Друг-апрель - Эдуард Николаевич Веркин Страница 4

Во время тихого часа Иван повторил вчерашний маневр и простоял в углу вторую половину дня.

Родители Лобина возмутились уже по-настоящему. Взнедовольствовались и другие взрослые, они грозили жалобами и давили на воспитательницу: он стоял в углу уже часами, от завтрака до обеда, от обеда до ужина, но все равно на тихий час перетаскивал ее раскладушку к себе, а Лобина превращал в Дусю.

Он победил. Простояв в углу пять часов, он грохнулся в обморок и углом ящика для игрушек рассек щеку, от челюсти до уха. Врач из «Скорой помощи» накладывала швы, воспитательница глотала валерьянку, прибежавшей в ужасе заведующей он с улыбкой сказал, что случайно поскользнулся.

Он победил. Воспитательница плюнула и поставила их раскладушки рядом, отдельно от всех остальных, рядом с аквариумом. Это было здорово — и она, и аквариум, столько всего сразу, — ведь уснуть у него не получалось никогда. Он охранял ее сон и наблюдал за задумчивыми вуалехвостами, а когда воспитательница засыпала за своим столом, доставал спичечный коробок и кормил рыб сушеными червями. Он вообще любил тихий час.

Идея отделения пришлась ему по вкусу.

Он отделил три стула — один для себя, один для нее, третий для игрушек и вообще про запас. И объявил, что подходить ближе чем на два метра не рекомендует никому.

Не подходили.

После стульев он отделил стол. Самый, разумеется, лучший, возле окна, с видом на дорогу. Столов в садике тоже не хватало, однако другие предпочли сидеть за одним столом вчетвером, связываться с Психозом не хотелось.

Руководство сада вступать в новую войну также не собиралось. Более того, ему позволили самостоятельно ходить на кухню и выбирать порции. Это тоже было удобно — себе он всегда выбирал поменьше, потому что есть не любил, ей же доставалось все самое лучшее. Если запеканка, то не подгорелая, если рыба, то не хвост, если пюре, то со дна кастрюли.

Она была довольна.

Постепенно вокруг них образовался круг отчуждения, мальчики не играли с ней, опасаясь Психоза, а девочки считали, что могут тоже попасть под его покровительство и заболеть психически. Хотя некоторые девчонки и завидовали — у нее был настоящий рыцарь, отвоевавший пространство, покоривший взрослых, способный за один косой взгляд поколотить любого, доедавший противные сырники и даже ужасную пенку с какао.

В их круг пытались проникнуть. У мальчишек хватало ума не переступать опасных границ, девочки же иногда попытки предпринимали. К таким попыткам он был равнодушен. Он вообще не замечал девчонок, считал их пустотой и дурами, когда они спрашивали у него что-то, он отвечал редко, невпопад или вообще смеялся. Или отворачивался. Обычно девочки отходили сразу, если же кто-то упорствовал, то в дело вступала она. Нет, она не царапалась и не таскала соперниц за волосы, она просто смотрела.

Девчонки пугались.

Мать частенько оставалась на вторую смену и забирать его не могла. Тогда они шли к Ульяне. Мать договорилась с ее родителями, те были только «за», поскольку работали тоже помногу и не хотели, чтобы дочка сидела одна.

Нет, можно было дожидаться у бабушки, но у бабушки Ивану не нравилось. Потому что бабушка была почти слепая и все время заставляла его читать вслух журнал «Здоровье», самый скучный журнал на свете.

Они добирались до дома и пили чай из термоса. Обычно с оладьями. Иногда с самодельными ирисками. Смотрели мультики. А еще у нее имелись настольные игры — целый сборник, в них тоже играли.

Вечером, уже в темноте, за ним заходила из поликлиники мать. От матери пахло лекарствами, как положено, она разговаривала с ее родителями, и они все вместе смеялись — жених и невеста растут. А потом они брели на вокзал и садились на пригородный и домой возвращались уже почти в десять. Мать начинала ругаться со старшим братом. Из-за оценок, из-за поведения в школе, из-за того, что он слопал гороховый суп и ничего не оставил, и кастрюлю даже не помыл, она надрывается весь день, и теперь ей снова надрываться — греть воду, мыть посуду, готовить что-то на завтра…

Он уходил на крыльцо. Брал в коридоре старую фуфайку, в нее можно было завернуться почти целиком, сидел, слушал поезда, ночью их было больше, чем днем, и звучали они совсем по-другому, лучше. Ждал утра и ненавидел приближающиеся выходные.

Жених и невеста.

Глава 3

Двадцать четвертое. Три недели назад Аксён повесил на стену календарь так, чтобы при просыпании видеть сколько. Специально повесил заранее, а то Чугун догадался бы, стал бы, болван, дразнить. Календарь — это удобно, просыпаешься и видишь все сразу.

Двадцать четвертое. Хорошее число, подумал Аксён. Если два умножить на само себя, то получится четыре, наверное, это добрый знак.

Добрый. Четыре дня назад отправились с Тюлькой за банками. Погода хорошая, теплая, во многих поездах окна уже открыли, народ в них банки швыряет, бутылки, другое добро. Правда, летом больше швыряют, но и сейчас ничего, если в день сделать километров двадцать, то можно рублей на сто пятьдесят набрать. Тюлька хорошо банки ищет, прямо как свинья трюфели. Столбов тридцать уже прошагали вдоль дороги, и тут журнал. Обложка оторвана, судя по графикам и обилию умных мужиков в пиджаках, что-то из области как правильно сэкономить свои миллионы. Видно название первой статьи.

«Побеждает тот, кто умеет ждать».

Такими крупными жирными буквами. И еще рассказано, что терпение — одна из самых главных и полезных добродетелей: кто ждет, тот дождется.

Разве не знак?

Абсолютный. Аксён улыбнулся.

Или вот. Ульянка любила всякое фэнтези. Про колдунов, драконов, ну и прочих других волколаков. А вчера он отправился в крыловский ларек за лапшой, вышел на перрон, навстречу мужик. Такой полубомжик. И как прицепится — парень, купи книжки, парень, купи книжки, первый раз такой тут встретился. Ну, и от нечего делать посмотрел. И все книжки как одна про колдунов. И про драконов.

Тоже это, наверное, знак.

Или голос. Смех, вернее. Опять же вчера. Вздумалось покурить. Но не дома, не хотелось делиться с Чугуном и не хотелось, чтобы Тюлька видел. Отправился в лес, метров на сто, там такое удобное местечко, пень старый, как кресло, сидеть приятно.

Устроился поудобнее, задымил, никакого, между прочим, удовольствия, и вдруг смех. Не просто смех, а точно такой же, совершенно одинаковый.

Аксён дернулся, обернулся, вскочил. Нет никого. Деревья стоят. Послышалось.

Послышалось, а все