Василий Голышкин - «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы Страница 5

Женька Орлов направляется в ее сторону. Лялька гордо вскидывает голову. Пусть видит, как она его презирает. Вот он с дурацкой улыбочкой на лице сует ей в руки какую-то карточку и проходит мимо. Лялька смотрит и бледнеет: на карточке — она, лось и мама вдали. Карточка подписана: «Фото И. Орлова». И. Орлов — это Женькин отец, помощник заведующего горфотоателье. А еще, как он сам себя называет, «бескровный охотник». «Охотится» на птицу и зверей с фоторужьем. Только все это неправда. От «бескровного охотника» кровью птиц и зверей за версту пахнет. Об этом весь Зарецк знает. От соседского глаза разве что скроешь?.. То собаки на Женькином дворе заячьим хвостом разживутся, то кошки тетеревиное крылышко притащат. Дядя Ваня, участковый, сколько раз к Женькиному отцу присматривался: пустой из леса возвращается. Только вот что странно дяде Ване. Как Женькин отец в лес, на фотоохоту, так и Женькина мать туда же: летом по грибы, зимой по рябину. Смотришь — тащит корзину. А что там в ней? С обыском не полезешь, закон не велит.

Лялька вспоминает все плохое, что слышала о «бескровном охотнике» И. Орлове, и приходит в ужас. Лось, ее лось, который пока тайна для всех, для него, И. Орлова, уже не тайна, а мишень для съемок. Но только ли для съемок?

Лялька дико вскрикивает и испуганно озирается: что это? А, прозвенел звонок, и хлопают двери классов, выпуская учеников.

Лялька нервно смеется. Беды еще нет, а ей уже выстрелы мерещатся. Не зря, не зря мерещатся. Вот он, лось, уже на мушке, правда, пока еще на фотографической. А рядом с ним она, Лялька. Кормит лося с руки хлебом. Что значит эта фотография: угроза, предупреждение? Занятая мыслью об Орлове-старшем, она совсем забыла об Орлове-младшем, который только что с дурацкой ухмылочкой сунул ей этот снимок. Если это угроза, что ж, значит, младший от старшего недалеко ушел. Нашел, кому грозить, девчонке: никакого мальчишеского достоинства. Да и опоздает он со своими угрозами. Она сама сегодня сознается, что солгала. И объяснит почему. Ради общего дела. «Ради общего…» Нет уж, ложь всегда ложь, во что ее ни наряжай. И вряд ли ей легко простят «честное пионерское». А все он, этот Орлов-младший. Из-за него, из-за обиды на то, что он выдал ее тайну, решилась она на ложь… А что, если снимок не угроза, а предупреждение? Вряд ли. Но что, если Орлов-младший действительно предупреждает ее об опасности, грозящей лосю?

Лялька, рискуя опоздать на урок (да чего там «рискуя», опоздала уже!), находит старшую вожатую Валентину Сергееву и просит сразу же, после уроков, собрать совет дружины. Она должна сообщить совету нечто чрезвычайно важное.

Валентина обещает, и Лялька убегает на урок.

А тем временем Орлов-младший идет домой (двух последних уроков не было). Мысли у него о жизни, о школе, о себе.

В школе Женьку Орлова учили: подражай тем, кого ставят тебе в пример, и ты вырастешь настоящим человеком. Школа очень любила это слово: «настоящий». Настоящий октябренок, настоящий пионер, настоящий комсомолец, настоящий коммунист. А Женьку оно злило. Он был глубоко убежден, что слово «настоящий» несовместимо со словами октябренок, пионер, комсомолец, коммунист. Не настоящий, значит, просто не октябренок, не пионер, не комсомолец, не коммунист. Но разве школу переспоришь? И Женька не спорил. Школа умней его, и если она разделяет ребят на «просто пионеров» и пионеров в превосходной степени — «настоящих», — значит, в этом есть какой-то смысл. Подрастет — докопается.

Перед теми, кому его учили подражать, Женька Орлов чувствовал себя неловко. Что он знал о них? Одно хорошее. А он, Женька, был далеко-далеко не настоящим. Настоящий — это уступи место старшему, носи домой пятерки, не лезь первым в драку, не тронь чужого. А Женьке порой так не хотелось уступать места (у самого ноги как телеграфные столбы от ходьбы гудели), так не хотелось иногда корпеть над учебником (не нужны мне пятерки!) и, наоборот, так хотелось первым полезть в драку, натрясти яблок в чужом саду. Да что там хотелось! Как хотелось Женьке Орлову, так он и поступал, а школа, узнав об этом, ахала: у него такие примеры для подражания были, а он вот ими не воспользовался… Женьке вспомнилась одна сказка.

Жили два брата. Один — Ловкач, другой — Простак. Пошли счастья искать. Да где оно, под какой крышей? Смотрят, дом стоит.

«Кто под крышей есть?»

«Я, Злосчастье».

«На постой пустишь?»

