Елена Матвеева - Ведьмины круги (сборник) Страница 42

– Значит, ее нет?

– Наверное, бывают такие обстоятельства и места, откуда не напишешь.

– Вы хотите сказать, из сумасшедшего дома?

Про такую вероятность я даже не думал. Но через две недели, когда появится майор Лопарев, все вероятности будут учтены. На сей раз Рахматуллину не удастся скрыться. Он должен ответить. Я решил, что за две недели изложу все на бумаге, как Люсина учительница, чтобы не барахтаться в фактах, которые превратились в моей бедной голове в кашу. Напишу все по порядку, не упустив ничего важного. Вот чем я буду заниматься в Шапках.

Баня, куда привела меня Клара, была небольшим бревенчатым домиком с каменкой и широким полком, на котором лежали матрас и подушка, набитые сеном. В ногах – стопка сложенных пикейных одеял.

Устал я, будто целый день булыжники ворочал, а заснуть не мог. Я составлял слова в предложения для своего заявления в милицию. Ближе к утру я подумал, что даже не сомневаюсь в том, что Нина Ивановна не умрет. Это меня очень ободрило. Я ненавижу смерть, и мне неприятно, когда мои знакомые болеют. Но кроме человеколюбия, по правде сказать, была в моем отношении к Козьей матери и корысть: нужен был живой свидетель. А она была главным свидетелем. Главнее некуда.

Глава 30

ИСТОРИЯ ЖИЗНИ

Проснулся я от тихого шелестящего звука и понял: идет дождь. Неторопливыми осторожными пальцами он перебирал листву осин и постукивал по крыше. Мне пора было ехать в город.

В доме первым делом глянул на кровать. Она была пуста, одеяло откинуто. И тут же я увидел худенькую Нину Ивановну, в халате, из-под которого торчала ночная рубашка. Она стояла у плиты и жарила яичницу. Пока я умывался, на столе появился завтрак. Нина Ивановна еле ползала, и я спросил, не поторопилась ли она встать?

– Залеживаться нельзя. Поем и отдохну, – ответила она, добавив удивленно: – А я было помирать собралась.

– Как же вы управляетесь с таким хозяйством?

– Трудно, зато интересно. За это время я узнала так много всего нового, как за полжизни. И каждый день что-нибудь узнаю. Я всегда хотела жить рядом с животными. Вот только с коровой сил не рассчитала. Но очень мне хотелось корову. Я еще в детстве спрашивала маму, сколько ест корова. Мама не знала. Теперь я получила ответ.

– Много ест?

– Не то слово!

– Так, может, продать ее?

– Она же стельная. Как продавать в таком положении? А потом теленочек будет – тоже нельзя. Ее Манечкой зовут, и она очень славная. Сегодня добрела до хлева, она мне голову на плечо положила, а голова тяжеленная, я чуть не рухнула. И глаза у нее такие… Все понимает. Козы тоже непростые животные, они как девчонки – капризные, игривые и вредные. Телевизора и радио у нас нет, а с животными совсем не скучно. Во-первых, некогда скучать, во-вторых, все время интересно, все время что-то происходит. Только бы здоровья…

– А вы читаете?

– Нет времени. Да и не хочется. Видать, положенное прочла. Вон пачка газет. Для хозяйственных целей. Они трехгодичной давности. Прежде чем использовать, прочитываю. Я знаю: что бы там ни писали, все это уже было и прошло. Не надо пугаться, волноваться и переживать. Старые новости лучше новых.

Я поблагодарил за еду и стал собираться. Нина Ивановна сидела на стуле сгорбившись, опустив плечи, и вдруг сказала виновато и настороженно:

– Я тебе вчера много глупостей наболтала.

– Какие же это глупости?

– Такие, за которые мне придется расплачиваться, если узнает брат.

– А он не узнает, – сказал я и тут же вспомнил, что Нина Ивановна числится у меня главным свидетелем.

– Ты обещаешь?

Она испытующе смотрела на меня, и я вообразил, что сейчас она вынесет икону и заставит меня на ней клясться. Полная чепуха, тем более и иконы в доме не было. Но и без клятвы я не мог обмануть этих женщин с их несчастьями, козами-девчонками и коровой Манечкой.

– А если в милицию заявить? – начал я осторожно.

Она перепугалась, стала объяснять, как покарает ее брат за болтливость. Сатаной она его уже не называла. Потом Козья мать принялась плакать. Мне ничего не оставалось сделать, как обещать. Я не клялся, но сказал: «Обещаю».

Дождик утих. Он прибил пыль. Пахло осенним грибным лесом. Впереди стоял легкий голубоватый туман. Над головой пролетели чайки, я их и вчера видел. И над участком Козьей матери летали, совсем низко. Откуда здесь чайки? По дороге на электричку двигалась редкая цепочка людей с рюкзаками и тележками. Недалеко от станции, на обочине леса, расположился мой вчерашний знакомый.

