Василий Голышкин - «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы Страница 55

Но вот мужик скрылся, и язык заговорил. Да так громко, что коровы, задрав хвосты, ударили вскачь. А дед Андрей проснулся, увидел бегущих коров и заголосил:

— Куды-ы?

Потом набросился на Маришку:

— Ты чего?

— Рыжий мужик теленка увел.

Дед Андрей не сразу сообразил. А когда сообразил, сам не свой кинулся по следу. Но рыжий мужик как растаял. А с ним и теленок.

Дед Андрей испугался и погнал стадо домой. Село, увидев стадо, переполошилось. Так было только раз. Да и то на памяти старожилов. Пастух пригнал стадо в полдень. Но тогда началась война. И пастуха напугали пикирующие на стадо самолеты.

А сейчас? Что могло напугать пастуха сейчас?

Маришку окружили и, пока всего не выпытали, из круга не выпустили.

В «рыжего» поверили не все. Одни женщины. И то наполовину. О скотокрадах не слыхали с войны.

У мужчин веры не было:

— Показалось. У страха глаза с колеса.

— А теленок? — не сдавалась Маришка.

— Сам ушел. Шатун.

— Не сам, а с рыжим. — Маришка от недоверия чуть не плакала. — Рыжий сперва так гнал, а потом на четвереньках.

Все опешили.

— Что?!

— На четвереньках, — сказала Маришка, — чтобы незаметно было.

Всех осенило — медведь! Рыжий и на четвереньках…

И все, кто был, бросились к стаду — разбирать телят. У того теленок цел, у этого… У всех. Колхозный пропал. Кузька.

Председателю тоже было жаль Кузьку. Маришке просто так было жаль, а председателю по должности. С него за все спрос.

Председатель пожалел о прежней профессии. Никаких медведей. Иной и зарастет, как медведь, а ничего, справлялся. Пострижет, побреет, причешет — тот сам себя не узнает. А тут…

Председатель разозлился и стал ругать деда Андрея.

Дед Андрей, как громоотвод, слушал молча и грел лысину. Пусть погремит. Узнав, что «рыжий» — медведь, дед не считал себя виновным. Бороться с медведями не нанимался. Нанимался в колхоз, а не в цирк.

Председатель, не проняв деда, плюнул и пошел в контору звонить: искать по колхозам охотников.

Старался зря. Сколько ни звонил, охотников по колхозам не было. Бросил трубку и уставился на дверь. Как будто ждал — отворится дверь и войдет спасение.

Дверь отворилась, и вошел Роман, молодой лесник, в фуражке с козырьком и с гербом, как у всех лесников, и с усиками — одно перышко направо, другое — налево, а посредине выбритая полоска. Председатель оценил. Стрижется и бреется у хорошего парикмахера.

— Роман? — Председатель обрадовался леснику, как ястреб перепелке.

Не мог простить жалоб по начальству: не там, мол, колхоз рубит, не то, мол, рубит. А кому какое дело? Лес у колхоза в вечном пользовании. И пока колхоз существует, он где хочет, там и рубит, что хочет, то и рубит.

Председателя вызвали и растолковали. Автомат у солдата тоже в вечном пользовании. Пока солдат служит. Но палить из автомата солдат может не куда вздумается, а куда нужно и когда нужно.

Председатель понял, но обиделся на Романа: зачем жаловался? И, увидев Романа, обрадовался. Будет на ком зло сорвать.

Председатель нахмурился и угрюмо спросил:

— Слышал новость?

Роман застенчиво улыбнулся и пожал плечами:

— Нет.

— Твой медведь моего теленка задрал. — О колхозном председатель всегда говорил, как о своем.

От удивления глаза у Романа вспыхнули, как лампочки: вот-вот перегорят от напряжения.

— Мой медведь? — в голосе у Романа тревога и недоумение.

Председатель доволен:

— Это и доказывать не нужно. Из твоего леса вышел.

Роман знал, в его лесу медведи не водились. Значит, спустился с гор. Теперь пойдет скотину драть. А кто в ответе? Он, Роман: из его леса вышел.

Конечно, можно и не отвечать. Разве за землетрясение отвечают? Нет, потому что предвидеть не могут. Вот и он, разве мог предвидеть, что рыжий спустится с гор? Ладно, предвидеть не мог. А что потом сделал? Роман задумался. Выход один — идти на медведя.

Роман представил, как это может быть. Худенький, на ножках-ходульках, с ружьем наперевес, он идет на медведя. Идет на медведя, а медведь, рыжая глыба, стоит и ждет, как борец на ковре, растопырив руки и согнувшись буквой «Г»… С таким схватись. С ружьем сомнет.

Но Роману на медведя наплевать. Он упрямо лезет вперед, и медведь, рыжая глыба, вдруг пугается этого упрямства, как порой кошка пугается воробья, и медленно пятится назад. Медленно, потому что пятиться быстрей медведю не позволяет его медвежье достоинство, и наконец исчезает в лесу.

