Тереза - Эркман-Шатриан Страница 36

— Я уже окрепла, — говорила она, — могу работать. Я перечиню ваше белье. Вероятно, найдется кое-что для починки, господин Якоб?

— О, разумеется, — ответил, посмеиваясь, дядя. — У Лизбеты глаза уже давно не такие, как в двадцать лет: она целыми часами возится с одной заплатой. Вы можете быть очень полезны у нас в доме. Но еще рано толковать об этом. Пока вам необходим отдых.

— Ну, раз мне еще нельзя работать, — сказала она, ласково глядя на меня, — то не позволите ли вы, по крайней мере, иногда заменять вас и заниматься с Фрицелем? У вас ведь иногда нет времени, чтобы давать ему свои превосходные уроки французского языка, и, если вы хотите…

— А, это другое дело! — воскликнул дядя. — Мысль, что называется, великолепная. В добрый час! Послушай, Фрицель, теперь ты будешь заниматься с госпожой Терезой. Постарайся же этим воспользоваться — ведь так редко выпадает случай как следует пополнить свое образование!

Я залился краской, подумав о том, что, на мою беду, у госпожи Терезы много свободного времени. Она же угадала мою мысль и добродушно сказала:

— Не бойся, Фрицель, у тебя останется время побегать. Мы будем вместе читать Бюффона только часок утром и часок вечером. Поверь мне, мальчик, я не стану чересчур донимать тебя уроками.

Она легонько притянула меня к себе и поцеловала. В это время отворилась дверь, и вошли Коффель с Кротоловом, торжественные, празднично одетые. Они пришли выпить с нами кофе. Было ясно, что дядя, зайдя к ним утром, чтобы пригласить к нам, рассказал им о мужестве госпожи Терезы и о том великом уважении, которым она была окружена в армии республиканцев, — этим и объяснялся их необычный вид. Кротолов снял свою кунью шапку; он не щурился и все внимательно рассматривал. На Коффеле была белая рубашка с воротом до самых ушей; он держался прямо, засунув руки в карманы блузы. Жена, должно быть, пришила пуговицу для второй бретели его штанов, ибо они уже не свисали с одного бока; вместо дырявых, стоптанных башмаков он надел праздничные ботинки. Словом, оба походили на важных особ, прибывших на чрезвычайную конференцию. Оба степенно поклонились, сказав:

— Привет компании!

— Ну, вот вы и пришли! Прошу садиться! — воскликнул дядя. Затем, повернувшись к кухне, он крикнул: — Лизбета, можно подавать кофе!

Тут, случайно заглянув в окно, он увидел старого Адама Шмитта. Дядя вскочил и постучал в стекло, говоря:

— А вот и старый прусский солдат, госпожа Тереза: вам будет приятно познакомиться с ним, он человек достойный.

Папаша Шмитт пришел узнать, зачем звал его доктор, и дядя Якоб, открыв окно, крикнул:

— А ну-ка, папаша Адам, доставьте нам удовольствие, выпейте чашечку кофе. У меня еще остался старый коньяк!

— Охотно, господин доктор, весьма охотно.

И вот старик появился на пороге. Он отдал честь, говоря:

— Свидетельствую всем свое почтение!

После этого Кротолов, Коффель и Шмитт, стоя вокруг стола, со смущенным видом начали переговариваться и посматривали искоса на госпожу Терезу, как будто сообщали друг другу какие-то важные новости. Лизбета снимала со стола скатерть и взамен стелила клеенку. А госпожа Тереза с улыбкой гладила меня по волосам, будто и не замечая, что гости толкуют о ней.

Наконец Лизбета принесла на подносе чашки и графинчики с коньяком и вишневой настойкой; при этом старый Шмитт встрепенулся и сладко сузил глаза.

Лизбета принесла кофейник, и дядя сказал:

— Прошу к столу!

Все уселись, и госпожа Тереза, улыбаясь всем нашим добрым друзьям, сказала:

— Позвольте мне разлить вам кофе, господа.

На что папаша Шмитт ответил, приложив руку ко лбу:

— А нам позвольте отдать вам честь по-военному.

Коффель и Кротолов восторженно переглянулись, и каждый подумал:

«Ах, папаша Шмитт высказался так кстати и так справедливо!»

Госпожа Тереза наполнила чашки, и, пока все молча пили, дядя, положив руку на плечо папаши Шмитта, торжественно произнес:

— Представляю вам, госпожа Тереза, старого прусского солдата армии. Несмотря на все походы, на полученные раны, на свою доблесть и примерное поведение, он остался простым солдатом, но все честные люди селения почитают его не меньше, чем любого командира.

Папаша Шмитт с достоинством выпрямил спину, а госпожа Тереза, взглянув на него, сказала:

— В армии республиканцев господин Шмитт мог бы сделаться генералом. Потому-то и сражается Франция против всей Европы, что не может больше терпеть, как все почести, богатство, все земные блага достаются немногим, вопреки их порокам, а все беды и унижения достаются другим людям, вопреки их заслугам и добродетелям. Народ находит это противоестественным, и, чтобы восстановить справедливость, мы все, если нужно, готовы умереть.

Сперва все молчали. Шмитт внимательно смотрел на госпожу Терезу, широко раскрыв свои большие серые глаза; его губы под слегка крючковатым носом были крепко сжаты: старик, казалось, о чем-то размышлял. Кротолов и Коффель глядели друг на друга; госпожа Тереза говорила с воодушевлением, а дядя был спокоен. Я за столом не сидел, потому что дядя не разрешал мне пить кофе, находя его вредным для детей. Я стоял у печки, смотрел и слушал.

Немного погодя дядя обратился к Шмитту:

— Госпожа Тереза была маркитанткой второго батальона первой бригады Мозельской армии.

— Я уже знаю, — ответил старый воин, — и знаю также о ее подвиге. — Затем, повысив голос, он воскликнул: — Да, госпожа Тереза, если бы мне выдалось счастье служить в армии республиканцев, я или пал бы в бою, или стал бы капитаном, даже, возможно, командиром батальона. — И, положив руку на сердце, продолжал: — У меня было честолюбие, и, не хвалясь, могу сказать, я был смел и мог бы выйти в люди. Имей только я возможность выдвинуться, я стыдился бы прозябать в безвестности. Несколько раз король отличал меня — вещь довольно редкая для простого солдата, — и это делает мне честь. В битве при Розбахе, когда командир за нашими спинами кричал: «Вперед!» — ротой командовал Адам Шмитт. Так-то. Но все это ни к чему не привело. И, хоть я и получаю пенсион от короля Пруссии, я принужден сказать, что республиканцы правы. Вот вам