«Пущу».

«Что возьмешь?»

«Ничего».

«Что дашь?»

«Все».

Обрадовался Ловкач: ни за что — все. Остался у Злосчастья в постояльцах.

А Простак дальше пошел. Смотрит, дом стоит.

«Кто под крышей есть?»

«Я, Добросчастье».

«На постой пустишь?»

«Пущу».

«А что возьмешь?»

«Все».

«Что дашь?»

«Что заслужишь».

Что заслужил, то и получил: долгий век и добрую память. А Ловкач? Следа-памяти не оставил. Как раздобрел на даровых хлебах, так Злосчастье его и съело. Оно жирных любит.

Сказку эту Женька слышал от своего сводного брата Бориса. Да разве только сказку? Многое о жизни рассказывал Женьке брат Борис, мамин сын. Он, Женька, тоже мамин сын. Но в то же время и папин. А Борис только мамин. Женькин папа ему чужой. И не только по крови. Чужой по всему, по всей жизни. Он и ушел от них, потому что не разделял папиных взглядов. «У нас, — говорил он Илье Борисовичу, — разные точки зрения на жизнь. Поэтому и смотреть на нее нам лучше с разных точек зрения». Ушел и поселился отдельно. Но папе, Илье Борисовичу, не стало от того легче. Борис не оставил его в покое, приходил и допекал, учил жить правильно. Норовил почему-то «учить» при всех, при нем, Женьке, и при маме.

Хороший у Женьки брат: шумный, веселый и смешной, оттого что маленького роста. Но оттого и гордый. Женька замечал, все низкорослые люди — гордые, не сносят никакой обиды. Женькин брат тоже не сносил обид. Но сам никого не обижал. Наоборот, всегда заступался, если тот, кого обижали, был прав. Если нет, не заступался. Что заслужил, то и получай: на лоб венок или по лбу щелчок. Брат любил сказки, присказки, пословицы, поговорки. Если не случалось под рукой подходящей, придумывал сам. Когда был пионером, придумал: «Делами звена дружина сильна», «В звене работа ладится, отряд делами славится»… Поговорки до сих пор живы. Узнав о грачином побоище, Женькиных оправданий не принял и ушел не попрощавшись. Сколько дней прошло, а брат молчал. Сердится, значит.

Женька подошел к дому, ткнулся в калитку и замер, как пловец перед прыжком в воду. В следующую минуту он со всех ног несся по улице, размахивая портфелем, как маятник… На калитке был знак — морской якорь. Знак брата, бывшего моряка. Римская тройка в якорном ушке означала, что брат Женька позарез нужен брату Борису и должен найти его немедленно и где бы то ни было. Рабочий день. Где же еще может быть Борис, как не на работе? И Женька Орлов побежал на почту, где брат Борис (на военной службе — моряк-связист) работал бригадиром телефонистов.

Бежал на почту, а попал на птичник: пищат цыплята, долбят дятлы, кричат петухи… Ну, Женька — не редкий гость, сразу разобрался, что к чему: цыплята — азбука Морзе, дятлы — буквопечатающие аппараты, петухи — искаженные голоса в наушниках у телефонисток. За стеклянной перегородкой на высоком, как трон, кресле — брат Борис. Он был хмур и угрюм.

— Отец в область звонил.

Женька молча кивнул, ожидая продолжения.

— На весь Зарецк гремел, хоть и оглядывался, когда в трубку кричал. Охотников на зверя вызывал. Какой в наших лесах зверь?

Женька похолодел. Он-то знал какой: Лялькин лось, папина фотодобыча. Они оба тогда Ляльку видели. Ляльку и Лялькиного лося. Папа отпечатал снимки и спрятал. Женька нашел и взял один, чтобы проучить Ляльку-активистку…

Непонятно, к чему Борис клонит? Он, Женька, хоть и знает, что охота в Зарецких лесах запрещена, все равно папу ловить не пойдет — родной. А Борис пусть знает, он, Женька, папу все равно предупредит.

— Знать бы, какой зверь, — сказал Борис.

— А что? — насторожился Женька.

— Письмо в газету: редкий зверь в Зарецких лесах. Просим взять под охрану… Не посмел бы папаша.

Женька с благодарностью посмотрел на брата. Вон он какой, оказывается. А он о нем…

— Лось, — сказал Женька.

— Что — лось? — не понял Борис.

— Лось, зверь, — сказал Женька.

Борис соскочил с трона-кресла и сразу стал маленьким.

— Ты откуда знаешь?

Женька рассказал.

— Значит, письмо в газету?

— Да. А напишет кто?

— Ты и напишешь.

Женька опять с недоверием посмотрел на брата: против папы учит.

— Я?

— Ты.

Женька очутился между двух огней. Откажешься — брат трусом сочтет. Согласишься — папе насолишь. Что же делать?

— Ладно, — сказал он, — напишу. Под псевдонимом.

Борис усмехнулся: