Эдуард Веркин - Друг-апрель Страница 3

Забирались в машину, и он вез ее в Кострому, в Москву и иногда даже в Америку. И лодка, на ней вполне можно было сгонять в Бразилию, только по правому борту выломаны две доски, и он сильно сомневался, что этот дредноут не дреданется на первой же тысяче миль, поэтому на лодке они ходили только по Волге. Ну, иногда еще заглядывали в Каспийское море.

В восемь начинался рабочий день – завтрак, обед, полдник, ужин, тихий час, музыкальный час, физкультурный час, посторонние.

Они все были посторонними. И только мешали. Всегда, с утра и до вечера. Впрочем, последние два года в саду они уже знали, как себя вести, он их отдрессировал. И ребят, и взрослых.

Мальчики спали по правой стене, девочки по левой, под стеной со старым ковром – олени, медведи, зайцы.

Мальчиков было больше, и вдоль правой стены часто не хватало мест, и тогда какого-нибудь мальчика переселяли к девочкам, и это считалось позором. Мальчика все начинали дразнить почему-то Дусей и доводили до истерики, так что приходилось вмешиваться воспитательнице и направо-налево наводить порядок с помощью скакалки. А ему требовалось просто находиться рядом, поэтому он поступил просто – взял раскладушку Лобина с грузовичком и перетащил на девчачью сторону, ее же раскладушку с малинкой перетащил на мальчишечью. Лобин был новеньким и полез драться, поскольку не хотел быть Дусей, но зря полез, в вопросе спанья Иван проявил свое обычное упорство. Он поколотил Лобина, затолкал его в раскладушку и велел молчать и не портить людям настроение.

Тихий час начался, воспитательница с удивлением поглядела на зареванного Лобина, но Иван пояснил, что тот поменялся совершенно добровольно, из высоких побуждений.

На следующий день, само собой, явились возмущенные лобинские родители и устроили скандал. Мать Ивана находилась уже на смене, и скандал пролетел в основном над головой самого Ивана и над головой воспитательницы.

Он не расстроился совершенно, два часа в углу его не удручили, все два часа он усердно тренировал лоб, слегка постукивая им по стене. Другие дети наблюдали за этим с ужасом.

Во время тихого часа Иван повторил вчерашний маневр и простоял в углу вторую половину дня.

Родители Лобина возмутились уже по-настоящему. Взнедовольствовались и другие взрослые, они грозили жалобами и давили на воспитательницу: он стоял в углу уже часами, от завтрака до обеда, от обеда до ужина, но все равно на тихий час перетаскивал ее раскладушку к себе, а Лобина превращал в Дусю.

Он победил. Простояв в углу пять часов, он грохнулся в обморок и углом ящика для игрушек рассек щеку, от челюсти до уха. Врач из «Скорой помощи» накладывала швы, воспитательница глотала валерьянку, прибежавшей в ужасе заведующей он с улыбкой сказал, что случайно поскользнулся.

Он победил. Воспитательница плюнула и поставила их раскладушки рядом, отдельно от всех остальных, рядом с аквариумом. Это было здорово – и она, и аквариум, столько всего сразу, – ведь уснуть у него не получалось никогда. Он охранял ее сон и наблюдал за задумчивыми вуалехвостами, а когда воспитательница засыпала за своим столом, доставал спичечный коробок и кормил рыб сушеными червями. Он вообще любил тихий час.

Идея отделения пришлась ему по вкусу.

Он отделил три стула – один для себя, один для нее, третий для игрушек и вообще про запас. И объявил, что подходить ближе чем на два метра не рекомендует никому.

Не подходили.

После стульев он отделил стол. Самый, разумеется, лучший, возле окна, с видом на дорогу. Столов в садике тоже не хватало, однако другие предпочли сидеть за одним столом вчетвером, связываться с Психозом не хотелось.

Руководство сада вступать в новую войну также не собиралось. Более того, ему позволили самостоятельно ходить на кухню и выбирать порции. Это тоже было удобно – себе он всегда выбирал поменьше, потому что есть не любил, ей же доставалось все самое лучшее. Если запеканка, то не подгорелая, если рыба, то не хвост, если пюре, то со дна кастрюли.

Она была довольна.

Постепенно вокруг них образовался круг отчуждения, мальчики не играли с ней, опасаясь Психоза, а девочки считали, что могут тоже попасть под его покровительство и заболеть психически. Хотя некоторые девчонки и завидовали – у нее был настоящий рыцарь, отвоевавший пространство, покоривший взрослых, способный за один косой взгляд поколотить любого, доедавший противные сырники и даже ужасную пенку с какао.

