Анатолий Максимов - Чудаки с Улики. Зимние птицы Страница 35

Ехали долго, наконец повернули в заросшую черемухой и тальником узкую речку. В лесу на взгорке завиднелась потемневшая крыша избы, у самого берега на столбе щит: «Бобровый заказник», в тени ильмы перевернутая кверху дном знакомая оморочка.

Гоша заглушил мотор, лодка ткнулась в берег.

— «Бобровый заказник»… — вслух прочитал Гоша. — Что за бобры? Откуда они взялись у тебя?..

— Марфа и Боб заграничные. Прилетели из Канады на самолете, — объяснял Валдай. — Построили на Лавече плотину, хату, скоро маленькие будут у них.

Привязывая к воткнутому шесту лодку, он выжидательно глядел на бугор.

— Почему не встречает нас Володя?.. Гостит у меня художник, тоже лечится: душа, говорит, болит… Видно, ушел куда-то, а то бы встретил.

— У тебя уже есть больной, и нас еще привез к себе. — Как заглох мотор, у Гоши сразу испортилось настроение. — Давай устраивай лазарет, егерь.

По крутым ступенькам повел Валдай гостей к своему жилью.

Поднялись, а перед ними — огород: кукуруза, подсолнухи, картошка, разная мелочь — все на своей гряде, сочное, буйно растущее. После восхождения на крутизну у Нины сердце готово было выскочить из груди, но, увидев старательно ухоженный огород, она не смогла любоваться на него издали, заспешила к грядкам.

— Какой же ты егерь, дедушка Валдай! Я и в деревне не видела такого богатого огорода! Тут даже арбузы…

— А меня огородом не удивишь, — равнодушно заметил Гоша, надвинув козырек кепки на хрящеватый нос.

Изба Валдая низка, что барак, лиственничная дранка на крыше покоробилась, опушилась зеленым мхом, потрескавшиеся бревна стен выпирали ребрами. Изба сгорбилась под кряжистой липой с рясно налитым цветом, возле липы — маньчжурский орех с раскидистыми, как у пальмы, листьями. Пошевеливаются листья ореха и липы — движутся дремотные блики по густой траве-мураве. Вокруг избы и огорода лес с подлеском лещины, рябинолистника, кусты акатника в дымчатой поволоке. Кусты и деревья с бутонами и нерасцветшими кистями — иные едва начинали зацветать — в жаркий полдень смотрелись весело и свежо. Нина села на скамейку под орехом, с которого свисали пучки плодов в зеленой кожуре, и обмахивала косынкой напеченные солнцем лицо, шею. Далеко на севере возвышались сизозелеными айсбергами сопки, от сопок веяло прохладой и запахом кедров.

— Хорошо устроился Валдай, как настоящий леший. Возьми меня к себе чертом, — съязвил Гоша, — только давай ездить на моторке.

Егерь разжег берестой печку под навесом, кухарничал минут двадцать; приготовил обед и тогда позвал молодых в избу. Внутри изба не оштукатурена, пол земляной, чистый, широкие нары застелены медвежьими шкурами. В избе прохладно и сумрачно. Здесь гостя клонило не распоясаться, разбросав вещи куда попало, а соблюдать порядок и тишину, простой уют жилья наводил на спокойные размышления.

— Вот и Володя наш пришел! — Егерь обернулся к двери. — Посмотрим-ка, кого он принес, — может, и обед не заработал.

В избу вошел молодой человек невысокого роста, плотный, одетый, как и Валдай, спасительно от духоты и комаров, — клетчатая рубаха навыпуск, голова повязана платком, на ремне через плечо этюдник.

Здороваясь с Ниной и Гошей, Владимир доверчиво улыбался, обнажая сплошной ряд влажных зубов. Если по лицу судить, спокойный человек, отдыхающий в свое удовольствие на природе. Вот только глаза так и бьют из глубины души тоской.

Валдай пристал к художнику, подведя его к окну:

— Покажи нам, как работал, что нарисовал? — И сам открывает этюдник, берет эскизы, сделанные карандашом и акварелью, и разглядывает на расстоянии, гостей зовет посмотреть; тени от лиственницы ему не понравились, плес реки не так бы надо осветить, здесь много положено зеленого, а тут будто бы низковато небо…

Владимир делает вид, что обижается, отнимает у егеря эскизы, передает Нине и замечает:

— Правду говорить, Валдай, — друзей терять.

— Хорошо потрудился Володя, заработал обед! — остается довольным Валдай.

— Лечитесь, — говорит хозяин гостям, а сам уходит в огород.

Лечиться — это значит вздремнуть после обеда в сумрачной избе, под колыбельный шелест леса, редкие невнятные посвисты птиц, сморенных зноем. Гости легли на медвежьи шкуры: художник на одни нары, Гоша с Ниной — на другие.

— Как ты сюда попал? — спрашивает Гоша художника.

Тот лежит на спине, держит увядшую ветку леспедецы, от которой по избе запах солнечной поляны, и рассказывает. Посоветовал художнику знакомый врач-психиатр добраться к Валдаю. Так и сказал: «Брось ты эти санаторные процедуры, лучше поезжай к егерю…» Художник может бесконечно долго глядеть, как Валдай копается в огороде и вполголоса разговаривает о чем-то с растениями, как трогает зелень цепкими хозяйскими руками, и художнику кажется, что руки Валдая разговаривают с растениями недоступными для слуха голосом.

— Странный дед, — сквозь дрему бормочет Гоша. — Я-то думал, Валдай еще до нашей эры жил, а он поднимается к нам с берега…

Гоша еще что-то бормочет, но художник ему не отвечает: сморила дремота.

Нина видит: двигаются тени от липы на земляном полу, безмолвно вяжут замысловатые узоры, вяжут нехотя и шевелятся будто лишь для того, чтобы не заснуть.

3

Если у карася голова полна мозга и утки выпаривают утят на высоких местах — верный признак: быть нынче наводнению. Так рассуждал Валдай, вернувшись из огорода в избу. Не сегодня завтра хлынут дожди — дают знать об этом простуженные ноги, — и покатятся с сопок в речку Лавечу шальные потоки.

Не страшно, если половодье нагрянет раньше, чем родятся бобрята, а попозже — наверняка погибнут. Вода сорвет плотину, разобьет хатку, и перетонут слепые щенки, ведь за маткой они не смогут плыть, а матка перетаскивать их в зубах — как спасают детенышей кошка или собака — не умеет. Вот и ломай голову егерь, чем помочь бобрятам.

Рано весной на Лавече выпустил две пары заокеанских бобров. Одна пара ушла в неизвестном направлении. Где она облюбовала место для житья, в каких краях? Вторая построила на Узкой протоке плотину, хатку и поджидала потомство. Как же не беспокоиться Валдаю о бобрах! Они первые поселенцы на таежной Лавече.

Собрался Валдай проведать Марфу и Боба — узнать, родились ли маленькие.

— Возьми нас, Валдай, к своим новоселам, — запросились Нина и Владимир.

— Отчего бы не взять, — не сразу ответил егерь. — Чужеземных зверей всем охота увидеть.

Взял бы он гостей к новым поселенцам, да не ездит Валдай по Лавече на моторной лодке и другим не позволяет. Если уж так шибко хотят гости к бобрам, пускай плывут на плоскодонке: гребут веслами, толкаются шестами. Плоскодонка ходка, помаленьку-то плыть можно на ней. Нина с Владимиром согласились ехать и на веслах, но Гоша заупрямился: была охота мозолить руки, когда есть моторка; один-то раз можно бы и на моторке по заказнику промчаться… Добрый, улыбчивый Валдай оставался неумолимым. До бобров недалеко, часа за три дотянут.

Погрузили в лодку и оморочку палатку, провизию, спальные мешки и козлятинки. Гоша взялся было за шест спихнуть лодку.

— А коза! — спохватилась Нина. — Куда девать козу, не брать же ее к бобрам!

Гоша навострил уши, ждал, вдруг Валдай скажет: «Ладно, поезжайте с козой на моторке». Ничего такого не сказал егерь. Принесли козе в сарайчик сноп травы, ведро воды, Нина наспех подоила — перебьется до завтра.

От зимовья Валдая, вверх по течению, речка Лавеча узкая, вода в речке мутная, едва подвигается; заспешит где под низким берегом и снова задремлет в заводях и заливах, покрытая тополевым пухом, лепестками черемухи.

Руки Валдая на оморочном весле быстро высыхают, он мочит их и неспешно гребет. Плывет егерь от заводи к заводи, от одной песчаной косы к другой. Оморочка с обоих концов остроносая, у, Валдая нос тоже острый и бородка клином. Собака лайка сидит впереди егеря, и у нее нос острый и уши торчком. Если посмотреть издали, так, вероятно, покажется, что плывут не человек и собака, а спустилось на воду какое-то волшебное существо и лениво помахивает сверкающими крылышками.

Два селезня от нечего делать сидят на середине речки, весло чуть ли не задевает их, но селезни не улетают; словно не обращая внимания на оморочку, глуховатым баском жалуются друг другу на скучную жизнь: утки-то давно уселись в гнезда, скоро выпарят утят, а селезни одиноко летают где попало, плавают неприкаянно… Пес Алкан напружинился в оморочке: вздрагивают его лапы, горят раскосые глаза. Взглянет на птиц Алкан и на Валдая: может, хозяин возьмет дробовик и выстрелит? Селезни заплыли в резные листья водяного ореха, примолкли: дескать, давай переждем, пока это остроносое чудо минует нас. Так и не взлетели селезни. Дикие грудастые голуби проносились над речкой, табунки клохты и косатых летели кучно; на мели показалась столбиком выдра и сгинула под корягой. Собака нервничает, чуя запахи зверей, видя близко уток.