Галина Карпенко - Тимошкина марсельеза Страница 28

— Лопнул, лопнул!!! — вопит публика.

Вместо капитала на сцене генерал: мундир английский, погон российский… Генерал скачет на коне. Неспокойный у него конь. Бравый генерал едва удерживается в седле. И вдруг…

— Полундра! Бей его!

Нет ни коня, ни генерала.

Зрители опять видят весёлого клоуна.

— Даёшь, Рыжий! Даёшь!.. Здорово!

— Граждане публика… Прошу внимания! — говорит клоун.

Глухо гудит барабан.

Это Фрося. Что есть силы ударяет она по натянутой коже: бум, бум!

Рядом с клоуном появляется худой чернявый мальчишка. Звучит всем знакомый мотив: «Эх, яблочко, да куда катишься?!» Весёлый клоун играет на гармошке, а мальчишка пускается в пляс.

— Жарь! Жарь! — кричат зрители, притопывая ногами и хлопая в ладоши.

— Граждане! — говорит клоун, когда пляска окончена. — Товарищи!..

Уже никто не смеётся.

Старый клоун держит за руки мальчика и девочку:

— Товарищи! Вы едете на фронт воевать за рабоче-крестьянскую власть. Сейчас дети споют вам боевую песню.

Клоун растягивает маленькую гармошку.

Смело мы в бой пойдёмЗа власть Советов! —

запевают мальчик и девочка.

И, как один, умрёмВ борьбе за это! —

подхватывают красноармейцы.

Бойцы сняли шапки. А к агитвагону проталкивается оратор.

— Для чего нам дано оружие? — спрашивает он, потрясая винтовкой. Шинель на нём покоробилась, на ногах стоптанные сапоги. Видно, повоевал солдат. — Для чего? — спрашивает он уже грозно, взобравшись на сцену.

— Чего-оо-оо! — прокатывается по толпе.

— Для того, чтобы громить тех, кто хочет нас распять, задушить. Не выйдет! — Оратор переходит на крик. — Не выйдет!.. Не сядут нам опять на шею генералы-бароны!..

Уже стемнело. А ораторы, сменяя друг друга, всё ещё произносят пламенные речи.

— К коням! К коням! — раздаётся в темноте.

Бойцы пропускают к вагону командира. Придерживая шашку, он легко взбирается на помост.

— Где Швычко? — спрашивает командир.

— Швычко! Швычко! — перекликаются бойцы.

— Конь его не чищен! — повышает голос командир.

Командир ждёт ответа.

— Он до хаты побежал, — откликается чей-то робкий голос.

— До хаты? Ну, я ему!..

И все понимают, что будет Швычке, если он явится.

— Позор! — гремит командир. — Позор для всей нашей рабоче-крестьянской армии.

— Ну и всыплет он ему! — говорит Тимошка. — Коня надо чистить, а потом поить.

— Ты-то почём знаешь? — спрашивает Фрося.

— Знаю…

Чем ближе поезд к Питеру, тем больше и больше озабочен Тимошка. Фрося, та радуется:

— Скоро дома буду.

«А что там дома? Может, нет никого и окна заколочены…» — думает Тимошка.

Уже какой вечер они говорят, а ещё не всё переговорено. Когда Фрося рассказала про Репкина, Тимошка переспросил:

— Так и сказал про меня — всемирный артист?

— Так и сказал, — подтвердила Фрося. И тут же утешила: — Он жалел тебя, не ругал.

Наговорившись, Фрося и Тимошка засыпают.

— Тише, пожалуйста, — предупреждает Александр Иванович кондуктора, который входит в вагон.

— Как вы тут, Александр Иванович? — спрашивает кондуктор шёпотом, присаживаясь на лавку. — Сегодня радостные новости! — Кондуктор развёртывает газету и читает по складам: — «Владимир Ильич Ленин приступил к своим обязанностям…» — Сдвинув на лоб очки, он потрясает газетой: — Покушались на жизнь Ленина!

— А не рано ли он начал работать? Ранение было тяжёлое, — говорит клоун Шура.

— Может, и рано, — соглашается кондуктор. — Но когда Ленин на посту, нам легче.

В Петрограде агитвагон встречали комендант цирка Захаров и секретарь Луначарского — Танечка.

— Мы с Александром Ивановичем можем дойти пешие, а вот как с имуществом быть? — волновался Захаров. — Имущество казённое!

— Что-нибудь придумаем, — отвечает Танечка. — Мне важно встретить Александра Ивановича. Анатолий Васильевич очень просил встретить. Вы знаете, что писали в газетах об Александре Ивановиче?

Поезд остановился на товарной, и Александр Иванович появился на платформе неожиданно.

Захаров, приготовивший приветственную речь, увидев Тимошку, онемел.

— Вот вам артист Тимми! — сказал торжественно клоун Шура. — А это Фрося! — Он пожал Захарову руку, поклонился Танечке.

