Кристине Нёстлингер - Лети, майский жук! Страница 5

— Все на Западе, — проговорила мама, — боятся русских.

— Русские отрезают груди женщинам, убивают детей, разворовывают дома и все сжигают, — сказала сестра.

— Какие глупости! Откуда ты этого набралась? — возмутился отец.

Сестра пожала плечами.

— Так все в школе говорят. Учительница физкультуры, и ребята, и госпожа Бреннер, и в союзе немецких девушек тоже это говорят.

Я не утерпела:

— А мне говорил Шурли Бергер. Ему рассказывал дядя, что русские режут женщин на части, кладут в бочки и засаливают.

— Как это — засаливают? — удивилась сестра.

Но я не имела представления, зачем русские засаливают людей.

На перекрестке между Атариаштрассе и Нойвальдеггер мы увидели открытую военную машину. Возле нее стояло двое солдат. Двое тощих, очень молодых парней.

— Ну, а теперь что? — шепотом спросила мама.

Сестра сжала мне руку. Пальцы у нее были горячие и влажные. Чем ближе мы подходили к солдатам, тем крепче она сжимала мою руку.

Наконец мы подошли к машине. Один из солдат преградил нам путь, потребовав у отца документы. Отец достал солдатскую книжку. Солдаты внимательно ее просмотрели.

Отец протянул им еще какую-то бумажку. Солдаты и ее изучили. Читали долго, внимательно. Потом, удовлетворенно кивнув, отдали все отцу. На прощание они козырнули и пропустили нас.

Мы пошли дальше. Прошли еще дома три. Остановились у дома номер 58.

Мама вынула из кармана связку ключей, которую ей дала фон Браун. Попыталась открыть ворота, но ключ дрожал в ее руке. Отец отобрал у нее ключи и сам отпер дверь.

И вот в больших железных воротах распахнулась маленькая калитка. Прежде чем войти в сад, я оглядела улицу. Два тощих молоденьких солдата лениво опирались на машину. Один закурил сигарету.

— Как тебе удалось отделаться от патруля? — спросила мама, когда мы уже шли по широкой дорожке к большой светло-желтой вилле.

Отец вынул из кармана бумажку, которую он показывал солдатам.

— Увольнительная, — улыбнулся он, — завтра будет другая!

Он похлопал по карману на груди.

— Все здесь! Целый штаб! Увольнительные, печати — все со мной!

— Откуда это у тебя? — допытывалась мама.

— Ну, конечно, мне их не подарили. В канцелярии было все перевернуто вверх дном. Умный человек догадается, что надо делать.

Мама вздохнула:

— Думаешь, выкрутимся?

Отец ей не ответил.

— Если русские не скоро придут, немцы тебя схватят.

— А когда придут русские? — спросила сестра.

Мама пожала плечами.

— Русские придут скоро, — сказал отец, — очень скоро!

Роскошные салоны

Дядьки

Гномы

Павильоны

Венера фон Браун

Вилла госпожи фон Браун была очень большая и очень желтая, с коричневыми оконными рамами и серой крышей. Дом украшали: круглая и четырехугольная террасы и балконы, узкий длинный и короткий широкий. Еще были три эркера, маленькая башенка, большая башня и две штанги для флагов. Я никогда раньше не видела такого домищи. Самым большим жильем я считала квартиру Маргит Кох. Та состояла из гостиной, спальни, кухни, столовой и детской. В доме же госпожи фон Браун были какие-то удивительные комнаты, например, огромная комната для книг. Вдоль всех стен помещались книги — в толстых темно-коричневых кожаных переплетах с золотыми буквами. Еще была комната с пятью окнами. Мама сказала — это салон. Слово «салон» было мне знакомо. Его я видела на двери портновской мастерской господина Хампасека — «Салон одежды Отто Хампасека». И на давно закрытом кафе господина Тонио Перегрини было написано: «Итальянский салон мороженого». Ну а в салоне фон Браун мы не увидели ничего хорошего. Там стояли кресла, покрытые бесформенными серыми чехлами. А с потолка свисала огромная штука, завернутая в серое полотно, наверное, сверкающая люстра. Серые чехлы предохраняли мебель от пыли. И мы их не посмели снять. «Потому что это не наш дом», — сказала мама.

Было еще много комнат, не похожих на жилые: ни спальни, ни столовая, ни даже детская. И таких комнат полно — и в полуподвале, и на первом этаже, даже под крышей. Там повсюду стояли серые полотняные чудовища, а по углам лежали свернутые ковры. Вечером, в сумерках, было жутковато проходить по этим помещениям.

Комнаты соединяли большие стеклянные раздвижные двери. Если сестра стояла посреди комнаты и со всей силой давила на паркет, то стеклянные двери сами собой открывались.

Мы полюбили комнату дядек. На самом деле эта комната называлась музыкальной. Там стоял лишь огромный рояль с двумя вращающимися табуретками, а на стенах висели картины. И не только рядом друг с другом, но и друг над другом, и снизу друг друга, и даже по углам. На каждой картине был нарисован мужчина. В этой комнате мы с сестрой играли в игру «Какого дядьку я загадала». Я усаживалась на табурет, раза два крутилась и выбирала какого-нибудь нарисованного дядьку. Сестра, сидя на другом табурете, должна была отгадывать, какого именно.

— У него светло-голубые вытаращенные глаза? — спрашивала она.

Я кивала.

— У него большие оттопыренные уши?

Я кивала.

— У него борода?

Я опять кивала.

— Борода разделена на две части?

Я мотала головой. Тогда она наконец догадывалась:

— Ты выбрала левого дядьку в верхнем ряду на правой стене у окна.

В ответ я ударяла десятью пальцами по клавишам так громко, что все дядьки дрожали и качались.

Игра «Какого дядьку я загадала» — непростая, потому что все они были очень похожи: у всех были светло-голубые вытаращенные глаза, бороды, оттопыренные уши и лысины.

Сад госпожи фон Браун оказался не менее интересным. Там росли удивительные деревья и кусты. Одно дерево выглядело как ель, но на нем цвели малюсенькие светло-желтые цветочки. Значит — не ель. На большой грядке стояла каменная женщина без рук и без носа.

— Рук у нее никогда не было, — утверждала мама, — а вот нос разбился. Нос у нее раньше был.

За домом зеленела лужайка. По ней протекал маленький мелкий ручей. Мама сказала, что это Альс. Я ей не поверила. Я ведь видела Альс сквозь воронку, там, где он протекает под землей. Альс в том месте был глубокий и черный, сильно вонял, и по нему плавала крыса.

А еще в саду было два павильона. Большой и маленький. Оба запертые. А ключей к ним у нас не было. Но мы с сестрой все равно спорили из-за них. Она настаивала на том, что большой павильон — ее, потому что она старшая. Я не уступала.

Из-за гномов мы тоже ссорились. У госпожи фон Браун было тринадцать садовых гномов. Они стояли на разных грядках. Сестра перетащила их на лужайку. Мы играли с ними в дочки-матери. Сестра была папой, я — мамой, а гномы — детьми. Но нам не очень-то хотелось иметь тринадцать детей, достаточно ведь трех, однако выбрать, какие из них лучше, мы никак не могли. Гном с тележкой или гном с корзинкой в руках, а может, с корзинкой на плечах, или с фонарем, или с лопатой? Единодушны мы были в одном — нам не нужен гном с точильным камнем. Ребенок, который все время точит ножи: какая скука!

Отец не выходил из дома, чтобы его никто не увидел. Он все время лежал в комнате с книгами. Несмотря на запрет, отец развернул ковер и без передыху читал старые толстые книги. Иногда он читал мне вслух то, что ему понравилось. Я ничего не понимала, но все равно радовалась.

Папа делал нам кораблики из листков, которые вырывал из книги. Книгу эту он взял в письменном столе госпожи фон Браун. На обложке ее красовалась черная свастика — это были речи Гитлера.

Иногда мы с отцом забирались на чердак, пролезали через чердачное окно и укладывались на крыше загорать. Там нас никто не видел — наш дом был самым высоким в округе. Я рассказывала папе о том, что обнаружила в саду и в доме: о каменной женщине без рук и без носа, о ели со светло-желтыми цветочками, о крохотном ручейке, который считают Альсом. Отец окрестил каменную бабу «Венерой фон Браун». И для странных деревьев он тоже нашел названия: индонезийское вишневое дерево — для одного, плакучая ива — для другого.

Мама часто уходила. За молоком ей приходилось идти полчаса, к мяснику — три четверти часа, а к булочнику — больше часа. Она приносила от них четверть литра молока, сто граммов серой липкой колбасы и половинку рыхлой серо-желтой булки. Разрезать хлеб было невозможно, он только ломался. Колбаса отдавала мукой, прогорклым салом и противно воняла. Молоко было нежно-голубым и прозрачным.

Раза два мама ходила пешком в город. Там она бегала с нашей справкой в поисках нижнего белья и башмаков, но нигде их не находила. А с одеждой у нас было плохо. В доме мы нашли покрывала и разные полотенца, но ни единой рубашки и ни одной пары штанов. Даже зубных щеток не было и мыла. Ну и, конечно, платьев и башмаков тоже. Но самое главное — отцу нужны были брюки, рубашка и куртка. Не мог же он встречать русских в немецкой форме!