Анатолий Максимов - Чудаки с Улики. Зимние птицы Страница 34

Старец вытер лицо краем головного платка и вежливо спросил, чей сын Гоша, чья дочка Нина. Узнав, что Гоша сын хромого Рагодина, особенно внимательно посмотрел на парня, потом взгляд его стал рассеянным — вероятно, что-то далекое и неприятное припоминал.

— Ну чего, дед, уставился? — нервно спросил Гоша. — Или за родню признал?…

— Знаю отца, вот и смотрю на сына…

— Почему я тебя вижу впервой? — резко спрашивал Гоша. — Кто ты?

— Я охотник Валдай.

Старец присел на корточки перед грядой моркови. Гоша крадучись приблизился к нему, разглядывал с подозрительной недоверчивостью. Сколько раз он слышал: Валдайский перевал, Валдайское озеро, Валдайская долина… Он так и знал, что Валдай обитал в тайге давным-давно, может быть в первобытные времена, потому что люди помнили названия глухих угодий в тайге, богатых дичью и рыбой, но никогда, никто не встречал самого Валдая. Одни говорили, что Валдай был рыбаком и охотником, безвылазно проживал на своей заимке; он не умер, а превратился в таежного колдуна, полудника. Другие утверждали, что Валдай — выдумка робких и пугливых, на самом-то деле никакого Валдая не было и нет. И на тебе — на водомерном посту очутился Валдай! Доведись до любого, удивится и струхнет.

Сидит Валдай на корточках, черствыми руками, привычными к земляным работам и веслу, выщипывает траву из грядки моркови…

Ты полудник, Валдайка? — Гоша дерзко смотрит на пришельца. — Да вся деревня знает; Валдай сто лет назад обернулся в полудника. Да хоть у кого спроси!.. Если ты полудник, дед, так и признайся.

— Верно! Про меня ходит много забавных слухов, — спокойно сказал старец, дотягиваясь к середине гряды. — Однако мы соседи с тобой, сынка, я егерь…

— Ну, хватит тебе заливать, старый! — ликовал и нервничал Гоша. — Нина, глянь, хорош егерь, а? Где твоя фуражка с кокардой, егерь? Где казенный китель с нашивками веток, пистолет или карабин где?.. Или форму заменили тебе этим белым балахоном? Ну-ка скажи, дед, как ты у нас оказался? На облачке прилетел, по речке пешочком, да?..

— На оморочке приплыл.

— Опять темнишь! Егери да рыбинспекторы давно позабыли, как веслом грести. Да и кто нынче на оморочке телепается, разве один мой батя…

— Еду на оморочке — глаза, уши и мозг работают. Слушаю разговоры птиц; как рыба судачит, тоже понимаю, слышу.

Гошу подмывало сбегать на берег и проверить, верно ли, что Валдай прибыл на оморочке, — сбегал бы, не страдай одышкой.

— Врешь, дед, все врешь!.. Да откуда ты взялся на нашу голову, кто ты?..

— Оставь в покое дедушку, — заступилась Нина. — Он сказал тебе: «Я Валдай», — ну и пусть будет Валдаем, тебе-то какое дело, колдун он или настоящий человек… Привязался тоже… Дедушка, ты пить хочешь? Я тебе молока козьего вынесу или чаю с медом?

— Чайку бы горячего не мешало.

Нина подала Валдаю чай в фарфоровой кружке. Он, опустив низко локти, пил и похваливал свежий чай; наблюдая за полетом пчел в сопки, заметил, что сегодня добрый медосбор с амурского бархата, цветы на дереве желтоватые, неприметные, зато бархатный мед целебное лекарство от слабости, нервных и желудочных заболеваний; промолчал, что бархатный мед и для туберкулезных полезный. Валдай сразу понял, как тяжело болеют молодые супруги. Разговаривая с ними, он усиленно вызывал в памяти названия лекарственных растений тайги, которые смогли бы вылечить его новых знакомых.

Гоша слушал разговор Валдая с Ниной о пчелах и цветах бархата, сам молчал, покашливал да слишком усердно стругал ножом черень для лопаты. Заковыристо спросил Валдая:

— Так ты, дед, говоришь, с молодости в тайге?.. А мне бы хоть с годик вытерпеть… Не знаю, кто ты, Валдайка, настоящий человек или леший, как про тебя говорят, но нынче и лешему без людей и техники долго не протянуть. Ты-то как живешь в тайге один?

— У меня есть дело, — сказал Валдай. — Отвечаю за лес, за речку, за птиц и зверей отвечаю, лениться некогда. А тебе, Георгий, пошто скучно? Ты за водомерный пост отвечаешь?..