В их круг пытались проникнуть. У мальчишек хватало ума не переступать опасных границ, девочки же иногда попытки предпринимали. К таким попыткам он был равнодушен. Он вообще не замечал девчонок, считал их пустотой и дурами, когда они спрашивали у него что-то, он отвечал редко, невпопад или вообще смеялся. Или отворачивался. Обычно девочки отходили сразу, если же кто-то упорствовал, то в дело вступала она. Нет, она не царапалась и не таскала соперниц за волосы, она просто смотрела.

Девчонки пугались.

Мать частенько оставалась на вторую смену и забирать его не могла. Тогда они шли к Ульяне. Мать договорилась с ее родителями, те были только «за», поскольку работали тоже помногу и не хотели, чтобы дочка сидела одна.

Нет, можно было дожидаться у бабушки, но у бабушки Ивану не нравилось. Потому что бабушка была почти слепая и все время заставляла его читать вслух журнал «Здоровье», самый скучный журнал на свете.

Они добирались до дома и пили чай из термоса. Обычно с оладьями. Иногда с самодельными ирисками. Смотрели мультики. А еще у нее имелись настольные игры – целый сборник, в них тоже играли.

Вечером, уже в темноте, за ним заходила из поликлиники мать. От матери пахло лекарствами, как положено, она разговаривала с ее родителями, и они все вместе смеялись – жених и невеста растут. А потом они брели на вокзал и садились на пригородный и домой возвращались уже почти в десять. Мать начинала ругаться со старшим братом. Из-за оценок, из-за поведения в школе, из-за того, что он слопал гороховый суп и ничего не оставил, и кастрюлю даже не помыл, она надрывается весь день, и теперь ей снова надрываться – греть воду, мыть посуду, готовить что-то на завтра…

Он уходил на крыльцо. Брал в коридоре старую фуфайку, в нее можно было завернуться почти целиком, сидел, слушал поезда, ночью их было больше, чем днем, и звучали они совсем по-другому, лучше. Ждал утра и ненавидел приближающиеся выходные.

Жених и невеста.

Глава 3

Двадцать четвертое. Три недели назад Аксён повесил на стену календарь так, чтобы при просыпании видеть сколько. Специально повесил заранее, а то Чугун догадался бы, стал бы, болван, дразнить. Календарь – это удобно, просыпаешься и видишь все сразу.

Двадцать четвертое. Хорошее число, подумал Аксён. Если два умножить на само себя, то получится четыре, наверное, это добрый знак.

Добрый. Четыре дня назад отправились с Тюлькой за банками. Погода хорошая, теплая, во многих поездах окна уже открыли, народ в них банки швыряет, бутылки, другое добро. Правда, летом больше швыряют, но и сейчас ничего, если в день сделать километров двадцать, то можно рублей на сто пятьдесят набрать. Тюлька хорошо банки ищет, прямо как свинья трюфели. Столбов тридцать уже прошагали вдоль дороги, и тут журнал. Обложка оторвана, судя по графикам и обилию умных мужиков в пиджаках, что-то из области как правильно сэкономить свои миллионы. Видно название первой статьи.

«Побеждает тот, кто умеет ждать».

Такими крупными жирными буквами. И еще рассказано, что терпение – одна из самых главных и полезных добродетелей: кто ждет, тот дождется.

Разве не знак?

Абсолютный. Аксён улыбнулся.

Или вот. Ульянка любила всякое фэнтези. Про колдунов, драконов, ну и прочих других волколаков. А вчера он отправился в крыловский ларек за лапшой, вышел на перрон, навстречу мужик. Такой полубомжик. И как прицепится – парень, купи книжки, парень, купи книжки, первый раз такой тут встретился. Ну, и от нечего делать посмотрел. И все книжки как одна про колдунов. И про драконов.

Тоже это, наверное, знак.

Или голос. Смех, вернее. Опять же вчера. Вздумалось покурить. Но не дома, не хотелось делиться с Чугуном и не хотелось, чтобы Тюлька видел. Отправился в лес, метров на сто, там такое удобное местечко, пень старый, как кресло, сидеть приятно.

Устроился поудобнее, задымил, никакого, между прочим, удовольствия, и вдруг смех. Не просто смех, а точно такой же, совершенно одинаковый.

Аксён дернулся, обернулся, вскочил. Нет никого. Деревья стоят. Послышалось.

Послышалось, а все знак, сомнения никакого, так только Улька смеялась.

Приедет. Через день-другой.

И Тюлька. Тюлька тоже. Принялся разгребать свои запасы. Вытащил из-под койки чемодан, и коробку, и даже старый таз, все заполнено игрушками. И из шкафа половину выгреб. Перебирает, ремонтирует, производит генеральную ревизию, короче.

Нет, Тюлька, конечно, не знак, Тюлька в курсе, что Семиволковы скоро приедут. Но все равно. Птички чуют приближение весны и заранее начинают петь громче.