Ах как легко побеждать в воображении! От воображаемой победы Роман сам не свой — боевой и веселый.

Председателю Романова веселость кажется подозрительной: может, над ним смеется? Председатель смотрит на Романа, и Роман, уловив взгляд, становится серьезным. И чего развеселился? Попробуй-ка он наяву схватиться с медведем. А что делать? Придется схватиться. Хоть и не хочется, а придется. На войну тоже никому не хочется. А надо — идут. Вот только ружья нет. А без ружья нельзя. Не будет ружья — он не пойдет. Втайне Роман надеется, что ружья не будет. Потупив глаза, признается:

— Ружья с собой нет. Жаль…

Председатель, наоборот, смотрит в упор, ехидно. Взгляд у председателя понимающий: лесник труса празднует. От этого взгляда Роману не по себе. Кому охота, чтобы у него в душе, как в книге, читали. А председатель читает, как в книге. Роман действительно труса празднует: курицы не зарубил, боялся, а тут — медведь. Разве не забоишься? Оттого, что председатель знает про его трусость, у Романа зло на самого себя. От зла и решимость: будет ружье — пойдет!

Ружье нашлось. Его вынес председатель. Роман взял и пошел. Председатель задумчиво посмотрел вслед. Неужели ошибся, и молодой лесник не трусит? Тогда председателю жаль стало лесника. Мог бы и не ходить в одиночку. Впрочем, его дело. В конце концов, за медведей отвечает он, лесник.

Девчонка Маришка вызвалась проводить. До того места, где видела рыжего. Вот оно. А вот и следы: полумесяцем — копытца теленка, гребешком — когти медведя.

— До свидания, Маришка. Дальше я один.

Сказал и солгал. Не один, а вдвоем. Вдвоем со страхом. И то не так. Не вдвоем, а втроем. Еще ружье. С ружьем не так страшно. Как будто совсем нестрашно. «Лесник… Мирная профессия…» Подумал и усмехнулся: ничего себе «мирная» — с ружьем на медведя!

Дорога через лес пошла в гору. Следы полумесяцем вдруг кончились. Возле высохшей лужи. Странная лужа. Запеклась, как пенка на молоке. Присмотрелся и ахнул: лужа крови. Медведь задрал теленка. Ну, погоди, разбойник! Разозлился. От злости пропал страх. Пошел смелей.

Вдруг остановился: медвежьи следы возле ели. И еловые лапы на земле — то там, то тут. Кто драл и зачем? Припомнил, где-то здесь расщелина в скале. Огляделся. Вон она. Еловыми лапами завалена. Разгреб лапы. Рыжее что-то. Рыжее на белом. Белое — это снег. А рыжее что? Потрогал. Мягкое. Теленок! Медведь теленка задрал и в щели, как в погребе, спрятал. А сверху еловыми лапами завалил: от вора и от солнца. Ну погоди, разбойник!

Взял ружье наизготовку, затвор взвел и — дальше. Еще смелей полез. Лезет и слышит: рычит кто-то. Прислушался. Медведь рычит. А подвывает кто? Волки!

Продрался сквозь кусты, глянул и застыл. Медведь с волками сражается. Волков штук пять, а медведь один. Наверное, тот самый. Медведь как воевода. В лапах сосенка с вырубки, как палица. Взмахнет раз — волки взвоют и в сторону подадутся. Взмахнет другой раз — волки еще раз взвоют и в другую сторону подадутся. Один, подбитый, поодаль скулит. И раны зализывает. Другой, серая шкура, пластом лежит — убитый. Ну и побоище… Засмотрелся и про опасность забыл. Ай да медведь! Не в цирке ли служил? Роман раз видел: медведь-воевода в окружении врагов-волков.

Молодец, хоть и вор.

Вдруг что-то треснуло, и медведь как сквозь землю провалился. Сквозь землю и провалился. В яму. Угольную. В яме чурки жгли. На уголь для самовара. Роман сразу догадался. Из ямы, как из трубы, сажа столбом. Как дым.

Волки ошалело переглянулись и завыли обиженно и зло. Такую добычу упустить! Потом уселись в кружок и стали ждать: может, медведь еще вылезет? Ждут и по сторонам поглядывают. У Романа мороз по коже, зуб на зуб не попадает. Увидят — пропал. Пятеро на одного. Ну, пусть не на одного. Пусть на двоих, считая ружье, Ладно, одного он убьет, а остальные? Остальные… Страшно подумать.

Роман замер и как окоченел: положи на макушку яйцо — не шелохнется. Жаль, не улитка. В самого себя спрятаться от страха нельзя. Теперь и уйти нельзя. Услышат серые — кинутся.

Чу! Кричат где-то.

— Роман!

— Роман Васильевич!!!

Его зовут. Многими голосами. И волки услышали. Ушами запрядали, хвостами задергали, морды навстречу людям: сколько их там? А голоса все ближе.

— Рома-ан Васильеви-ич!!!

Волки, каждый по разу, недовольно огрызнулись и потрусили в чащу. Подбитый, скуля, пополз следом.