с этой носорожихой…

Шнырова замолчала, смотрела на воду. И я. Некоторое время.

– Ты говорил, что я тебе помочь должна. Чего надо-то?

– Надо к дубу сходить, – ответил я. – К Пушкинскому.

– Понимаю. Мы прикинемся вроде как волонтерами, которые будут ухаживать за деревом, которое посадил Пушкин, который… Не, не волонтерами, мы будем потомками Пушкина.

Наверное, сегодня магнитные бури.

– Я будут Пушкин-герл, а ты Пушкин-мэн! Я буду плеваться из плевалки, а ты сморкаться из сморкалки. А нашим врагом будет Леди Дантес…

Люблю людей, смеющихся над собственными шутками. Хотя и правда смешно. Бывает.

– Дантес в жизни победил, – напомнил я.

– Вот и я говорю, вместе мы ее забьем. Если бы за Пушкина дружбан вписался, то все могло бы быть по-другому. Леди Дантес пытается выпилить последний дуб, посаженный великим поэтом, ей противостоят Пушкин-бой и Пушкин-герл!

Нет, я сегодня устал. Приедем домой, лягу спать, наевшись меда. Приснится Пушкин-герл.

– Да и ерунда все это. И чихать всем! На Пушкина, на дуб, на потомков особенно. Если это даже дуб Пушкина, то засохнет он, сгниет, или молнией его расшибет – всем пофиг. Хотя… Давай мы его распилим?

– В каком смысле? – осторожно спросил я.

– Дуб ведь, кажется, большой, дубы большие ведь… Если распилить его, то можно таких шкатулок нарезать. Или табуреток. Или бляшек – и на каждую табличку привинтить – «Из дуба Пушкина». И продать в Интернете.

– Бляшек? – растерялся я.

– Ну, как хочешь, – Шнырова быстро пошагала с моста прочь.

– Погоди!

Я догнал.

– Но ведь это может быть действительно интересно, – сказал я. – Написать на сайт потомков Пушкина, а вдруг они приедут? Вроде как съезд тут организовать и назвать «Потомки под дубом»…

– Потомки под будом, – Шнырова плюнула. – Какие потомки, Графин?

Я собрался рассказать про ежегодный съезд потомков Пушкина в Царском Селе, но понял, что Шнырову это лишь разозлит.

– Ты что, не понимаешь? – злобно спросила Шнырова. – Или дурачком прикидываешься?

– Я не прикидываюсь…

– Вот и я боюсь. Мама говорит, что до зимы – все. Трындец. В октябре в Туманном Логу ничего не останется. Все закроют.

–  Наоборот…Все наладится.

– Да ничего не наладится, – нервно сказала Шнырова. – Ничего и никогда. Столица пастилы, документальное кино, пушкинские тушканчики… – Шнырова передразнила, выставив язык. – Это раньше столица пастилы, а сейчас столица труселей в горошек! Сейчас столица ничего!

Я промолчал. Поразительно затяжной день. Точно целый месяц.

– Почему труселей…

– Вот и живите в своей столице! – перебила Шнырова. – Надоел ты всей со своими идеями! Сидите под дубом, хоть упритесь! А