Родной дом

Фрося и Тимофей пришли на Нарвскую.

Тимошка распахнул калитку. Окна в доме Тарасовых были чисто вымыты, и одно окно даже раскрыто.

— Я сама постучу, я сама… — сказала Фрося и смело взошла на крыльцо.

— Тебе кого? — спросила Фросю худенькая незнакомая женщина. В руках она держала веник.

— Товарищ, — сказала Фрося, — сегодня прибыл наш агитвагон, и я…

Женщина смотрела не на неё, а на Тимошку. Она сразу его узнала. Это был тот самый мальчишка, который помогал ей в санитарном поезде и которого она уже никогда не ожидала встретить живым.

«Тимошку вашего убило!» — крикнул кто-то, когда санитарный поезд отошёл от станции.

Вслед поезду продолжали стрелять. Машинист, рискуя на стрелках, спешил вырваться на свободный путь, чтобы спасти раненых. И Тимошка остался на рельсах.

— Откуда ты? — прошептала Лидочка, не веря Тимошкиному воскресению.

— С кем это ты, Лида?

На крыльцо вышел Гриша — худой, поседевший. Опираясь на костыли, он не мог протянуть Фросе руки. А она видела только его глаза, в которых стояли слёзы.

— А папаня? Папаня где? — спрашивала Фрося.

У Гриши тряслась голова, и он никак не мог выговорить: «Здравствуй!»

Войдя в дом, Лидочка стала хозяйничать.

— Ну что же это такое!

Лидочка никак не могла попасть иголкой в крошечное отверстие, чтобы прочистить примус.

— Дай-ка я! — сказал Тимошка.

Он помог Лидочке поставить на стол щербатые чашки и, развязав узелок, вынул два солдатских пайка: свой и Фросин.

За столом говорила только Лидочка:

— Когда мы с Гришей вернулись, пыли было вот столько… Невозможно было войти.

Тимошка оглядывался: везде чисто.

Та же печка, за которой сидел попугай Ахилл. Стол, по которому гуляла тряпичная барыня Юлия…

Тимошка посмотрел в окно.

— А где же сарай?

— Сожгли, — сказала Лидочка. — Разобрали на дрова. Погоди! — Лидочка подошла к комоду, выдвинула ящик и подала Тимошке бубен. — Твой? Бери!

Это был старый бубен, с которым Тимошка, когда ещё был жив дед, ходил по дворам и пел песни.

— Бери! — повторила Лидочка.

Она не сказала: «Бери и уходи», но Тимошка понял, что Лидочка не попросит его остаться в доме, где по-прежнему на счету каждый кусок.

И Гриша, отвернувшись, молчит.

— Я пойду, — сказал Тимошка, когда Лидочка собрала со стола чашки с остывшим чаем. — Пойду навещу Александра Ивановича.

Фрося тоже встала. Она вышла с Тимошкой на крыльцо.

— Гриша-то женился, — сказала Фрося.

Тимошка молчал.

— Гриша-то, видал, без ноги? — продолжала Фрося, кутаясь в платок. На крыльце было ветрено. — А папаня не вернулся, воюет ещё. — Фрося вздохнула и стала заплетать на платке бахрому.

Тимошке было её жалко. Теперь в доме Тарасовых, где по-прежнему чисто и вымыто, Фрося уже не будет самая любимая. И Тимошка ей пообещал:

— Я приду!

Он спрыгнул с крыльца. Фрося проводила его до калитки и вернулась в родной дом.

Через несколько дней Лидочка ушла на дежурство в госпиталь. Гриши тоже не было дома. Фрося сидела у окна, чинила своё старое платьице.

В дверь постучала соседка:

— Одна сидишь?

Подперев рукой щёку, соседка остановилась у порога.

— Сирота ты теперь, — запричитала она, оглядываясь. — Как теперь будешь жить?

— Ничего, прокормимся, — ответила Фрося и замолчала.

— Гришкина жена, будет она тебя жалеть, как же!.. — Соседка села на табурет и сморкнулась в фартук. — Пелагея Егоровна, покойница, встала бы, поглядела!..

— Что она вам сделала? — спросила Фрося.

— Кто?

— Гришина жена хорошая! Вы не смеете! — кричала Фрося. — Она его вы́ходила, раненного!

— Скажи пожалуйста, да мне на вас всех тьфу!.. — Плюнув, соседка хлопнула дверью и уже на крыльце высказала свою досаду: — Все вы, Тарасовы, настойчивые, гордые, креста на вас нету. Большевики проклятые!

Старое сердце

— Где же ты пропадал? — выговаривала сухонькая старушка, открывая дверь. — Плох, очень плох наш Александр Иванович.

Александр Иванович лежал на высоких подушках. Увидав Тимошу, он молча кивнул.

Тимоша подошёл к постели. Александр Иванович был бледен, глаза у него запали.

— Ты не уходи, — прошептал он, с трудом переводя дыхание.