Василий Голышкин - «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы Страница 27

И вдруг все изменилось. Она, как тот шарик в детской игрушке, каталась, каталась по зеленому полю школьной жизни, не попадая в свою лунку, и вдруг попала!.. И если учителя и вожатые по-прежнему склоняли ее фамилию, то совсем в другом значении, со знаком плюс, а не минус, в пример, а не в порицание другим. А все он, Спартак. Она к нему сразу потянулась, едва увидела. И тут же разозлилась на себя за то, что потянулась, за то, что, сама того не желая, жила только думой о нем, а он, в отличие от нее, не только не думал о ней, а как будто даже и не замечал вовсе. Он был всегда разным: в решительную минуту — решительным, в грустную — грустным, в веселую — веселым, но в любую минуту — активным и никогда — пассивным. Увидеть командира Спартака без дела было так же невозможно, как птицу без движения, с одним, правда, исключением: когда оба спали. Он всегда всем был нужен, и все, кем он командовал, подчинялись ему охотно и весело. Ей тоже хотелось этого, но она ведь никогда не плыла по течению…

Это случилось на другой или третий день ее пребывания в новой школе.

Командир Спартак проводил занятие на тему «Что должен знать юнармеец?». Построил роты буквой «П» (в каре, по-военному), скомандовал «Вольно!» и ходил вдоль фронта, внушая:

— Участвуя в игре на местности, юнармеец обязан внимательно вести наблюдения и обо всем замеченном немедленно докладывать командиру, смело и решительно действовать в наступлении, стойко — в обороне, проявлять решительность… — Тут он вдруг обернулся и увидел Нину. — Девочка, — сказал он, — стань в строй.

— Вот еще! — вспыхнула Нина.

— Тогда уйди, — приказал Спартак.

— Вот еще…

Командир Спартак впервые с любопытством посмотрел на Нину. Подумав, крикнул:

— Санитары первой роты, ко мне! — Две пионерки — сумки на боку — выбежали из строя. — У этой девочки боевая травма, — сказал Спартак, на глаз ставя диагноз, — перелом ноги. Оказать первую помощь!

И Нина глазом моргнуть не успела, как оказалась в плену у санитарок. Попробовала отбиться, да где там. Санитарки в два приема укротили строптивую «пострадавшую» и, спеленав, как новорожденную, уложили на носилки.

— Ваше приказание выполнено!

Командир Спартак с видом знатока осмотрел перевязку и поблагодарил санитарок «за службу».

У Нины было два выхода — зареветь или обратить все в шутку. Она не воспользовалась ни тем, ни другим. А лежа на носилках, смерила командира Спартака насмешливым взглядом и сказала, что шина наложена неправильно, и потребовала оказать ей помощь по всем правилам медицины. Уж она-то, дочь хирурга, знала, как делают перевязки. Санитарки — те просто ошалели от такой наглости. А Спартак, чтобы не уронить свой командирский авторитет в глазах рядовых юнармейцев — вдруг с шиной действительно что-нибудь не так? — приказал тут же распеленать «пострадавшую» и выпроводить вон из расположения части. Но Нина, освободившись от бинтов, наотрез отказалась уйти.

— Чего же ты хочешь? — заорал командир Спартак, теряя терпение.

— Стать в строй! — с вызовом ответила Нина.

Потом было много всякого… И «заговор» с целью побега на Северный полюс. И обещание, в связи с этим, учиться не хуже других. И военизированная эстафета, в которой она отличилась и принесла победу «журавлям». И неожиданное комиссарство… Хотя, как сказать, неожиданное. Очень даже ожиданное. Конечно, командиру Спартаку и в голову не приходило, что она во всем соревнуется с ним. Ему казалось, просто старается, как все, кем он командовал. Но она не просто старалась, а с упорством, которого раньше даже не подозревала в себе, стремилась стать такой же незаменимой в батальоне, как он. И стала, потому что, когда хотела, умела ладить со всеми. Другое дело, что она редко хотела этого. Зачем? А тут была цель — дружба со Спартаком. И она пришла к ней, эта дружба, как перед тем пришла дружба со всеми. Став нужной всем, она как воздух стала нужна Спартаку. Она огорчилась, когда раз невзначай услышала, как «журавли» хвастались перед «цаплями»: «Наш командир — на пять, а комиссар — на пять с плюсом», и показывали большой палец. Вот уж чего она меньше всего хотела. И насторожилась. И никогда ничего не предпринимала прежде, чем, подумав, не убеждалась, что ее поступок не повредит авторитету Спартака, что она своим приказом, распоряжением не оттолкнет от себя командира «журавлей», вернее, не даст тому повода оттолкнуть ее от себя.

