Елена Матвеева - Ведьмины круги (сборник) Страница 33

– Откуда же я могу знать?

– Монолог Гамлета. «Быть иль не быть». И все могло хорошо кончиться, но она от волнения сбилась, заплакала и убежала. Говорят, потом кто-то из комиссии ее искал, а она сложила пожитки и уехала домой.

Зачем Ирина Ильинична звонила мне? Чтобы рассказать про монолог сумасшедшего? А зачем про Рахматуллина спрашивала? После каких-то общих слов я снова спросил ее: может, она все-таки знает, кто он такой? Открестилась. Тогда я спросил ее: как часто она видела Люсю после ее замужества? Сказала, что у нее до сих пор хранится приглашение на свадьбу, и не пришла она потому, что лежала в больнице, а потом Люся заходила к ней дважды: один раз в школу, один раз домой.

Когда Ирина Ильинична позвонила еще раз, я уже не сомневался, что это неспроста. Понял, как голос услышал, еще до того, как она пригласила меня к себе поговорить лично, а не по телефону, и тут же помчался.

Она была обычная немолодая училка. Пока я знакомился с рыжим котом Бармалеем, накрыла на стол и разлила чай. Я, честно говоря, надеялся на деловой разговор, но она попросила рассказать, как Люся жила в нашем доме. Как мог, так рассказал. А потом она и говорит:

– Она была очень чистым человеком, совестливым. Когда она в Театральную академию не поступила, мы позвали ее работать в школу, в библиотеку. Она должна была принести директору документы, но почему-то не пришла. Потом явилась ко мне и плачет. Оказывается, по дороге она увидела на дверях больницы объявление: «Требуются санитарки», завернула туда и устроилась на работу. Она утверждала, что не знает, как это произошло, а главное, не знает, что сказать директрисе, ей стыдно за свою необязательность. Потом она мне говорила, что это был правильный поступок, что якобы Бог ее уберег. Я не поняла от чего, а она объяснила: «Чтобы не забылась от собственного счастья». Тогда она уже встречалась с Игорем. А еще я напомнила ей про сочинение, которое она написала в пятом классе. Про мечту. Тогда она мечтала построить дом для бездомных собак. Она сказала, что помнит, но теперь построила бы дом для бездомных стариков, которых из больницы не хотят забирать.

Потом Ирина Ильинична принесла коробку из-под обуви с фотографиями. Она учила Люсю с пятого класса и руководила школьной театральной студией, и Люся у нее была на первых ролях.

– Все собираюсь привести фотографии в порядок, – говорила она, роясь в коробке, – да руки не доходят. Теперь уж, наверное, на пенсии займусь. Вот она, смотри. А тут Люся – пушкинская Золотая Рыбка. Совсем малявка, да? Здесь уже девятый класс, Татьяна пишет письмо Онегину. Гусиным пером, разумеется. А это самый большой спектакль, который мы поставили, – «Снежная королева». Люся – Маленькая Разбойница. Вот она, с пистолетами. А это одиннадцатый класс – сцены из «Гамлета».

Люся – Офелия, девочка-подросток с выступающими ключицами и хрупкими плечиками, в длинном белом платье, похожем на ночную рубашку, с ниточкой бус в волосах, с прижатыми к груди кулачками и изумленно-потерянным взглядом, словно бы вопрошала: «А я? Кто я, беднейшая из женщин, с недавним медом клятв его в душе?..»

На всех театральных и групповых классных и даже на выпускной фотографии, где она была изуродована завивкой, с пятого по одиннадцатый класс, везде она была узнаваема. По глазам. Огромные глаза ребенка, вопрошающие и укоризненные. Впрочем, Золотая Рыбка смотрела снисходительно и, я бы даже сказал, царственно, а Маленькая Разбойница, хотя лицо плохо было видно, всей своей худенькой, угловатой и подвижной фигуркой выражала лукавство и редкую решимость.

– Я не строю из себя великого театрального знатока, но она действительно была талантливой девочкой. И очень необычной. Тихонькая, как мышка, но упорная и упрямая. Если бы я услышала, что она из-под венца сбежала в Театральную академию, я бы поверила. Но случилось-то другое. И если бы я не подсунула ей монолог сумасшедшего, она могла бы пройти это прослушивание и все другие и экзамены сдать. А если бы она поступила и уехала в Петербург, вероятно, с ней ничего плохого и не случилось бы.

Я отвлекся разглядыванием фотографий и забыл, что не для этого сюда пришел, а тем более не для того, чтобы выслушивать покаянные речи Ирины Ильиничны. Она меж тем положила голову на руку, стоявшую локтем на столе, и прикрыла глаза.

«Не хватало еще, чтоб она заплакала», – подумал я.

– Этот монолог сумасшедшего не дает мне покоя. Как я могла?.. Но ей стихотворение понравилось. Оно еще в конце девятнадцатого века было очень популярно среди чтецов-декламаторов. Ты знаешь, что в твоем возрасте Люся чуть было не попала в сумасшедший дом?