— Все мы ответчики, — ухмыльнулся Гоша. — Только с нас взятки гладки. — Не соглашался с Валдаем, хотелось язвить нежданному пришельцу, словно тот был виноватым, что Гоша прозябал на водомерном. — Ты говоришь, Валдайка, моего батю знаешь? Может, скажешь, и воевали вместе?.. Так батя пришел с войны без ноги, и под ребрами ни души, ни сердца — все выжгла война. Вернулся он домой, а дома голод, в колхозе разруха; так батя не побежал в лес промышлять ружьишком — засучил повыше рукава и до сих пор не разгибает щербатой от осколков спины. За речку, за кустики всякий ответит, ты за людей ответь!.. И я в твоей тайге не от хорошей жизни кисну. Мне бы надо теперь в село да на трактор, теперь покосы развернулись… — Гоша пытался прислонить к стене оструганную пая-ку, палка не прислонялась, тогда он чертыхнулся зло, бросил палку в траву и ушел в избу.

— Не обижайся на него, дедушка Валдай, — сказала Нина. — Мы долго в больнице пролежали. Там он весь извелся от безделья, и тут ему не легче, тоже не знает, куда деваться. С детства к работе приучен, потому не может праздновать в будни.

— Понимаю, понимаю, сам вижу… — серьезным тоном отвечал Валдай и кивал головой, как бы соглашаясь со своими глубокими мыслями.

Оморочка у Валдая из тонких кедровых досок, внутри совершенно суха, как лавка, в ней сиденье с потником. В лодке молодые побеги борщевика и еще что-то лесное.

— Хоть бы ржавую одностволку возил с собой, все бы немного смахивал на егеря! — не унимался Гоша. — Одна трава в оморочке. Колдун ты, Валдай, а не егерь…

— Да оставь же, наконец, в покое дедушку! — заступалась за гостя Нина. — И чем плохо плавать на оморочке? Думаешь, ты без ума от вездехода, так и другим он снится?.. Приезжай к нам почаще, дедушка-полудник.

2

Второй раз подрулил Валдай к водомерному посту уже на дюралевой лодке с мотором-трещоткой. Заглушив трещотку, Валдай потряс головой, протер уши и сказал:

— Ехал быстро, однако слепой, глухой, одинаково в бутылке ехал.

Сняв с головы платок, он отмахивался, словно прогонял от себя назойливое тарахтенье мотора.

Валдай привел дюралевую лодку, чтобы увезти к себе в гости молодых супругов. Те поехали бы, но куда девать козу? Если испортится мотор да заночуешь на берегу, так вечером коза останется недоенной, вода — незамеренной. Валдай рассудил: козу тоже в лодку, а воду сколько ни мерь, все равно всю не перемеришь, течет река из века в век, неподвластная никаким меркам. Два года на посту не было водомерщиков, и ничего плохого не случилось с рекой, день-другой и подавно перетерпит, а вот больным очень даже полезно путешествовать и видеть новые места.

Гоша целиком одобрил слова старого егеря. Затащили козу в лодку, нарвали ей травы, умостились сами и оттолкнулись от берега. Гоша с радостью полез к мотору, льстил егерю:

— В дюральке ты, Валдай, больше на человека смахиваешь. Спасибо, что с мотором прикатил, теперь-то я отведу душу! — Откуда и силы взялись у него заводить трещотку… — В армии я водил танк, на гражданке — вездеход, — уверяет он Валдая, что знает механизмы. — Может, потому и болезнь во мне затянулась, что не слышу дизельного стука, не чихаю от солярки и выхлопного газа!.. — смеется Гоша и волнуется.

Мотор затрещал, и лодка понеслась вверх по течению Амгуни. Навстречу ей летели снегом последние лепестки боярышника. Легко дышится Нине тугим воздухом, интересны ей берега в пырейнике, в леспедеце, в зеленых вихрях калины и виноградника; белорозовые пионы охапками свисали с обрывистых берегов, дудник и Медуница высоко подняли шляпки в ажурной вязи.

Платок на Валдае развевается, глаза сощурились в черную ниточку, машет он длинной загорелой рукой — показывает Гоше, куда надо править, чтобы не выскочить на мель, не удариться о топляк, часто велит останавливаться. На остановках он снимает с головы платок — наголо подстриженные волосы отрастали седой редкой щетиной, — ополаскивает костлявые, обожженные солнцем руки, несколько пригоршней воды плещет на коричневое лицо и неторопливо вытирается платком.

У Валдая было редкое выражение лица, на него смотришь и верится: в любую минуту готов одарить всех людей тем, что у самого за душой есть. Валдай мало разговаривал, зато внимательно слушал Гошу с Ниной. Казалось, ему это приятно, как слушать любимую песню, и нет для него лучшей музыки, чем людские разговоры. Он умел отделиться, уйти с поля зрения и слуха молодых попутчиков, и в то же время видел, что их удивляло, заставляло спорить, — так он изучал характеры и вкусы новых друзей. Если те не могли вспомнить или просто не знали, как называется то или другое дерево, цветок, Валдай немногословно подсказывал им, будто его мудрости и рук дело — чистое небо, сопки лесные и речка быстрая, траву и кусты… А что не под силу было сотворить Валдаю в совершенстве, того уже не поправишь, не улучшишь никакими похвалами, потому и немногословно держался Валдай за спиной супругов.