Янис Яунсудрабинь - Белая книга Страница 26

Мы с Янкой взошли на пригорок и стали собирать сучья для костра. Лес тут вырубили недавно. Повсюду вокруг нас, как огромные медведи, лежали пни. Коряг, хвороста, сухих щепок валялось в избытке: ходи собирай.

Набрали мы вдоволь сушняка, и тогда Янка, у которого всегда водились спички, принес из шалаша пук соломы, присел на корточки и подпустил огоньку. Солома мигом вспыхнула, и пламя взметнулось вверх, словно бледный лист ириса, длинный, изогнутый. Тут мы начали подкидывать щепки, сперва мелкие, потом покрупнее, а потом и сухие ветки. Костер разгорелся.

— Ура! — закричали мы.

Парни в Кикерах отозвались.

И с других хуторов доходили дальние возгласы. Там и сям в округе вспыхивали яркие огни, будто кто-то деньги сушил, как черт в сказке. Где-то трубил рог, такие у нас делали из березовой или ольховой коры. Тру-ру, тру-ру, тру-ру-ру-ру!

Пламя все росло. Сумрак вокруг костра загустел до черноты, хотя в эту пору на северном краю неба еще не гасла заря. Дров нам показалось мало, мы стали рубить ветки можжевельника и наваливать их сверху на огонь. Вот это был треск так треск! Будто лопались сотни чугунков. Молодые батраки, те, кто уже уснул в шалаше, поднимали головы и что-то бурчали спросонья. Белый дым взвивался высоко в воздух. Мы тянули к нему руки, будто хотели схватить его, удержать. Но тут сквозь темную зелень хвои пробились языки пламени. С ревом взлетали они вместе с дымом, вскидывая снопы ярких искр. Теперь у нас было полное небо собственных звезд. А как они плясали, как вились несметным роем, словно пчелы.

— Где же наши кони? — спохватился Янка.

И впрямь, где они? Взрослые понадеялись на нас, потому-то и спят так спокойно.

Мы отошли в сторону от громко трещавшего костра и прислушались. Ничего не слыхать! Отходить далеко мы боялись. Янка негромко позвал:

— Кось-косъ-кось!

Невдалеке тихонько заржал конь.

— Тут они, тут! — обрадовались мы и пошли к шалашу.

Было уже, верно, за полночь, когда мы приткнулись рядом со спящими. Но сон не шел, глаза следили за потухающим костром, уши чутко прислушивались к песенке каждого комара, приближался он или улетал восвояси. Хи-и-и-и-и! — тоненько выводил комар, а потом подлещивался: ззять, ззять-ззять! Но стоило ему где-нибудь примоститься да испить кровушки, как он, будто пьяница во хмелю, распухший, тяжелый, тащился прочь, выписывая вензеля, и злобно сипел: сссвинство!

Я слышал, как рядом храпят. Янка задышал мерно, глубоко. Я поднял голову. От костра остались одни пылающие угли. Но почему-то ночь теперь такая светлая, зеленая. Раскроешь глаза пошире и разглядишь спящих. Вон у дедушки трубка во рту. Он с ней не расстается даже во сне. И мне пора бы уснуть. А сна все нет. И все ж… закрываю глаза…

По небу снуют красные звездочки. Я вижу их сквозь смеженные веки. И вроде бы скачу верхом. Гнедко бежит не по дорожке, а во весь опор мчит в небо, прямо на рой звезд. Потом я отделяюсь от его хребта и лечу, легкий, как перышко, все выше, все дальше, пока не начинаю обретать вес. Потом легко падаю наземь.

Хи-и-и-и! Ззять-ззять! — зазудели комары, но тут же смолкли. Я повернулся на другой бок, и сон обнял меня.

ЯНОВ ДЕНЬ

Чудесный это был вечер, и уж вовсе чудесной была ночь. На всех пригорках сверкали огни, по всей округе звенели песни, громко трубили берестяные рога. Мы отыскали старое ведерко из-под дегтя, набили его берестой, приколотили гвоздями к концу длинного шеста и потащили на взгорок. Бересту в ведерке мы подожгли, а шест поставили стоймя и привязали к колу, который вбили там загодя. Береста горела, потрескивала, заляпанное дегтем ведерко накалилось и тоже зажглось. Пламя разгоралось все ярче. Деготь таял, ронял наземь крупные капли, и они, падая, полыхали синим огнем и стрекотали, как сверчки.

У огня собрались все наши домочадцы и без умолку распевали песни Лиго. Я просто диву давался, как это в бабушкиной голове помещалось столько песен. Бабушка пела и пела одну за другой, а песням все конца не было.

К янову дню у нас наварили много пива. Зеленый глиняный кувшин в белопенной шапке, полный горького ароматного питья, переходил из рук в руки. Мы пили да покрякивали и закусывали мягким сыром, который хозяйка вынимала из белого передника и раздавала нам.

