Ирина Стрелкова - ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст) Страница 30

- Ты брось выламываться! - прикрикнул Коротун. - Говори нормальным языком.

- Есть говорить нормально! - отчеканил Нурлан. - Мой нормальный язык - казахский. А вы по-казахски понимэ? Сколько лет здесь служите? Почему до сих пор не изучили?

- Меня, парень, на такой крючок не поймаешь. Понял?

- Оч-чень вас прекрасно понял! - ухмыльнулся Нурлан. - Так вот насчет темных делишек… Мазитову помогал я.

- Врешь! - сказал Коротун. - Болтаешь.

Нурлан набрал побольше воздуха и захохотал, как хохочут негодяи в американских фильмах: ха-ха-ха!

- Да брось ты выламываться! - попросил Коротун обыкновенным голосом. - Дело-то ведь серьезное. Уголовное дело. Ты мне, Нурлан, все толком объясни.

Нурлана заело: вспомнили наконец, как его зовут. Коротун разволновался, заговорил вроде бы даже ласково:

- Давай, Нурлан, выкладывай все по правде. Я ж тебе друг.

Нурлан ожесточенно подумал: «Почему вы раньше доброго слова сказать не могли? Теперь что? Какая может быть теперь правда?» Скучно стало, как барану, которому горло перерезали.

- По правде, товарищ майор, ничего не получится.

- Ну смотри, - Коротун обиделся, - тебе же хуже.

- Вы меня не пугайте! - взорвался Нурлан. - Я пуганый.

- Вот ты как заговорил?

Нурлана понесло, как легкое семечко степным ветром. Он выложил Коротуну про все свои делишки с Мазитовым.

Майор слушал и все больше мрачнел. Обманулся он, оказывается, в этом мальчишке. Думал, душа у него светлая, сердце отзывчивое. А на поверку - дрянной человечишка, мозгляк и трус.

Коротун так и выложил Нурлану:

- За все за это не могу я тебя уважать. Трус ты и предатель. Человек, не имеющий понятия о чести и совести.

У Нурлана враз заныли все зубы: «Скука зеленая! Чего я с ним в откровенность залез? Какая мне нужда Сашку защищать?»

- С таким, как ты, на фронте, - пилил майор, - с таким пропадешь. Да я тебе никогда руки не подам.

Нурлан подскочил, ударился башкой в брезент:

- Надоело! Выпустите меня!

Но из «газика» с заднего сиденья сам не уйдешь - надо, чтобы вылез сидящий впереди.

- Ты старшего выслушай. Для пользы твоей говорится. Можешь не беспокоиться, в городок к нам не увезу. Высадим в поселке.

- Да плевал я!..

Он в самом деле дурак с длинным языком: нашел у кого искать поддержки, сочувствия, хотя бы желания выслушать, понять!

На краю поселка шофер притормозил. Майор не шевельнулся на переднем сиденье. Шофер вылез:

- Давай, парень, вытряхивайся!

- Мерси вас! Гуд бай! Чао! - Нурлан решительно пошагал в интернат. Ух и расскажет он сейчас там такие ужасы, что у всех глаза на лоб повылазят!

Издали Еркин увидел: в окне горит свет, из трубы курится дымок. Наверное, Исабек хозяйничает. Чайник сообразил вскипятить, лепешек напек по-казахски на сухой сковородке. Еркин почувствовал: зверски жрать хочется. В доме Отарбека кусок в горло не шел, а утро, когда с Колькой наскоро пожевали холодной баранины, отошло в дальнюю даль.

Ну и день… Пролетел быстро, а оглянись - сколько в него вместилось!

Дурацкая догадка стукнула: а что, если там отогреваются ее брат и Салман? Вспомнил: дарил ее брату камчу. Вспомнил светлые, русские, незнающие, как у аульных ребят, глаза: «Мы с тобой та-мыры?» Ее брат мог прийти сюда, Салман не мог, а Витя мог. Он обычаи знает. И доверчивый. Еркин наконец понял, какой Витя: доверчивый.

Еркин теперь ясно видел Витю в своей будущей жизни. Ехал на вездеходе по степи к горам, встретил очкарика, ставящего мудреные приборы у сусличьих нор, и сразу узнал Витю, хотя не виделись столько лет. Ее брат оглянулся и сказал: «Слушай, Еркин, синяя птица уже прилетела из Индии. Пора сеять в степи кормовые кактусы».

Еркин толкнул дверь и вошел.

Глянули доверчивые глаза, но не Витькины. За столом сидела Шолпан. Как сюда попала? Еркин знал: просто пришла, как все делает и говорит - просто.

Он сел у порога, стянул сапоги:

- Не нашли.

Она прошла к порогу, взяла сапоги, поставила к печке:

- Тетя Наскет гуляш с макаронами дала для тебя. Есть хочешь?

- Хочу.

Он ел со сковородки жадно, давился. Шолпан поставила на стол горячий чайник, села напротив. Он тянул чай, шумно отдувался.

- Мазитова теперь из школы исключат, - рассказывала Шолпан. - У него отца посадили - теперь Мазитова примут в колонию. Гавриловна говорит, ему в колонии будет лучше.

- Всем будет лучше. - Еркин подпер кулаками сонную тяжелую голову.

- Сауле к ней ходила. Чтобы Мазитова не исключали. А то получилось - из-за Саулешки.

