Павел Бляхин - Москва в огне. Повесть о былом Страница 37

И вдруг бежавший впереди унтер рухнул на мостовую. Сразу десяток выстрелов с нашей стороны оглушил меня. И я тоже раз за разом стал нажимать собачку «смита». Рядом палил Сережка из «бульдога» и, как из пушки, ухал дядя Максим из своей двустволки. А сигнал я так и не слышал.

Атакующие сразу попали под перекрестный огонь: с фронта — с баррикады Петра и с фланга — с нашей стороны. Еще трое драгун свалились в снег.

Не ожидавшие такого отпора, драгуны в панике повернули назад и еще быстрее понеслись прочь, даже не пытаясь отстреливаться. Однако к чести солдат надо сказать, что, рискуя жизнью, они подхватывали своих раненых и уносили с собой.

— Молодцы ребята! — похвалил их дядя Максим, вновь заряжая двустволку. — Оставлять раненых по уставу не полагается.

Ни один из солдат, тащивших с собой раненых, не был обстрелян дружинниками, хотя они уходили последними. Я тоже не стал стрелять в них.

Только унтер, упавший первым от пули Петра, остался лежать на мостовой. Он был мертв.

Мы ликовали. Шутка ли — отбили атаку настоящих солдат! Что будет дальше?.. Опять начнут громить из пулеметов или сейчас же предпримут вторую атаку?

Петр приказал всем занять прежние места и ждать команды.

Дядя Максим осторожно подошел к углу Ямской и заглянул в сторону площади.

— Ого! Парламентер идет, хлопцы, — солдат с белым платком на штыке. Пока будьте наготове, а я узнаю, что ему надо.

Дядя Максим с двустволкой в руках вышел навстречу солдату. Тот остановился на почтительном расстоянии.

— Эй, воин, что надо? — крикнул дядя Максим, тоже остановившись.

— Я санитар. За убитым послали, — ответил драгун. — Может, отдадите, товарищи, а?

— Хорош товарищ, — сердито проворчал дядя Максим, — против своих пошел! Эх ты, фефела!

— Дык вить начальство приказывает… — оправдывался парламентер, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— А ты послал бы свое начальство к матери, а сам бы к нам шел, — продолжал агитировать старик, спокойно опираясь на дуло двустволки. — Дурак ты, парень, вот что. И звать тебя, поди, Ванькой?

— Угадал, дядя, я действительно Иван. А убитого дайте, сделайте милость. Влетит мне, ежели не того… не уговорю.

Дядя Максим повернулся к нам:

— Ну как, ребята, пускай берет?

— Давай, чего там! — послышались голоса дружинников. — Куда нам его девать?

— Ладно, тащи, Ванька, — милостиво разрешил дядя Максим, пропуская парламентера к трупу драгуна. — Только винтовку не трогай, моя будет.

Солдат торопливо подскочил к трупу.

— Велено взять с оружием, дык вить…

Максим поднял двустволку к плечу.

— Нет уж, браток, оставь, из этой винтовочки я тебе дырку в пузе сделаю, если опять к нам сунешься, дурило.

— Избави господи! — перекрестился солдат, поднимая убитого на руки. — Я пойду, коли так, отец…

Старик усмехнулся.

— Иди, иди, сынок, только вдругорядь не попадайся, худо будет. — Он поднял винтовку убитого драгуна.

Сгибаясь под тяжестью трупа, санитар бегом устремился к своим.

Дядя Максим вернулся к нам с винтовкой на одном плече и с двустволкой на другом.

— Вот теперь и я могу поговорить с ними.

Однако сегодня «поговорить» не пришлось. Драгуны куда-то быстро ушли. Возможно, их вызвали в более опасное место. И поле боя неожиданно осталось за нами.

Радости дружинников не было границ. А Сережка готов был плясать и петь песни. Обо мне и говорить нечего — впереди я уже видел знамя победы.

Однако удивительно, что все было не так, как я представлял себе, направляясь в Москву. Вместо пышных красных знамен, шитых золотом, на баррикадах там и сям висели на палках или на длинных жердях скромные куски кумача, обрывки красных рубашек. Вместо бомбы в руках паршивенький револьвер. Вместо того чтобы громить врага с вершины баррикады, надо было лечь прямо на мостовую, животом на снег, и стрелять в дырку. Было ясно, что даже бомбу под таким огнем пришлось бы швырнуть в атакующих солдат не с гребня баррикады, а из укрытия, через баррикаду, или из окна дома, или с крыши, или из форточки. Словом, все не так, как думалось. Впрочем, я не чувствовал ни малейшего разочарования и, как все дружинники, радовался первой победе. Одно омрачало настроение: против нас воевали не только казаки и жандармы, как мы рассчитывали, а все рода войск, от артиллерии до пехоты. Значит, окончательная победа достанется нам не дешево.