Так мы веселились, пели песни, и вдруг невдалеке на прогоне послышались громкие голоса. Видим, идут к нам гурьбой соседи с охапками трав и цветов. Идут, поют песни Лиго, а мы тоже не умолкаем. Как только оба хора встретились, все наши песни смешались в сплошную разноголосицу.

Тут гости стали со всеми здороваться за руку. Охапки зелени они клали хозяйке на колени, а венки из дубовых листьев надевали хозяину на голову. Хозяйский сын Янис тоже стоял, будто ворох цветов. И вдруг — то-то радость! — одна девушка надела и мне на голову венок:

— Яник-то постаршел на целый год!

Стебли пышной полевицы колыхались, застили мне глаза, и я ничего не видел, но запах от венка был такой душистый. И от радости, что меня заметили, я пустился бегать, скакать в толпе взрослых, как шальной.

От нас гости всей ватагой отправились дальше. С ними ушли наши парни и девушки. Мы с Янкой тоже было наладились, но нас не пустили. Нечего, мол, шататься по округе ночь напролет.

— Тогда хоть позвольте до утра досидеть, — стал упрашивать Янка. — Хотим поглядеть, как солнышко нарядится… Ведь так про него в песне поют…

— Ну да, хотим поглядеть, как солнышко нарядится, — подхватил и я.

Все засмеялись и ну поддразнивать: захотела хавронья рожки, да коза не дает! Покуда мы продерем глаза, солнышко давно уж все наряды скинет.

Понапрасну они над нами смеялись! Мы с Янкой уселись на завалинке, твердо вознамерившись дождаться утра. Мать потянула меня за собой, но я сказал, что хочу остаться с Янкой, и она отступилась.

И так мы с Янкой остались вдвоем на завалинке коротать розоватую от гаснущей зари ночь. Вдалеке еще слышались песни, но все огни погасли. Мы сперва беседовали о том о сем, даже потихоньку песни затягивали, но нам что-то не пелось. Когда и вдали все смолкло, наступила такая тишина, что нам стало не по себе… Смотрю — Янка широко разинул рот и зевнул. В тот же миг и на меня напала зевота.

— Так и уснуть недолго, — сказал Янка.

— Давай лучше спать пойдем, — предложил я.

— Ну уж нет! Знаешь, как нас утром обсмеют?! И ни капельки пива на опохмел не оставят. Я знаю, что делать. Пошли-ка в загон, влезем на столбы изгороди и будем сидеть. Когда неловко сидишь, так и сон не сморит.

Столбы были довольно толстые, к тому же только вчера к изгороди сгребли кучу соломы. Забрались мы каждый на свой столб и стали смотреть на небо, в котором снова разгоралась заря. Спать нам расхотелось. Янка стукал кулаками по коленкам и пел:

На столбе уселся Ян — лиго!И ударил в барабан — лиго!

А у меня от высоты кружилась голова и озноб пробирал. И я слез, решив пересесть на приставную лестницу, по которой подымались на сеновал под крышей свинарника. Хоть есть за что руками ухватиться и куда ноги упереть.

Небо все светлело, но на меня снова, будто облако, наплывал сон. Голова моя клонились набок, я то и дело ее вскидывал. Но вдруг мне стало так хорошо, так тепло… Я увидел солнце, и надело оно самый лучший свой наряд. Оно только-только выглянуло. Вершины берез в рощице сперва словно бы окутались радужной дымкой. И тут солнце заблестело, заиграло всеми красками. Оно шло по небу, как улыбчивая добрая матушка по тропке. Вон показалось оно из-за конского выгона в широкой ярко-зеленой шали. Потом скинуло зеленую шаль на луг и красовалось в голубой. А потом и голубую взметнуло в небо и засияло сперва в желтой, потом в алой, а потом в серебристо-белой, как луна.

— Яник, — позвало оно и, подойдя, коснулось моих волос. — Яник!

Я встрепенулся. Вот те раз! Это ж моя мама! А сам я лежу в соломе у свинарника. Солнце высоко в небе. От стыда не смея поднять глаз, я побрел за матерью к колодцу умываться.

Впрочем, и Янке, который был много старше, тоже хвалиться было нечем. Он, как и я, свалился со своего насеста и, увидав, что меня на лесенке нет, пошел в клеть и залег спать. Вышел он оттуда только к полудню.

ПЧЕЛЫ

В яблоневых садах я видал большие крытые лубом улья, вокруг которых темными тучками вились пчелы. Но у пчел этих был хозяин, я их меда и не нюхал. Так же как хозяйских яблок. Стоишь, бывало, у забора, приткнувшись лбом к тычине, и сквозь щель подглядываешь, как они там полеживают в траве, румяным боком к солнцу. Смотри, заглядывайся, слюнки глотай — кому какая печаль!

И все же были у нас пчелы, которые принадлежали единственно господу богу, и мы к ним наведывались в гости попить сладкого меду.