Василий Голышкин - «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы Страница 31

Спорить с представителем власти было бесполезно. Приунывшие «цапли» и не спорили. Наоборот, помогли погрузить «сундук» в голубой милицейский фургон и, когда он уехал, молча построились и молча, без песен, отправились в обратный путь. Не до песен было. Их терзали мысли о находке, которую они выудили со дна Антонова озера. Что же это было такое?

«Цапли» узнали об этом утром, на другой день, когда прочитали в «Наташинских известиях» приказ командующего военно-спортивной игрой «Зарница». «Вчера, — говорилось в приказе, — в результате операции «Тайна азимута», проведенной юнармейцами второго батальона (командир Ю. Цаплина, с. Стародуб), при содействии юнармейцев первого батальона (командир С. Журавлев, г. Наташин), на дне Антонова озера был обнаружен контейнер с древнерусскими рукописными книгами. Эта редчайшая находка представляет собой огромную библиографическую ценность. По сведениям, которыми располагает штаб военно-спортивной игры «Зарница», древние рукописи были похищены оккупантами в музее г. Наташина и изъяты у фашистов партизанским отрядом «Суд Мазая» при попытке вывезти их в гитлеровскую Германию. За успешно проведенную операцию «Тайна азимута» объявляю благодарность командиру батальона юнармейцев с. Стародуба Ю. Цаплиной, личному составу батальона, а также командиру батальона юнармейцев г. Наташина С. Журавлеву и юнармейцу этого батальона юному аквалангисту Н. Цареву. Командующий игрой «Зарница» полковник Орел». Далее, в примечании «От редакции», перечислялись рукописи, найденные юнармейцами: «Русская правда» — важнейший юридический документ Древней Руси, «Златая цепь» — свод поучений отцов русской церкви, «Повесть о разорении Рязани Батыем», «История о Казанском царстве», «Судебник Ивана IV» и др.

Я узнал о приказе только днем. Утром — ни свет ни заря — встречал маму. Помню, подошел поезд, и она, едва увидев меня, прямо с подножки, как пловчиха с трамплина, кинулась в мои объятия.

— Отец? Нашелся? Ты знаешь, где он? — шептали ее дрожащие губы.

Я как мог успокоил маму и протянул руку отчиму. Он только пожал ее и сошел сам, худой и длинный, как журавль, с раскрытой книгой в руках.

Мой папа и отчим в юности, когда учились в МГУ, были друзьями. Сколько знаю отчима, всегда помню его с книгой: с книгой под мышкой, с книгой в руках, с книгой за обедом, с книгой… В общем, без книги я его, моего уважаемого отчима, доктора уважаемых, но далеко не обожаемых мной физико-математических наук, никогда не видел. Уткнув длинный, в очках, нос в книгу, он был весь поглощен разгадкой технических формул.

Он и сейчас, шагая по утреннему Наташину, был занят тем же: читал книгу, изредка поглядывая на нас с мамой, шагавших впереди, чтобы не сбиться с дороги. Я тоже порой оглядывался: идет ли? Оглянулся раз и остановился удивленный. Книга, которую читал отчим, называлась «Очерки партизанского движения на Брянщине».

— А я думал, — сказал я ему, — что вы только техническое…

— Не только, молодой человек, — ответил он, — и не без пользы. Вот, пожалуйста, страница сто семь, третий абзац сверху: «Организация партизанского сопротивления фашистам в городе Наташине и его окрестностях была возложена на председателя исполкома районного Совета депутатов трудящихся товарища Морозова. К сожалению, документального подтверждения партизанской деятельности группы Морозова нет. Но, судя по косвенным данным, в Наташине в дни оккупации существовало активное, глубоко законспирированное партизанское подполье…»

Прочитав это, отчим с торжеством взглянул на меня. Мама с благодарностью посмотрела на отчима. Я, с сочувствием, — на нее. Ведь она еще не знала самого главного.

Мы вошли в дом, и мама, переодевшись во все домашнее, придирчиво осмотрела мое хозяйство. Потом открыла сумочку, достала фототелеграмму и, сев за стол, вопросительно посмотрела на меня. «Ну скорей же рассказывай…» — просили ее глаза. Но я медлил, не зная, с чего начать. Наконец, как-то отрешенно чужим голосом сказал:

— Тебе письмо.

Мама слабо улыбнулась:

— От кого же? Меня здесь, наверное, все забыли.

— Не все, — глухо сказал я, — и тот, от кого письмо, никогда тебя не забывал.

— Не говори загадками, — рассердилась мама, теряя терпение. — И если есть письмо…

— Есть, — сказал я. — Вот, — и протянул маме письмо, найденное во фляжке.

— «Марьюшка, — прочла мама вслух, и голос у нее осекся. — Любимая и единственная…» — Она подняла глаза, беспомощно посмотрела на нас и застонала, как подстреленная. — Это же он… Морозов!..

