Янис Яунсудрабинь - Белая книга Страница 28

Я оглянулся.

Литовочка гналась, сколько было сил, за толстенной пестрой хавроньей и, плача в голос, кликала ее. Маленькое двуногое созданье силилось справиться с большущей свиньей. Свинья бежала к дому, в нашу сторону. Мама сдернула передник и, размахивая им, кинулась ей наперерез. Свинья остановилась.

— А ты, девонька, кнутом ее, да покрепче! — учила мама пастушку. — Небось к поросятам домой бежит.

Пастушка ничего не ответила и свинью не отстегала. Всхлипывая, побрела она за хрюкающей свиньей, волоча кнут по земле, словно пичуга сломанное крыло. Мама вздохнула:

— Так и тебе, сынок, вскорости придется за скотиной бегать.

Подойдя к речке, мы увидели, что какой-то озорник сдвинул мостки. Лесина торчала за излучиной у другого берега. Мы поглядели, нельзя ли ее как-нибудь подцепить и дотянуть до места. Но из этого ничего не вышло. Стало быть, придется поворачивать обратно, идти кружным путем. Но тут мама пригнулась, велела мне лезть на закорки, а потом подняла повыше юбку и пошла через речку вброд. Я посмотрел на небо: небеленый серый холст пересекла ярко-синяя полоса. Когда мама спустила меня наземь, на душе у меня было радостно и легко. У ног моих цвел светлый и темный дремлик, на берегу ручья желтела поздняя калужница. Я резво побежал по берегу, петляя по его излучинам, и срывал на бегу ромашки, горицвет, срывал и кидал их в синюю полоску на небе. Я швырял яркие цветы в серый воздух, а потом рвал еще и еще. Кто подарил мне это безудержное веселье? Неужто эта узкая синяя полоска в небе?

Немалый путь нам надо было пройти по взгорью, по узкому, как хребет тощей коровы, гребню, который тянулся не одну версту. Внизу узловатой петляющей бечевой поблескивала речка Салате. Дальше — поросшие кугой болота, опустелые угрюмые сараи. Еще дальше леса. И над всеми холмами и лесами возвышалась Извозная гора. На самой вершине серое пятно — ветряк.

Идти рядом с матерью по узкая тропе было тесно, шагать позади нее между рядами густых сосенок — страшно, и я пошел впереди. Вдруг мама громко вскрикнула:

— Ишь, злодей, чего натворил!

В испуге я глянул туда, куда мама показывала. Вблизи тропы валялась кучка палевых перьев… Похоже — одного из наших голубей.

— Бедненький, — сказала мама, подобрав перья покрупнее. — И как он, поганец, тебя сцапал? Ты ж мог под крышей спрятаться…

Немного погодя завиднелся знакомый прогон. Две большущие собаки выбежали нам навстречу. Я вцепился в материну юбку. Но собаки узнали мать, стали к ней ластиться, и я успокоился.

Крестная встречала нас на крыльце.

— Ну вот и ты, сынок, пришел меня проведать, — сказала она. — Вовремя подгадал: у нас по телку поминки. Мясо уже в котле.

Крестная заливисто рассмеялась своей шутке, так что заколыхались ее округлые телеса. Потом она поворотилась к моей матери.

— Об эту пору да в такую теплынь телятину выгодно не продашь, — сказала она, — ладно если хоть шкуру сбудешь по сходной цепе. Так уж лучше самим мяса поесть, чем торгашу-нехристю отдавать.

Хозяйка ввела нас в дом, усадила, а сама вышла: пойду, сказала, погляжу, что там на кухне мясо поделывает одно-одинешенько. Мать сидела на стуле и оглаживала жесткими ладонями свой белый передник. Мне было стыдно так сидеть, я подошел к окошку поглядеть, много ли уродилось яблок. Ого! Крупные какие и полным-полно! Я подошел к матери и шепнул ей на ухо:

— Когда яблоки поспеют, придем опять.

Крестная принесла большую дымящуюся миску и позвала нас к столу. Сказала, чтоб я не стеснялся, ел вволю, и стала выуживать мясо из дымящейся миски. Она отделила увесистый кусок, вынула из него кости и кинула их под стол собакам. Мама дала мне постный ошметок, но крестная оказала, что это с гулькин нос, и положила мне в другую руку кусок побольше. Она потчевала маму да приговаривала, что в такую пору свежим мясом не разживешься. Мама сказала ей, что пришли мы за частым бердом, которое Анна снесла ей зимой, и разговор у них пошел о тканье и пряже.

И вдруг мне привиделась кучка палевых перышек, там, на горе. И как мама сказала: «Бедненький… Мог ведь под крышей спрятаться». А теленок, разве он был не под крышей?

Кусок мяса, что я перемалывал во рту, стал такой вязкий, такой пресный, — меня чуть не стошнило. Украдкой я опустил руки под стол, и собаки из них что-то выхватили.

