Александр Кононов - Верное сердце Страница 32

На беду, как раз в ту минуту, когда они уже подходили к своей цели, на пороге актового зала возник Виктор Аполлонович. Возник, да так и замер — видно, надолго, — отставив ногу, заложив большой палец правой руки в карманчик жилета: поза картинная, ничего не скажешь.

Он глядел на троих злоумышленников своими выпуклыми глазами, словно говорил: «Знаю, все знаю, голубчики!»

Друзья, понурив головы, прошлись один раз мимо порога в зал, другой…

На сегодня, видно, сорвалось!

В это время мимо Гриши, обдав его крепким запахом табаку и лука, протрусил рысцою школьный сторож Донат, подбежал к надзирателю и, почтительно прикрыв ладонью рот, громко просипел что-то вроде: «К-пр-сс».

Стрелецкий поспешно сошел с порога и, не оглядываясь, зашагал по коридору.

— «К его превосходительству»! — первым догадался Никаноркин. — К директору! Ну, теперь не зевать!

И правда, терять нельзя было ни минуты. Кабинет директора помещался этажом ниже, возле раздевалок. Виктор Аполлонович мог пробыть там всю перемену, а мог и вернуться очень скоро.

Трое воспитанников основного приготовительного класса с гулко бьющимися сердцами переступили через запретный порог.

Все сперва шло благополучно: никого из педагогов в зале не было.

Грише удалось беспрепятственно прокатиться до самого конца зала, где висела тяжелая парчовая занавесь. О ней он уже слыхал. Говорили, что за ней скрывается алтарь. Когда нужно, занавесь раздвигают, и зал превращается в церковь. Ловко придумано!

В конце года тут служат молебен, и директор торжественно вручает окончившим аттестаты. Потом он говорит речь о верном служении государю императору, а ученики кричат «ура». В прошлом году — так рассказывал Дерябин — семиклассники кричали вместо «ура» — «дурак». Директор решил сделать вид, что не расслышал…

Так вот какое это было место! Гриша пробрался к занавеси поближе; она была заткана золотистыми цветами и листьями, у края ее висела серебряная махровая кисть. Гриша ухватился за кисть: она была чуть колючая, холодная, будто кованная из металла… У самого своего уха Гриша слышал жаркое дыхание Никаноркина, рядом был и Довгелло. Это придало ему храбрости, и он смело отодвинул край занавеси.

Вдруг кто-то цепко схватил его сзади за шею железными пальцами.

Никаноркин бежал со всею прытью, на которую способны были его ноги. Довгелло замер на месте.

А Гришу, не давая ему повернуть шею ни на вершок, вел к выходу неизвестный обладатель железных пальцев.

Вот и порог… и Григорий Шумов, известный силач и храбрец, с позором был выкинут в коридор.

Только теперь он смог повернуть изрядно помятую шею: в дверях зала стоял бледный угреватый юноша с черными глазами-бусинками и шипел зло:

— Будеш-шь? Запомниш-ш-шь!

Но тут из-под его локтя выскочил в коридор Довгелло с пронзительным криком:

— Крючок! Крючок!

Бледный юноша побелел еще больше и рванулся вперед.

Ну конечно, ни Довгелло, ни Шумова, ни тем более Никаноркина он не догнал.

Догнал их Дерябин, когда они были уже в безопасности, в своем классе. Не обращая внимания на разгоряченное лицо Гриши, он сказал мрачно:

— Мухин вышел вторым. Проигрыш!

Грише было не до проигрыша. Все еще тяжело дыша от недавнего бега, он спросил Никаноркина:

— Кто это был? Он от моей руки все равно не уйдет!

Первоклассник Дерябин посмотрел на приготовишек с осуждением:

— Как маленькие, ей-богу! Балуетесь всё. Я тебе, Шумов, про дело говорю. Завтра ставлю двойную ставку на Делюля. Слышишь?

— Слышу.

Дерябин недовольно дернул плечом, ушел.

— Кто это был? — воскликнул снова Гриша. — Должно быть, шестиклассник?

— Нет, он из седьмого. Это Дзиконский.

— Ты его знаешь?

— Да он же сын полицмейстера! Его батьку все в городе знают, ну и его — по отцу. Ты недавно из деревни, потому и не знаешь.

— Дай срок, — сказал Гриша и крепко стиснул зубы: — он от моей руки не скроется!

Никаноркин посмотрел на него с явным сомнением и даже раскрыл было рот — хотел возразить, но в класс уже вошел Невинный, учитель чистописания, и разговор о Дзиконском пришлось отложить.

10

Ночью Гришу разбудил Лехович.

На стенах зыбко дрожал зловещий красноватый свет.

