Ганна Ожоговская - Чудо-юдо, Агнешка и апельсин Страница 33

Глава XIV

До звонка оставалось еще несколько минут, когда Витек с Михалом вошли в коридор школы. Их тут же заметила Гражина и подбежала вместе с Данкой.

— Михал, как твое здоровье? Все обошлось благополучно? — расспрашивала она заботливо.

— А что — мое здоровье? — буркнул Михал, пытаясь резкостью прикрыть смущение.

— Ну… когда ты потерял вчера сознание, я знаешь, как… испугалась.

— Ну, вот еще! — продолжал прежним тоном Михал. — Не терял я никакого сознания. Что я, девчонка?

— Ты не терял сознания? — Гражина широко раскрыла свои чудесные зеленые глаза, зная, что это ей идет. — Все же видели, что…

— Не падал я в обморок. Просто я потерял…

— …голову, — вставила Данка с самой серьезной миной, и лишь в глазах у нее мелькнула насмешка.

— Ну Данка! Ну Маевская! — начал Михал, безуспешно стараясь придумать ответ похлеще. Он не раз уже убеждался, что Данка умеет исподтишка подпустить шпильку. — Чего вы ко мне пристали? — разозлился он. — Интересуйтесь лучше теми, кто вам сумки таскает!..

Дерзость его осталась без ответа: внимание девочек привлекла новая учительница, появившаяся в этот момент в конце коридора.

— Идет! Учительница по польскому идет! — воскликнула Данка. — Опять в новой кофточке. Красивая!

— Фи! — скривила губы Гражина. — Она эту кофту уже надевала, только в тот раз с шарфиком, а сегодня с брошкой, не видишь, что ли? Меня не проведешь.

— И правда, кофточка та же самая, — проговорила Данка шепотом: учительница была уже рядом, — но выстиранная и отглаженная. Она следит за собой — одно удовольствие посмотреть!

— Подумаешь!.. — Гражина, как видно, не разделяла мнения подруги, но развить свою мысль не успела. Пора было идти в класс.

Учительница Колудская, замещавшая в пятом классе свою заболевшую коллегу, не была ни лучше, ни хуже той, просто она была совсем иной. Для пани Толлочко польский язык был не только важнейшим предметом школьной программы, но и ценнейшим национальным достоянием, забота о котором поручена именно ей. Поэтому на своих уроках она требовала серьезности, граничащей со священнодействием. Даже самые безобидные шутки не находили у нее понимания и тут же решительно пресекались. Сама она улыбалась очень редко.

Новая учительница отличалась завидным здоровьем, энергией и жизнерадостностью. На первый взгляд она казалась значительно моложе своей предшественницы, хотя на самом деле это было не так. Молодо выглядела она главным образом благодаря светлым, модно причесанным волосам, карим, чуть раскосым веселым глазам, свежей коже и стройной фигуре. И держалась она совсем иначе. Пани Толлочко входила обычно в класс строго, сосредоточенно, с благоговением укладывала на кафедре книгу в роскошном переплете, стремясь даже этим подчеркнуть значимость автора: человек, строки которого достойны коленкора, а то и сафьяна, не говоря уже о тисненном золотом имени, не мог не восседать на самом высоком алтаре искусства.

Новая учительница пользовалась обычными школьными изданиями, не переоценивая, очевидно, значимости переплетов и золотого тиснения. Однако она тоже была требовательной и по первым же фразам мгновенно ориентировалась, заглядывал ученик в заданный материал или только «плавал», и в зависимости от этого ставила в журнале заслуженную оценку.

В то же время непреднамеренные стилистические огрехи и остроумные порой попытки «выкарабкаться из положения» она встречала шуткой и даже сама не прочь была посмеяться над ними вместе со всем классом.

Так и на этот раз, не ожидая, пока ученики с ней поздороваются, она на ходу бросила: «Как дела?» — и жестом препроводила всех в класс.

— А знаешь, — шепотом просвещал приятеля Витек, сидя уже за партой, — Данка с Гражиной все время ссорятся из-за этой новой… Гражина говорит, что у нее крашеные волосы, а Данка ей чуть глаза за это не выцарапала.

— Не все равно, что ли? Девчонки — они и есть девчонки. Главное — чтобы она не цеплялась, — шепотом отвечал Михал, тревожась за судьбу своего сочинения. Оно, как ни крути, было все-таки коротковатым, и, переписывая его начисто, Михал не выкинул даже предложения, в котором сравнивал Конопницкую с Мицкевичем: все две строчки лишние…

Учительница сама собрала домашние работы, а взяв тетрадь Михала, внимательно на него посмотрела.

— Тебя несколько дней не было в школе? — спросила она участливо. — Но сочинение ты все-таки написал. Молодец.

— Ой, не хвалите его раньше времени! — вырвалось у Данки.