– Здорово, Самсон! – сказал проходящий мужчина.

Пожалуй, это редкое имя подходило богатырю больше, чем Полоний. Он сидел на раскладном стульчике, вытянув вперед негнущуюся ногу-протез. Рядом на брезенте были разложены старые книжки, электрические пробки, самоварная труба, тут же мужские «семейные» трусы, носки, сигареты. За ручку тележки привязан роскошный петух с рыже-зеленым хвостом и гребнем набекрень. В коробке умостились, прижавшись друг к другу, пуховые комочки – крольчата. Все белые, а один черный. Я поздоровался и уселся возле коробки на корточки, рассматривая крольчат.

– Нашел своих знакомых? – спросил Самсон.

– Нашел. Они держат коз, корову и собак. Странная тут жизнь. И чайки откуда-то.

– Чайки ладожские. Ладога недалеко. А жизнь везде одинаковая. Хочешь, я покажу тебе свою жизнь?

Он протянул руку и жестом вождя указал куда-то через дорогу, через канаву, на мощные серо-зеленоватые стволы осин, как колонны вырастающие из подлеска. Я не понял, что он имеет в виду.

– Смотри лучше. Там, в кустах…

И точно, я увидел. В кустах притаились ржавые железяки, арматура какая-то.

– Что это? – удивился я.

– Моя жизнь, вот что. – Я снова не понял, и он объяснил: – Пятнадцать лет назад в канаву забабахался новенький голубой фургон, полный леса. Дороги были малопроходимы – здесь много техники осело и сгинуло. Вот и хозяин фургона никак не мог вывезти свои доски, а тем временем фургон разбили, доски растащили, а напоследок подожгли. Остался остов. Он был громадный, а сейчас глянь, что осталось. Все поржавело, обрушилось и в глину ушло.

– Это ваш фургон был?

– Дурачок ты, парень, – печально сказал Самсон. – Фургон не мой, моя жизнь – фургон. Это история жизни. Допетрил?

Да, я допетрил. «С этим народом надо держать ухо востро, а то пропадешь от двусмыслиц. Клянусь Богом, Горацио…» – сказал я. Про себя, разумеется.

В электричке на меня навалилась тоска, нудная скука и дрёма. Километр за километром я удалялся от пупышевского леса, где в болотной почве погрязла и заросла чахлым кустарником жизнь Самсона – великана с деревянной ногой. Почему-то подумал: «Наверное, он пьет». И еще подумал: «Это не только его жизнь, но и Щепкина, и Козьей матери, и сестры ее Клары, и Люсина. А попозже выяснится, что и моя?!»

Я рассматривал картинки рядом с вагонной дверью, рекламирующие кошачий корм и «уДачный выбор» – то есть протертый суп в пакетиках. Последние два дня, проведенные рядом с тяжелобольными, не могли пройти даром, но больше всего меня угнетало обещание, данное Козьей матери. Я знал, что мне предстоит сделать выбор. Не сдержать обещание подло. Но не менее подло допустить, чтобы преступник гулял на свободе. Убийство инкассатора – дело милиции. Но Рахматуллин, кроме того, должен ответить, где Люся и что с ней случилось. Сомнений в его причастности к делу нет. Есть третий путь – рассказать то, что я знаю, но умолчать об источнике информации. Но в этом случае мое заявление потеряет большую часть своей ценности, а про источник все равно придется сознаться. Нельзя на елку влезть и ничего не ободрать. Я сразу знал, как я поступлю по отношению к Козьей матери. Не сдержу обещания. А иначе нельзя. Но поскольку в запасе было почти две недели, я успокоил свою совесть тем, что решение пока не принято. В Шапках я буду отдыхать, развлекаться, а тем временем правильное решение вызреет само.

По окнам лениво змеились струйки дождя. Небо затекало синей-пресиней акварельной тучей. Торфяная гарь, несмотря на дождик, курилась дымками.

Потом я ехал в Шапки, шел по шоссе, по мокрому лесу и к ужину добрался до дома отдыха, где дожидалась меня Ди.

Глава 31

СТРАНИЧКИ ДНЕВНИКА

Человеческий организм – устройство мудрое. Он сам себя защищает. Щепка и Козья мать своим видом, состоянием, разговорами и атмосферой вокруг произвели на меня тяжелейшее впечатление. И не то чтобы мне не хотелось о них вспоминать – я просто не вспоминал. Благие намерения составить заявление в милицию откладывались на завтра, потом на послезавтра и т. д.

Никаких телезнаменитостей в доме отдыха я не встретил. Ди показывала мне каких-то людей, называла фамилии, но я их не знал и не запомнил. Судя по всему, там были рядовые работники телевидения и такие, как мы с теткой, посторонние. Я завел себе приятеля, с которым играл в шахматы и на бильярде, но я сразу знал, что наши приятельские отношения закончатся с отъездом из дома отдыха.