— Горим? — сонно, без удивления спросил Гриша и стал одеваться.

Пожары в городе стали делом привычным. С осени, как только начались долгие и черные ночи, огонь вспыхивал то в одном, то в другом конце города.

Из учебного округа в реальное училище прибыл циркуляр, в котором устанавливалось, что «частые пожары являются бедствием». На основании этого предлагалось «не чинить препятствий учащимся, выразившим желание помочь властям в тушении огня, пределы каковой помощи определяются на месте бранд-майором или лицами, им на это уполномоченными».

Циркуляр сразу же стал известен всем школьникам города.

Заслышав унылый набат, полуодетые люди выбегали на улицу. По дамбе неслась, непрерывно звоня в колокол, пожарная колесница. Тройки сытых коней с круто изогнутыми шеями, с удилами в пене во весь опор мчали сорокаведерные бочки.

В дымном свете факелов блистала римские шлемы пожарных.

Бешеный топот коней, грохот колес, блеск меди, багровые отблески на краю неба — все это неудержимо влекло к себе мальчишеские сердца…

— Скорей одевайся! — лихорадочно говорил Лехович. От спешки он сам никак не мог попасть в рукава куртки. — Скорей! Должно быть, Приречье горит…

Зыбин, проснувшись от непривычного в этот час шума, заворчал глухо, закутался с головой в одеяло, повернулся к стене и захрапел.

Маленький Жмиль спал тихо, его пухлое лицо было радостно удивленным.

— Ну их! — с досадой сказал Лехович, бросив враждебный взгляд на широкую спину Зыбина. — Двинем вдвоем!

Когда, наспех одетые, они выскочили на крыльцо, там уже стояли мадам Белкова и Настя. Белкова, покрытая теплым платком, мелко крестилась. Увидав своих постояльцев, она проговорила непривычно кротко:

— Бегите, деточки, бегите. Узнайте, кого это бог посетил.

В простом платье, испуганная, она почему-то казалась лучше, пригожее, чем всегда.

Улица постепенно становилась людной. Табунками неслись вольные мальчишки в длинных, не по росту, пиджаках, в кацавейках, а то и просто, несмотря на холод, в рубахах распояской. В одиночку и парами спешили гимназисты, ученики городского училища, реалисты; тревожно, возбужденными голосами переговариваясь, шли взрослые.

— Плотники жгут, — сказал кто-то негромко в темноте.

О поджогах давно говорили. Настя слышала на базаре от Ненилы Петровны: жгут город мастеровые — для того, чтобы вдосталь хватило работы и плотникам, и штукатурам, и печникам, и столярам, и малярам…

Этому никто не верил. Но все пугались.

…Чем дальше шли Шумов с Леховичем, тем становилось многолюдней.

Под конец пришлось им пробиваться сквозь густую толпу.

Едко пахло дымом. А вот уже видны и яростные языки огня. Горел деревянный дом с торговой вывеской по всему фасаду.

Вспыхнула разом — высоким костром — дощатая крыша; искры, большие как птицы, метнулись по сторонам — и толпа отхлынула. Какая-то женщина закричала дурным голосом…

Скрутилась в трубку вывеска — пропала нарисованная на ней сахарная голова; раскаленное докрасна железо с грохотом свалилось наземь.

Пожарные в медных шлемах, в брезентовых куртках натужливо тащили через мостовую тяжелый шланг. Гриша бросился помогать; на него закричали сердито, прогнали…

Народ раздался в разные стороны: прискакал на паре вороных полицмейстер Дзиконский в накинутой на одно плечо голубой шинели, в лихо заломленной фуражке.

Поставив лакированный сапог на крыло коляски, он принялся кричать — громко, повелительно и бестолково:

— Хвалю! Так, так… Вперед! А багры где? Баграми захватывай!

При этом он успевал поглаживать свои крутые усы и молодецки поглядывать по сторонам.

Пожарные, не оборачиваясь на крики полицмейстера, делали свое дело споро: разматывали шланг, от которого они только что отогнали Гришу, ставили насос — «помпу»; топорники уже пропали в дыму, в горящем здании.

Пожар бушевал со злым торжеством, будто уже праздновал свою победу. Какими тонкими были струи воды, брызнувшие наконец из шлангов! Среди огненного вихря, пышущего на всю улицу нестерпимым жаром, они казались немощными, бессильными.

Рядом с пылавшим домом стояла уже догоревшая сторожка; ее бревенчатые стены превратились в раскаленные угли, а она все еще стояла не рушась, словно литая из золота. Потом золото начало медленно тускнеть, покрылось сизым налетом…

Гриша услышал возбужденный голос Леховича:

— Ты куда подевался? Скорей беги сюда!