— Почему? — удивленно повернулась в ее сторону учительница. — Почему?

— Потому… потому… — смутилась Данка, — что сочинения у него не получаются… Он больше физикой интересуется… и даже, говорят, ставит опыты по электричеству… и вообще он математик.

— Посмотрим, не будем опережать события, — ответила учительница.

А Михал написал на промокашке: «Счелкну тебя по носу, чтобы не совала его в чужие дела, вот и будет тебе опыт».

Данка без промедления вернула записку обратно, подчеркнув красным карандашом ошибку в слове «счелкну».

На уроке царило необычное оживление. Этого не могла не заметить и учительница.

— Что-то мне сдается, — заметила она с улыбкой, — вы не расположены сегодня заниматься.

— У всех праздники в голове! — вырвалось у кого-то.

— И весна, — добавил другой.

Словно в подтверждение этих слов, в тот же миг в окно впорхнула бабочка-капустница.

— Ой! Ой! Бабочка! Бабочка! — понеслось со всех сторон, будто и впрямь случилось нечто невероятное.

Ошалевшая от страха бабочка, беспорядочно порхая, вырвалась на улицу, к солнцу.

— Значит, у всех в голове праздники, — с улыбкой повторила учительница. — Но если так, то изучать литературу вам действительно сейчас трудновато…

Витек засмотрелся на проплывающее за окном в голубом небе облако. Михал тоже не слушал. С самого утра он был странно рассеян, и чуть ли не каждую обращенную к нему фразу приходилось повторять дважды, потому что он то и дело переспрашивал: «Что? Что?»

Когда звонок возвестил наконец об окончании урока, Михал взглянул полуотсутствующим взглядом на Витека и ни с того ни с сего сказал:

— У нее, может, шесть, а то и семь детей…

— Ты это о чем? — не понял Витек.

— О крольчихе. Я прихвачу с собой парочку из дому. Знаешь, какие они мировые!

— А я тебя спрашиваю об учительнице. Ты что, не слышишь? — разозлился Витек. — Ну, как она тебе показалась?

— Учительница? Да вроде ничего себе, и «пары» мне, кажись, не влепит… А ты как думаешь?

— Трудно сказать… — В голосе Витека было сильное сомнение. — Уж очень коротко ты написал.

— Коротко, зато… — Михал не успел закончить мысль, потому что в этот момент Вечорек схватил его за руку и силой потащил за собой в угол.

Витек хотел было последовать за ним, но Вечорек сделал жест, не вызывающий никаких сомнений, и при этом для ясности добавил:

— Топай отсюда, тихоня! Ну, живо!

Витек отошел оскорбленный. Издали он видел, как у окна крутится Збышек, ожидая, когда его позовут. Чего хочет от Михала Вечорек, который вообще-то не пользуется в классе особой симпатией, хотя, правда, его и не трогают: рука у него тяжелая. О нем говорят, что пороха он не выдумает и вообще соображает туго. В пятом классе сидит второй год. На Михала поначалу смотрел косо: завидовал силе его кулаков, но, когда узнал, что Михал тоже второгодник, проникся к нему симпатией.

Витек не первый раз замечает, что у Вечорека какие-то дела с Михалом, и всегда с глазу на глаз. «Интересно, что это за дела? Михал, наверно, расскажет…»

После звонка, сидя уже за партой, Витек то и дело бросает на приятеля вопросительные взгляды, но тот делает вид, будто ничего не замечает. Наконец Витек не выдерживает:

— Чего ему от тебя надо?

— Да так… ерунда.

— А все-таки? — допытывается Витек.

— Говорю тебе: ерунда… Вечорек малость того…

— Тише! Не хватило вам перемены? — сердито обрывает их учитель биологии.

На следующей перемене Вечорек опять затащил Михала в какой-то угол.

На этот раз, уже не скрываясь, к ним присоединился и Збышек. Витека они словно не замечали, будто его не только в коридоре, а вообще на свете не существовало.

Не хотите, ну и не надо, оскорбился Витек. Обойдемся! Пускай… Пускай Михал, если хочет, вообще пересаживается к Вечореку! Пускай! Его это мало трогает. Плевать!

Но, оказывается, все-таки трогало: мешало сосредоточиться на уроках, заставляло то и дело настораживаться в ожидании, что Михал наконец заговорит и откроет свою тайну.

— Витек! Слышь! — донеслось до него на математике, и Витек тут же весь подался в сторону Михала, хотя пан Гжибовский был беспощаден к ученикам, занимающимся посторонними делами на уроках математики, «науки мудрой и прекрасной», и ставил за это двойки так же, как и за невыученный урок. — …Эх, жалко, что дядя не уезжает сегодня или завтра, а то я тоже не стал бы дожидаться… А теперь поезд в Лодзь будет только в среду вечером! Не утерплю!..