Еркин не понял: почему Саулешка ходила к Гавриловне просить за Мазитова - почему Саулешка, а не Маша?

Ему казалось: сегодняшний день переполнился, пошел расплескивать - побежало из переполненного дня, как из казана в огонь, задымило мокрыми угольками.

Он не видел: Шолпан натянула плюшевое пальтишко, накрылась большим платком. Дверь в холодную ночь приотворилась чуть-чуть - и не пройти человеку. Может, не Шолпан выскользнула из старой садвакасовской землянки, а дух прежней здешней хозяйки: ее платья лежат в кованом сундуке, ее камзол, пряжки, браслеты… Все впору Шолпан, и она не ушла - она здесь?

Салман осторожно приподнял край матраца, в уши ворвался грохот. Грузовик ехал по городской улице. Тут не соскочишь - людей табун.

С грузовика он изловчился смыться в тихом месте. Шофер зашел в дом, а позади, в проулке, никого. Салман успел выползти из-под матрацев, перевалился через борт - мотор взревел, за грузовиком захлопнулись глухие ворота.

Салман пошел на шум большой улицы. Впервые увидел не в кино трамваи, троллейбусы, но не жадничал глазами: еще насмотрится разных городов, а теперь нельзя терять времени.

Выбрал старуху на вид подобрее:

- Бабушка, помогите больницу найти.

- Тебе какую? Детскую?

- Ну! - Салман мотнул головой. Не ошибся он в старухе. Сам не догадался бы про детскую спросить.

- Три квартала пройдешь, повернешь налево…

Больничная проходная для Салмана не загадка. Она для того поставлена, чтобы не впускать и не выпускать. Но кто умеет - пройдет. Или сторожа перехитрит, или «подмажет», чтобы ворота не скрипели.

У проходной толклись женщины с узелками, банками, бутылочками. Неумехи. Салман мимо них шустро сунулся в дверь - будто он свой, здешний. Уже во двор проскочил, но вдруг цапнули за ворот:

- Ты куда? Сегодня день неприемный, - и вытолкали на улицу.

- Кто у тебя в больнице? - Женщины с узелками сочувственно обступили Салмана.

Он потер глаза кулаком:

- Брат…

- В каком отделении лежит?

- А я откуда знаю!

- Желтухой болеет или дизентерией?

- Ничем не болеет. Здоровый.

- Так если здоровый, чего же ты… - завела одна из теток, но другая ласково к себе потянула:

- Ты, может, устал, проголодался? Я дочке передачу несла - не берут. Ты поешь… - расстелила на лавочке салфетку белей снега.

Вспомнился в приемнике разговор насчет людской жалости: «Главное, чтобы сразу тебя пожалели. Скажи: папка нас бросил, мамка замуж вышла, я к бабушке еду. Тебя и кормить будут и от контролера спрячут». Не врали пацаны в приемнике: кормят Салмана, пожалели. Но отчего-то еда в горло не идет. Тетка чужая, а жалко. Дочке передачу несла - не взяли.

Накормленный в приемнике досыта, он теперь наелся взапас, высосал молока всю бутылку. В приемнике Салман и куревом разжился и поднабрался кое-чего полезного. Там разные ребята околачивались и даже девчонки - из дому беглые. На окнах решетки, у ворот - милиционер. Воспитатель нудил: «Когда вспомнишь, как тебя зовут, откуда прибыл, - приди и скажи». После снова заглянул, напомнил: «Ну как? Думаешь?» Салман сказал правду: «Думаю». Он очень сильно думал: как из приемника убежать?

Один пацан постарше Салмана года на три: «В седьмом классе учусь. Надо бы в восьмом, да на второй год оставался. И все из-за того, что к отцу бегаю», - спросил Салмана:

- Ты тайны хранить умеешь?

- Умею.

- Отец у меня морской адмирал во Владивостоке. Я к нему бегаю.

Салман не поверил; зачем много раз бегать, надо один раз. Пацан улыбнулся печально:

- Это кажется - просто. Ты сам попробуй - узнаешь.

Салман свою тайну про отца-вора не сказал, только про Витю: что в вагоне случилось.

- Хана твоему корешу. В прошлом году на Алма-Ате Первой распечатали вагон, а там покойники. Пацаны местные. И уехать никуда не уехали. На одну ночь закрылись от милиции - и кранты…

У Салмана чуть не отнялись руки-ноги, но он свой подлый страх усмирил: «Я-то живой. Отчего же Витьке кранты? Ну, слабже он меня. В котельной не ночевал, в мазарах змеиных не жил. Непривычный к плохому. Понятное дело - сомлел. Но ведь теплый был. Я-то живой, не сдох…»

Ночью снилось ему: синяя птица взлетела со шкафа в биологическом кабинете, сбросила с лап полированную подставку - так, нога об ногу, скидывают сапоги - и забила крыльями в окошко. Стукается о стекло - не может вырваться на волю. Надо бы окошко открыть, а Салман не может с места стронуться: ноги к полу прикручены - как лапы птичьи к дощечке. Рвется Салман птицу выпустить, а ни с места. Кто-то догадался, широко распахнул окно. Но не видит Салман против света, кто окно распахнул, кто птицу выпустил. Свет все резче - глаза болят. Он ладонями закрылся и понял: в комнате посреди ночи зажгли электричество. Воспитатель по кроватям пересчитал: все на месте? - погасил свет. Салман подумал успокоенно: синяя птица зато на воле. И с тем уснул.