Он позвал ее в лес, и она, не задумываясь, пошла, хотя знала, что батальон не простит этого ни командиру Спартаку, ни ей, своему комиссару. Тайна «Суда Мазая» была общей тайной, и украсть ее у всех значило обидеть всех, попросту говоря, предать. Но дружба с командиром Спартаком была ей дороже дружбы с батальоном Потому что первая могла быть (и она верила в это) на всю жизнь, а вторая… Вторая, увы, должна была умереть, как только окончится игра «Зарница». К этой, второй дружбе она и относилась, как к игре… Но все же, все же, все же, игра игрой, а на душе у нее кошки скребли, и мысль о преданной дружбе не давала покоя.

Командира Спартака очень мучили угрызения совести. В конце концов пионеры-герои стали героями не потому, что сражались в общем строю, а потому, что каждый из них лично совершил такое, что прославило его имя. Его, а не всех других.

Ему посчастливилось. Он первым узнал, что где-то в Зарецком лесу был лагерь партизан «Суда Мазая». Так почему бы ему первому и единственному, ну не единственному, а вместе с комиссаром Ниной не попытаться найти этот лагерь? Чтобы потом когда-нибудь и про них — про него, Спартака, и про его подругу… — подумав так, Спартак покраснел, — нет, про комиссара Нину говорили, что честь открытия лагеря партизанского отряда «Суд Мазая» принадлежит…

— Ой, лира! — крикнула Нина, перебив мысль.

Командир Спартак вздрогнул, оглядываясь: какая лира, где? И, увидев сосну с двумя верхушками, похожими на букву «V», удивился сравнению: действительно, лира. Ведь вот, сколько раз ходил на Ведьмин брод, и сосну эту сколько раз видел, а ему Нинино сравнение ни разу не пришло в голову. Вздохнул — значит, нет у него, как у Нины, художественной жилки. И тут же улыбнулся, довольный тем, что у Нины она есть.

Вдруг спохватился: о чем думает? Ведь если перед ними «лира», ну сосна эта, похожая на лиру, то они почти у цели. Сейчас пойдут пацанки-елочки, а там, за ними, и Ведьмин брод.

Они остановились. Спартак достал из планшета схему, найденную в книге, и компас. Вот он, Ведьмин брод, — рыжей кляксой на схеме. Слева от кляксы — СВ, две рыжие буквы, означающие «северо-восток». Они вышли туда, куда стремились, — на северо-восточный берег озера. Где-то здесь, между озером и лесом, одинокое дерево. Но если его нет, им придется не солоно хлебавши возвращаться обратно. Спартак залез на «лиру», огляделся, и сердце у него радостно забилось. «Лира» была единственным одиноким деревом, растущим между болотом и лесом с северо-западной стороны. Вот оно на схеме — рыжий конус на рыжей ножке. Чернила от времени выцвели, и все на схеме рыжее: топографические знаки, цифры, градусы… Теперь скорее вниз и — по азимуту — к болоту…

Вот он, Ведьмин брод, в зарослях тростников. «Ведьма гуляла — тросточки теряла». На глаз — лужайка во мхах и травах. А на ощупь… На ощупь лучше не надо. Ступишь на кочку, поросшую мхом, и, как на лифте, поедешь вниз, на самое дно. Скольких, по слухам, увез и не вернул такой лифт…

Теперь — найти брод. На схеме он обозначен пунктиром. В конце пунктира — колечко с вензелем «СМ» — «Суд Мазая», партизанский лагерь.

Спартак снял рюкзак и, развязав, вытряхнул на траву топорик и моток веревки. Сделал лямку и стал раздеваться. Но вспомнил о Нине и велел отвернуться.

Нина пожала плечами — подумаешь, церемонии! — но отвернулась.

Спартак разделся, напялил на живот, поверх трусов, тугую лямку и протянул конец веревки Нине.

— Страхуй, — сказал он и с топориком в руках полез в болото.

И сразу — ух! — по пояс провалился в липкую, как клей, жижу. Веревка в руках у Нины натянулась, как струна.

— Отпусти! — крикнул Спартак, взбираясь на кочку потверже. Соскользнул с нее и, ощутив под ногами что-то плоское и твердое, обрадованно крикнул: — Стою!

— На чем? — крикнула Нина, управляя веревкой.

Спартак наклонился и запустил руку в густую и черную, как мазут, грязь.

— На шпале, — крикнул он, нащупав, на чем стоит, выпрямился и пошел, балансируя, в глубь болота.

Шел и тянул, как паутину, веревку из рук Нины. Скрылся, невидим стал, а все тянул и тянул. Вдруг веревка ослабла. Нина, как условились, протяжно свистнула: «Что случилось?» И замерла, ожидая. Спартак в ответ свистнул дважды: «Все в порядке». И снова потянул веревку. Потом надолго остановился. Но Нина не волновалась. Веревка в ее руках то слегка ослабевала, то снова натягивалась, сигнализируя: Спартак что-то обследует.