Обняла меня и отчима и заплакала. Потом, успокоившись, дочитала до конца. А слова «Если не вернусь, все равно встретимся… Над Десной без меня» повторила дважды, задумчиво и вразбивку. Может быть, по инерции, машинально? Нет, в мамином повторении этих слов был особый смысл. Мы вскоре убедились в этом. Повторяя, она вспомнила и…

— Господи, над Десной… — Я по голосу догадался: вспомнила. — Скорей! К нему!..

Ничего не понимая, мы выскочили вслед за мамой из дому и понеслись по Садовой к Десне.

Я бежал рядом с отчимом и не тому удивлялся, что бегу сломя голову сам не зная куда, а тому, что моя аккуратная мама бежит без шляпки, в жакете нараспашку, в туфлях на босу ногу…

В ранний час на Садовой не людно. Но в домах все уже встали, и каждое окно провожает нас, бегущих, удивленными взглядами.

Берег Десны. Впереди — мост. Значит, мама ведет нас на ту сторону? Нет, взяла вправо, к Тургеневской беседке на берегу. Вон она — скромная гордость наташинцев — краснокрыший грибок на мраморных ножках-колонках. По преданию, гостя у здешних помещиков, в беседке бывал Тургенев. Любовался Десной-красавицей. Беседка едва уцелела в дни войны. По ней прицельным дважды лупили фашисты — когда брали Наташин и когда драпали из него. По инвалидности — беседка лишилась ноги-колонны и едва держалась на трех других — ее хотели списать за непригодностью и «в целях безопасности подрастающего поколения». Но «акт вандализма», как он сам потом говорил, предупредил Марк Иванович. Собрал это самое «поколение» возле беседки и занял «круговую оборону». А подрывникам-саперам, присланным военной властью по просьбе власти гражданской, сказал, что если Тургеневской беседке суждено исчезнуть с лица земли, то только вместе с ним. Орел, первый комендант Наташина, тут же примчался к месту событий. Узнав от Марка Ивановича об исторической ценности беседки, распоряжение гражданских властей отменил, задержал колонну пленных, плетущихся на восток, и велел восстановить разрушенное. Строительный материал, по кирпичику, собрало все то же юное поколение — тимуровцы, как они к тому времени уже назывались. Конвойные, наблюдавшие за работой немцев и не раз, совсем недавно, еще встречавшиеся с ними в бою, с удивлением замечали, что мастерками пленные орудуют с большей охотой, чем автоматами. И, поразмышляв, делали вывод: труд облагораживает человека.

Из беседки вид — засмотришься. Но у нас не глаза настороже, а уши. Мы — я и отчим — стоим, облокотившись на перила, и терпеливо ждем, когда мама отдышится и объяснит, зачем мы тут.

Кажется, отдышалась… Осмотрелась кругом и, улыбнувшись сквозь слезы, тихо произнесла:

— Наш почтовый ящик. Мой и Морозова. Когда Морозов не мог… — Мама запнулась, но я про себя докончил ее мысль: «Не мог прийти на свидание». — Когда он не мог, — продолжала мама, — то давал знать — по телефону или через кого-нибудь: «Над Десной без меня». Я приходила сюда и брала письма, которые он мне писал…

То, что произошло за этим, ни я, ни отчим предвидеть не могли и какое-то мгновение стояли разинув рот, пораженные тем, что мама вдруг ни с того ни с сего опустилась на колени. Потом бросились к ней, но она, подняв голову, строго сказала:

— Не суетитесь и не мешайте. — Вооружилась шпилькой и одну за другой стала проверять прочность мозаичной плитки, которой был уложен пол.

Я, догадавшись, следил, затаив дыхание: мама искала тайник. Но — сколько времени прошло, найдет ли?..

— Вот оно! — Мама встала, держа в руках коричневую, похожую на шоколад плитку. Голос у нее дрожал. — Посмотрите, что там…

Мы оба — я и отчим — одновременно сунули руки в тайник, и две трепетные улыбки озарили наши лица:

есть!

Мама побледнела и прислонилась к колонне. Я встал и протянул ей пакет, найденный в тайнике: две залитые парафином картонки, перетянутые просмоленным шпагатом.

— Распечатай и прочитай, — велела мама.

Я достал перочинный нож и вскрыл конверт.

— «Марьюшка, родная! Спасибо, что пришли… — Читая, я не смотрел на маму. Мне страшно было видеть ее. Но я слышал, как она дышала. Отчим — я мельком взглянул на него, — сочувствуя маме, сам бледный, не сводил с нее глаз. — Встречи вдвоем, нет, прости, втроем, как обещал, не вышло. Да теперь, видно, и не выйдет. Идем все, сколько нас есть, на Черный мост. К мосту прорвемся с боем. Назад, увы, с боем не прорваться: густо фашистов. Но мост стоит наших жизней. Прощай. Передай ему или ей, как жил и за что умер. Твой Морозов».