ЖАБЕНОК

Деревья на делянке срубили. За год все дрова вывезли, сучья убрали, щепки сгребли и пожгли, а летом на вырубке вместо могучих осин, берез и елей колыхалась рыже-серая полевица, глянцевая, как шелк, лишь кое-где в темных круглых заплатах кострищ. А вокруг пней высыпало земляники такая уйма, что у меня дух захватило, когда я впервые увидал эти россыпи. Я рвал ягоды обеими руками — и в рот, в рот!

Но где добро, там и зло, а на тех земляничных угодьях зло подчас бывало чересчур злющее.

Вырубку взял в аренду лесник Кикер, он надумал косить с нее богатое сено: трава там и вправду росла высоченная. И чтобы такую траву да вытаптывали сладкоежки? Ну, нет!

Только закраснеется земляника, старый Кикер с березовой дубиной ходит-бродит вокруг пней, высматривает, не прокрался ли кто по ягоды. Лютее всего ему приходилось воевать ополдень с огольцами-подростками — те, бывало, появятся то в одном конце вырубки, то в другом, Вот и бегал старый Кикер день-деньской, как кулик по болоту, и орал, и грозил неслухам расправой. По воскресным дням старика сменяли трое сыновей. Они расхаживали на вершине холма и время от времени пуляли в воздух из длинного охотничьего ружья.

Несмотря на строгую охрану, сладкие ягоды все равно приманивали соседей.

Как-то воскресным утром, спозаранку, к нам в батрацкую вихрем влетела Анна из Декшней и, ни слова не говоря, прыгнула на кровать, где мы с матерью еще спали. Она вытянулась у самой стенки и шепотом взмолилась, чтобы, христа ради, ее спрятали. Кикеровы сынки за ней гонятся… Хотела землянички посбирать, думала, караульных в такую рань на вырубке нету, а они, окаянные, на бугре торчат, как воронье. Хоть и хоронилась по закрайкам, а ведь и горстки набрать не успела, смотрит — все дозорные с бугра пропали. Ладно, что вовремя приметила, и давай бог ноги, а то бы изловили. Припустили, черти, по болоту, по ржаному полю и вот-вот сюда заявятся! Заметили, куда свернула. Не иначе, разглядели ее и теперь хотят узнать доподлинно, она или не она. Срам-то какой! Ай, срам-то какой!

Волосы у Анны влажные от росы. Косынка, которую на бегу сорвала с головы, тоже мокрая, вымокли и новые постолы, и серая юбка с черной шелковой лентой по подолу. Анна смяла, выпачкала нашу белую, только накануне постланную простыню, да что поделаешь! Попал человек в беду, надо выручать.

Мы лежим не встаем и вот чуть погодя слышим во дворе голоса. Это Кикеровы сыновья с нашими парнями переговариваются, зубоскалят, смеются.

— Ох и улепетывала она! Колесом покатилась! А я ведь только окликнул разок…

— Это Рейнис, — шепнула Анна.

— Не стали бы мы у нее, у сороки, ягоду есть, — смеялся его брат. — Но зачем же этак по-дурному в кустах раскидывать? Лучше бы нам отдала да шла домой шагом, а не летела сломя голову.

Анна вцепилась в локоть, еле выдохнула:

— Господи, отвороти их от дома! Только бы не вздумали, дьяволы, сюда лезть!

Все это я рассказываю для того лишь, чтобы вы поняли, как страшно было собирать землянику на Кикеровой вырубке даже взрослым, а что уж говорить о таком мальце, как я! И все равно, даже после случая с Анной, у меня хватало духу пробираться туда и вдоволь поесть ягод. Случалось, я и маме приносил кружку земляники. Она заливала ягоды молоком, и это было для нас лакомое блюдо. Душисто пахли ягоды, душисто пахли золотистые можжевеловые ложки…

Я, бывало, подкараулю, когда Кикер краем болота уйдет домой обедать, и шасть к нему на вырубку. Мне было видно оттуда, как он выходил из дому, и я потихоньку отступал к нашему конскому выгону, немножко ягод там тоже можно было насобирать. Мне и в голову не приходило, что меня перехитрят, и, понятно, я, собирая ягоды, насмерть испугался, услышав за спиной громовой окрик:

— Ага, жабенок! Попался!

Ишь, проклятый! Я же своими глазами видел, как старый Кикер пошел домой. Он еще, помню, загородку прогона приподнял, когда во двор входил. Значит, он исподтишка следил за мной, как и я за ним, и решил во что бы то ни стало меня изловить. Траву-то я ему здорово вытоптал, ползая все по тем же местам. Кикер, должно быть, в одни ворота вошел, а в другие вышел, потом кустами подкрался к вырубке и отрезал мне дорогу домой…

Что теперь будет?!

Однако старый Кикер то ли недооценил мою прыть, то ли явно переоценил свои ноги. Он и докричать не успел, как я задал стрекача. Я скакал, как мышь, по стерне, перепрыгивал через пеньки и кочки. Даже радостно стало мне, оттого что так быстро умею бегать. Только я подумал, что спасся, как близехонько услыхал: