Виктор Сидоров - Рассказы Страница 5

Товарный состав втягивался на станцию медленно и долго. И все цистерны да платформы с чем-то громоздким, накрытым брезентом. «Наверное, танки», — расстроился Митька, потому что к такому поезду и подойти опасно — часовые.

Однако, когда эшелон остановился, он все-таки решил рискнуть: быстро перебежал пути, нацелившись на предпоследнюю платформу.

И только добежал, раздался окрик, как выстрел:

— Стой!

Митька остановился, будто налетел на невидимую стену. Услышал, как клацнул затвор винтовки, и, ни жив ни мертв, рванул назад, в темень. Только бы не пальнул!

Часовой не выстрелил, зато весь эшелон ожил, по путям забегали милиционеры. Митька прыгнул в водосточную канаву, вжался весь в липкую землю и лежал затаив дыхание, зажмурив глаза. Окоченев от холода, он наконец осмелился вылезть из канавы и перебраться к штабелю старых шпал. Здесь казалось теплее — не так продувал ветер. Митька достал из котомки корочку хлеба и принялся медленно и бережно есть.

Поезда шли почти беспрерывно: то в одну сторону, то в другую. Те, что уходили налево, Митьку не интересовали. Он следил за теми, которые шли направо, к Узловой. Но они, как назло, все были воинскими, а Митька не хотел больше зря рисковать.

Наконец, за полночь на второй путь прибыл товарняк с теплушками. Митька осторожно вышел из-за штабеля, огляделся по сторонам и, согнувшись, побежал к хвосту поезда. Одним махом обогнув состав, он бросился вдоль вагонов. Все они были закрыты, на некоторых висели пломбы. Митька уже начинал отчаиваться, когда увидел теплушку с отодвинутой дверью. Он ухватился за поручень, подтянулся и влез в вагон.

Здесь было тихо и почти тепло. В нос ударил знакомый запах конского пота и навоза.

Митька пошел ощупью вдоль стены: станков, в каких обычно перевозят коней, уже не было — вагоны шли, наверное, за иным грузом. В углу он наткнулся на ворох сухой соломы, торопливо разгреб его, улегся вовнутрь, прикрыв себя охапкой. И затих, прислушиваясь.

Дождь монотонно барабанил по крыше. За стенками проходили люди, переговариваясь, щелкали крышками букс. В вагон врывался яркий и быстрый луч фонаря. Один раз кто-то даже пошарил светом по теплушке, произнес хмуро:

— Никого. Тебе, должно, показалось…

И шаги потопали дальше.

У Митьки сердце замерло: скорей бы трогался поезд!

Машинист будто услышал Митькину мысль: паровоз загудел, состав дернулся с грохотом и, поскрипывая, медленно покатился по рельсам. Все напряжение, которое до сих пор цепко держало Митьку, враз ослабло, и он вдруг почувствовал, как бесконечно устал — и от ходьбы, и от пережитых волнений.

Пригрелся Митька в соломе, закрыл глаза, слушает, как татакают колеса, а сам не то вспоминает, не то во сне видит совсем недавнее…

Вот он ведет на водопой коней. Солнышко, не по-осеннему яркое да горячее, припекает, хоть рубаху снимай. С полей летят паутинки, словно серебряные ниточки. Поднялся на косогор — внизу речка, тихая, синяя, а по ней, будто белые цветы, — гуси. Кони, почуяв воду, пошли быстрее. Митька приостанавливается: по дороге мчит на велосипеде Пахомыч — почтальон. Митька кричит приветливо:

— Добрый день, Пахомыч! Письма есть?

Пахомыч машет рукой:

— Уж отдал матери.

Письмо от тятьки! Митька смотрит, как жадно тянут воду лошади, и думает.

Скоро уже два месяца, как председатель колхоза назначил его помощником конюха. Почему? Да просто потому, что Митька любит лошадей и очень просился к ним. Он из-за этого даже на курсы трактористов и комбайнеров не пошел.

Председатель уговаривал: война идет, погляди, мужиков-то в селе нет — все на фронте. Одни мальцы да старики остались. Кому на трактор садиться? Не девкам же! Таким, как ты. Иди, Митька, добром меня вспомянешь потом.

А Митька — ни в какую. Конюхом — и все! Председатель, наконец, отступился: ладно, иди.

А что, разве Митька искал легкой жизни? Разве у конюха забот никаких? Работы — не переделаешь, хоть вертись от темна до темна.

Пришел как-то председатель, походил, посмотрел, похвалил Митьку: молодец! Не зря, мол, ты тут. Порядок у тебя полный. Спасибо, Митька. Нынче же, говорит, напишу отцу на фронт про твое трудовое прилежание, порадую солдата…

Кони напились, вышли из реки, отфыркиваясь и поматывая головами. Митька смотрел на их лощеные бока и улыбался своим мыслям: наверное, тятька уже получил председателево письмо и нынче дал ответ. Рад, поди, тятька-то! Как-никак, а «спасибо» у нашего председателя не шибко скоро заработаешь.

Лошади начали быстро разбредаться по луговине. Митька сразу встряхнулся, крикнул весело и звонко:

— А ну, вали домой! А ну, живей! Ишь ты — баловать! — И погнал табунок на конюшню.

Урвав свободную минуту, Митька прибежал домой почитать тятькино письмо и попутно перекусить малость. Вошел в избу и обомлел: мать, почерневшая, простоволосая, сидела и немигуче глядела на бумажку, что лежала на столе. Митька крикнул от страха:

— Мам, ты что?! Мам…

Она даже не шевельнулась. Митька бросился к столу: чужое письмо. И все понял…

Он вышел во двор, долго и бездумно ходил, что-то делал, зачем-то проверил петли на калитке, потом пошел в сарай за вилами — зачем? Поискал глазами — не нашел. Тронул свои старенькие некрашеные самодельные лыжи — и сразу, будто в кино, все сменилось. Видит: стоит вот тут, у верстака, тятька и строгает две узкие длинные дощечки, у каждой выбирает посредине желобки. Митька здесь же, смотрит, как тятька мастерит ему лыжи, спрашивает нетерпеливо: «Тять, скоро сделаешь, а?» — «Скоро». — «Когда скоро? Вон уж у Кольки лыжи есть. И у Петьки. Магазинные». — «Завтра, поди, кончу. Вот прострогаю их, концы запарим, загнем — и катайся в свое удовольствие! Получше всяких магазинных будут».

Митька кидается отцу на шею. Тот шоркает жестким подбородком Митькины щеки, дышит теплым махорочным запахом…

Увидел все это Митька, упал головой на верстачок и затрясся, будто в страшном ознобе.

— Тятька… тятька… Как же так — убили тебя? Как же: нету тебя, а? Нету!.. Нету и больше не будет, а?..

Потянулись дни за днями, тяжелые, горестные. За что ни возьмется Митька — работа из рук валится. Все о тятьке думает и страдает, да так, что, кажись, умереть легче. Придет домой, а там и вовсе тоска горло жмет: мать словно каменная. Делает что по хозяйству — молчит, отдохнуть присядет — молчит.

Глянет Митька на маму — страшно станет: не заболела бы, не умерла бы! И начинает тогда говорить с ней обо всем, что в ум взбредет, спрашивать что-нибудь — может, развеселится. А она — «да» или «нет». Да таким голосом отвечает, что Митька бежит в сараюшку и плачет там до хрипоты.

Вечером пришел с конюшни — мамы нет в избе. Вышел во двор. Слышит: кто-то стонет и рыдает в погребе. Прямо все похолодело внутри — мама! Забралась туда, чтобы никто не видел и не слышал, как ей тяжко…

Совсем невмоготу стало Митьке, закусил губу до боли: хватит. Хватит смотреть, как мучается мама, да и самому довольно плакать и сжимать бесполезно кулаки: фашисту наплевать на все это. Надо бежать на войну и бить, бить проклятых.

Он написал маме записку, чтобы знала, собрал в котомку кой-каких харчишек, надел отцову стеганку, сапоги и ушел.

Очнулся Митька от сильного толчка, лязга и грохота — крепко тормознул машинист. Выпростал голову из соломы: в окна и дверную щель уже пробивался серый предутренний свет. Поезд медленно и мягко постукивал на стыках, потом будто нехотя остановился. Сразу стало тихо, словно Митька очутился в глухом погребе. Дождя не было, однако ветер не унялся — свистел в дырках.

Станция или разъезд? Встать и посмотреть Митька побоялся — не увидел бы кто, не ссадил бы с поезда. А в общем-то не все ли равно, что там, за стенкою теплушки. Его интересовала одна Узловая, а до нее, он знал, доберется лишь к вечеру.

Вдруг к вагону, откуда ни возьмись, прибухали торопливые шаги. Кто? У Митьки во рту сразу высохло, кровь в висках застучала. Через секунду в теплушку влетел и упал на пол небольшой мешок, звякнув чем-то железным, а за ним в проеме показалась голова. Кто-то лез в теплушку, сопел и кряхтел от усилий. Наконец, взобрался, упал рядом со своим мешком и затих. Задвигался, когда поезд уже набрал скорость.

Митька быстро успокоился: бояться незваного не надо — такой же «заяц», как и он сам. Поэтому шумно сбросил с себя солому и сел. А незнакомец, словно ему воткнули шило, взвизгнул и шарахнулся к противоположной стене.

Митька даже усмехнулся — здорово поднапугал мужика! Сказал приветливо:

— Не бойся. Айда сюда. Тут солома.

Незнакомец неуверенно подошел, прихватив свой мешок. Рассмотрел Митьку, сразу успокоился.

— А!.. Я думал — охранник… — И сел на солому, опершись спиной о стену. Мешок положил между ног.

Митька с любопытством уставился на незнакомца. К удивлению, тот оказался никаким не мужиком, а парнем, всего лишь года на два, от силы на три постарше Митьки. Митька порадовался: вот повезло! Вдвоем-то лучше.