Николай Омельченко - Повести Страница 31

И ребята подчинились его приказу, но теперь уже не разбредались по островку, а все шли рядом, все еще с опаской оглядываясь по сторонам.

7. Дедушкина ложка

Над лесом за рекой уже во всю пламенел закат. Может быть, поэтому и два костерика на желтой полянке казались ребятам бледными, маленькими, а огонь каким-то вялым, невеселым.

— Да что это мы в самом деле, — не выдержал Генка, — настоящего костра разжечь не можем, дров жалко, что ли? Мы с братеником всегда такой кострище жжем, что на всей реке светло.

— А зачем он большой, волков отпугивать? — заметила Наташа. — Костер жгут не для развлечения, а для дела. Вот сообрази, для чего мы, например, развели не один большой, а два маленьких костра, а?

— Ну, чтоб варить сразу все… — почти так же, как на уроке, даже с той же интонацией, с тем же «ну, чтоб», с какого он обычно начинал отвечать урок, сказал Генка, и это всех рассмешило.

— Хи-хи-хи-хи, хо-хо-хо, гав-гав, — кривясь и сводя глаза к носу, засмеялся Генка. Так он почти всегда делал, когда смущался. И еще он в таких случаях, когда был в младших классах, вдруг кувыркался через голову. Сейчас он не перекувыркнулся потому, что держал в руках уже очищенного большого окуня, ожидая, пока в жестяной банке из-под томатного соуса закипит вода. На другом костре в четырех маленьких банках варились опенки и компот из шиповника и малины.

— Вот смотришь иногда издали на огонь, ну, например, когда на пароходе проплываешь мимо и видишь костер на берегу или еще где-нибудь, и огонек костра кажется таким одиноким, сиротливым, — заговорила Зойка, ближе подвигаясь к огню и поеживаясь, — и никогда не задумываешься о том, что этот костер словно объединяет всех, все жмутся к нему поближе, он как бы роднит всех, так, наверное, было и много-много лет назад, сотни, тысячи лет, правда?

— Снова Зойка растворилась в веках, — заметил Генка.

— Бросай рыбу! — сказала ему Наташа, когда вода в банке закипела.

— Интересно, почему это вдруг ему такое право предоставляется, — проворчал Борис. — Окуня поймал Роман.

Наташа ничего не ответила, лишь коротко дернула плечами и продолжала куском стекла чистить густеру. Руки и даже лицо у Наташи были в рыбьей чешуе, а одна ее блестка умудрилась прилипнуть на самом кончике носа, и Наташино лицо от этого такого крохотного пятнышка слегка изменилось.

— Это как поощрение на будущее, — усмехнулась Зойка.

Генка не бросил, а осторожно, неторопливо, что на него вовсе не было похоже, опустил рыбу в кипяток и тут только ответил:

— Роман, как капитан, не должен соваться в поварские дела, да и потом… товарищи матросы, не кажется ли вам, что нам попался чересчур разговорчивый женский персонал? — Он прищурил глаз, словно прицеливаясь, и зорко посмотрел на Зойку.

— А язык для того и дан людям, чтобы разговаривать, — уверенно изрекла Зойка, сердито отвернулась от Генки, но тут же, глядя на закат, заливший полнеба, с восторженной счастливостью вздохнула: — Поглядите-ка только, красотища-то какая!

И все обернулись, долго и молча смотрели.

Закат и действительно был каким-то необыкновенным. Краски сгустились, из светло-алых они стали жарко-красными, а затем, будто остывая, все тяжелели и тяжелели, наливаясь чернотой, и наконец и совсем гасли, лишь кое-где в густых, плотных ветвях уже невидимого леса в последний раз вспыхивали далекими потухающими угольками. Становилось все темнее и темнее, и вот матово сереющая над лесом полоса неба, все еще излучавшая робкий свет, тоже погасла, как бы истаяла, и на землю тут же осела такая тьма, что ни кустов, ни травы, ни даже больших толстенных осокорей не было видно. Зато костры теперь словно выросли, казались большими, радостно полыхающими. И все почувствовали особое удовлетворение от того, что успели многое сделать до наступившей темноты — запастись дровами, почистить рыбу и поставить варить грибы и компот. Сейчас все это варево на кострах пахло так аппетитно, что ребята даже на время замолчали, сидели, завороженно глядя на огонь. В кострах постреливало, а иногда они напевали гудящими, словно какими-то далекими голосами протяжную монотонную песню.

— А вот кто скажет, как, например, дикари каменного века спали у костра, головой к нему, ногами или спиной, а? — спросил Борис и обвел своими всегда немного грустными глазами розовые от костров лица своих товарищей.

— Я читала, что ногами к огню, — ответила Зойка.

— А почему именно ногами к огню? — допрашивался Борис. — Ведь спиной или лицом намного теплее…

— Наверное, чтобы голова была свежей, — неуверенно заметила Зойка.

— Точно, — всхлипнул, хотя и сдержал смех Генка. — Питекантропы больше всего на свете боялись мигрени, боялись потерять способность тонко и глубоко мыслить.

И тут уж Генка дал волю своему смеху, смеялись и остальные, даже Зойка тоненько и заливисто хохотала. А потом, когда смех унялся, Роман заметил серьезно:

— А по-моему, дикари спали ногами к огню потому, что если кто подкрадется напасть на них, то глаза, не ослепленные огнем костра, сразу же разглядят, заметят врага.

— Верно, — словно нехотя согласился с ним Борис.

— Капитаны всегда не только вперед, но и в глубь веков видят дальше других, — усмехнулся Генка.

— А еще я читал, — сказал Борис, — что дикари, перед тем как ложиться спать, наедались доотвала.

— Не завидуй, у тебя это сегодня не получится, — усмехнулась Наташа.

Борис стал на колени, наклонился над банкой, понюхал, покачал головой:

— Какой запах, и, кажется, ушица уже готова! Кто снимет пробу?

— Давай, ты ведь в этом деле мастер! — повелительно разрешил Роман.

Борис вынул из длинного узкого кармана джинсов что то тускло блеснувшее, неторопливо опустил его в банку, поднес ко рту.

И тут все разглядели, что в руках у Бориса самая обыкновенная ложка.

— Ну да, Борис есть Борис, — изумленно воскликнула Наташа и даже всплеснула руками. — Только подумать все у него погибло самое ценное, а ложка осталась, ложку он в какой-то тайник спрятал!

— Из всего, что у меня с собой было, она и есть самая ценная, — отхлебывая горячее варево, спокойно ответил Борис.

— Да лучше бы ты нож спрятал, то мы бы всем ложки вырезали, — недовольно проворчал Роман.

— Борька только о себе и думает, он, оказывается, эгоист, — убежденно сказала Зойка.

— Неправда, не эгоист я, — обидчиво ответил Борис и отвернулся.

— Он не эгоист, просто у него на первом месте еда, — ехидно заметил Генка.

— Готово. Ох и вкуснятина! — будто и не расслышав слов Генки, сказал Борис. — Подставляй банки.

Он налил в каждую банку реденького варева, пахнущего дымком и рыбой, потом, нагнув большую банку к огню, чтобы лучше было видно содержимое на ее дне, стал неторопливо и по-хозяйски что-то разминать ложкой. Затем зачерпнул ею осторожно и положил кусок рыбы Наташе, а другой Зойке. Роману и Генке достались голова и хвост.

— Ну, рыцарь, — усмехнулась Наташа.

— А себе? — спросила Зойка.

— А я окуня не люблю, — ответил Борис, — я густерку.

— Моя мама густерку вообще за рыбу не считает сказала Наташа, — ты не фокусничай, Борис, я могу с тобой поделиться.

— Ешь, ешь, — благодушно усмехнулся Борис и тут же бросил Наташе в банку густерку. Точно такие же он положил и всем остальным.

— А себе оставил одну? — не унималась Наташа.

— Зато самую большую, — усмехнулся Борис.

— Врешь ты, Боря, все они одинаковы, мы же видели, — строго сказала Зойка.

— Зато у меня гуща, самое полезное.

— Ну уж — гу-гуща! — вмешался уже и Генка. — Навар с самовара!

Борис не ответил, поставил банку между ног и стал с наслаждением хлебать.

— Ну, как знаешь, — вздохнула Наташа, — а и действительно очень вкусно.

— Давно я не едал такой ухи, — согласился Борис. Он улыбался, впервые за весь день он казался всем доволен. Хлебал он медленно, с наслаждением, неторопливо обгладывал хрупкие рыбьи косточки, взяв в руки уже остывшую банку.

— Теперь будем ждать опенки, они варятся долго, — произнес он, облизывая ложку и пряча ее в узенький длинный карман.

— И все же я не пойму тебя, Борис, — сказал Роман, — почему у тебя там не нож, а ложка оказалась?

— Окажись она в рюкзаке, ее бы уже не было.

— Подумаешь — ценность, мы не то потеряли! — проговорил Генка.

— То, что мы потеряли, у нас еще будет, — нехотя ответил Борис, — а ценностью считается то, что не купишь и уже никогда не достанешь снова.

— Загадочно, — поеживаясь и ближе подвигаясь к костру, произнесла Зойка.

— Ты во всем ищешь загадочность, — хмыкнул Генка.

— И вовсе никакой загадки и тайны в моей ложке нет, — ответил все так же нехотя Борис, — просто это дедушкина память, она ему очень дорога, и он мне ее подарил, чтобы берег и помнил, вот и берегу…