– Никогда не слышал! – изумился я.

– Твой брат, я думаю, об этом тоже не знает. Впрочем, от Люси всего можно было ожидать, могла и рассказать. Она ведь была и скрытная, и в то же время откровенная. Я бы никогда не стала обо всем этом вспоминать. Я сомневалась, но потом подумала: эти твои петербургские встречи, этот человек, который, возможно, имеет отношение к ее исчезновению…

– Вас что-то смущает? – спросил я в замешательстве.

– Да, конечно. Мне бы хотелось, чтобы разговор остался между нами. Знает твой брат или не знает, но память, светлая память…

– У Игоря новая семья, – прервал я ее. – Я даже с мамой не обсуждаю этого.

И тогда Ирина Ильинична собралась с духом и рассказала мне о скандале, разразившемся весной того года, когда Люся училась в десятом классе.

– В школу обратились Люсины дядька с теткой: Люся не ночует дома. Я была с ними хорошо знакома и никогда им на Люсю не жаловалась, знала, что из этого ничего хорошего не выйдет. Но я и сама видела: с Люсей что-то творится. Она нахватала двоек, прогуливала школу и вообще была какой-то странной и очень меня беспокоила. Я говорила с ней, она относилась ко мне с доверием. Прямо спросила: не влюблена ли она? Отрицала. И я поверила. Она была инфантильная. Как тебе сказать… Физически казалась незрелой. Ну, ребенок и ребенок. Подари ей плюшевого мишку – радости будет на месяц. Я думала, ей полезно играть на сцене, учиться на чувствах других, готовиться к своему. Но литература и жизнь совсем разные вещи. Она очень точно чувствовала пьесу, ей не приходилось объяснять, как другим, что, к примеру, эту фразу героиня говорит с грустью, а эту несерьезно, даже шутливо. Она и сочинения по литературе хорошо писала. Но я была уверена, что в жизни ей требуется опека, ее нужно холить, как слабый росток. Господи, на чем я остановилась?

Ирина Ильинична терла виски и морщила лоб. Я сидел молча и ждал.

– Да, началось такое… Директор, завучи, учителя – все на ушах стоят. Только что ученики не судачат о ней, но это дело времени. Я просила на педсовете: поберегите девчонку, пойдут по школе слухи, она может сотворить что-нибудь с собой. Кто будет в ответе? Снова говорила с ней и поняла одно: у нее кто-то есть. На разумные доводы, что любовь – хорошо, но сначала надо хотя бы закончить школу, реакции нет. Говорит: «Дома жить не могу». Предлагаю: «Иди жить ко мне». Качает головой и исчезает. Исчезает совсем. И тут же письмо приходит, без адреса, но штемпель петербургский: «Не ищите, я у хорошей женщины, она меня привезет домой к 1 сентября».

– Привезла?

– Привезла. Но не домой. Ко мне. Они обе домой идти побоялись.

– Кто же была эта женщина?

– Ни имени ее, ни фамилии я так и не узнала. Я и всю Люсину историю узнала только в общих чертах, кое о чем догадывалась, что-то домысливала. Судя по всему, какой-то мужчина, намного старше Люси, то ли изнасиловал ее, то ли совратил, то ли обманул. Не знаю. Во всех этих делах она была совершенной дурочкой. Она сказала, что сначала боялась его, а потом привыкла. А он ей заявил: «Я твой первый мужчина, теперь ты никому, кроме меня, не нужна, никто тебя замуж не возьмет, и ты будешь принадлежать мне всегда».

Все эти любовные и домашние потрясения кончились тем, что у Люси, как нынче любят выражаться, крыша поехала. Вот тогда загадочный любовник и отвез ее в Петербург к своей сестре, там она и прожила до августа. Сестра уверяла, что ее братец любит Люсю и не мыслит себе другой жены. Он понимает, что она еще маленькая, а поэтому будет ждать, пока она не повзрослеет, и даже дал клятву устраниться и не встречаться с ней до ее совершеннолетия. Мне показалось, что не только Люся, но и петербургская сестрица, если только была она ему сестрой, запуганы. Говорить с Люсей было бесполезно. Заявлять в милицию – тоже.

Я боялась сделать хуже. Люся осталась у меня, и пришлось с ней повозиться. Было все: в угол забивалась, по ночам кричала. Мы с мужем и к невропатологу ее водили, и к психиатру, какого-то экстрасенса-шарлатана нашли. Своих детей у нас нет… В сентябре она пошла в школу и до зимы прожила у нас. Со временем все утряслось. Мистер Икс больше не появлялся, а я, человек неверующий, каждый день Бога молила, чтоб он навсегда сгинул. Когда она замуж вышла, я окончательно успокоилась, думала, все плохое позади.