Ночь на баррикадах

День 11 декабря прошел в, ожесточенных схватках по всей линии баррикад от Кудринской площади до Сухаревой башни и у Николаевского вокзала. Дружина железнодорожников вновь пыталась захватить этот вокзал, но под огнем пулеметов должна была отступить с немалыми потерями. Бои шли в Замоскворечье, в Рогожско-Симоновском районе, на Шаболовке, в Миусах, на Пресне.

Артиллерия весь день и часть ночи, переходя с одной улицы на другую, громила баррикады. Как правило, на огонь орудий дружины не отвечали: при первом же выстреле они скрывались во дворах, в переулках, в каменных домах, в укрытиях, недоступных артиллерии. После обстрела передних баррикад из орудий солдаты поливали улицы залпами из винтовок и шли на приступ «грозных крепостей», за которыми никого уже не было. При помощи городовых и пожарников баррикады растаскивались или сваливались в кучу, обливались керосином и сжигались. Но за ночь они вырастали снова. От беспорядочного огня артиллерии и от пуль пьяных драгун и казаков гибли главным образом мирные жители, случайные прохожие, дети.

Так было и в Оружейном переулке. Баррикады, разбитые днем 11 декабря, в ночь на 12-е возникли снова, и еще более мощные. Помогали все жители переулка, народ.

Головную баррикаду, сильно пострадавшую при атаке драгун, мы восстановили полностью.

Оставив за начальника дружины кузнеца, вооруженного маузером, Петр уже глубокой ночью отправился на свой завод. Часть дружинников осталась за головной баррикадой, а дядя Максим с Сережкой и пекарем пошли дежурить у баррикады, примыкавшей к Садово-Каретной улице. Я был так возбужден и доволен итогами первой стычки с драгунами, что решил тоже подежурить эту ночь, — разумеется, с дядей Максимом.

Ночь была ясная, морозная. Белая, занесенная снегом Москва казалась окостеневшей. Лютый декабрьский мороз захватывал дыхание. Холодные звезды сверкали в небе, как мириады рассеянных льдинок. Оружие молчало. Жуткая, настороженная тишина висела в воздухе. Над городом зловещими всполохами багровело небо — горела подожженная войсками сытинская типография, кое-где дымились обломки баррикад, полицейские будки, а меж баррикадами пылали костры. У костров грелись дружинники. Время от времени раздавались одиночные пистолетные выстрелы — то перекликались наши часовые. А вот где-то далеко прокатился трескучий залп из винтовок, и снова, тихо, как в пустыне.

За баррикадами можно было услышать необычные для верноподданной столицы окрики:

— Стой! Кто идет?

— Свой!

— Пароль?

— «Свобода или смерть»!

— «Победа»! Проходи…

За нашей баррикадой весело пылал костер и сыпал вокруг огненные искры. Ночью, в неверном свете костра, она казалась гигантской волной, поднявшей на свой гребень обломки корабля. По ту сторону баррикады, у ее основания, как сломанная мачта, лежал телеграфный столб, проводами которого была опутана мостовая.

Нас никак нельзя было принять за грозных воинов, задумавших низвергнуть твердыню самодержавия. Одеты мы были, прямо скажем, не по сезону. Я был все в том же пальто на рыбьем меху, с башлыком на шее и в черной мохнатой папахе (на страх врагам, ее достал где-то Сережка). Примерно так же выглядел и сам Сережка. Голова его по уши тонула в папахе, а на поясе болталась шашка, отнятая у городового. В нагольном полушубке и теплых валенках пекарь казался куда солиднее нас. А дядя Максим в своей шубейке, подтянутой кушаком, с теплым платком на шее и винтовкой в руках походил на партизана времен Отечественной войны 1812 года. Каждый из нас, заиндевевший от холода и покрытый сосульками, напоминал деда-мороза.

Мы втроем, чтобы как-то согреться и разогнать по телу стынущую кровь, плясали вокруг костра, как ведьмы на шабаше, хлопали друг друга рукавичками, боролись, валялись в снегу, смеялись. Нам было на диво весело. Глядя на нас, довольно ухмылялся и дядя Максим.

Да и как не радоваться? Сегодня, в сущности, первый день вооруженного восстания, который закончился безуспешно для наступающего врага. Нам стало известно, что почти вся пехота отказалась идти на усмирение народа, что верных псов царизма — драгун и казаков — «для храбрости» усиленно спаивают водкой, что артиллеристы тоже «работали» только «под градусом» и без особой охоты. А какие доходили до нас обнадеживающие слухи! Будто в Петербурге началось восстание, будто на помощь Москве уже идут дружины из окрестных городов, будто восстанием охвачены вся Грузия, Латвия, Донбасс, Украина…