Олег Тихомиров - Зеленое окно Страница 7

Однажды ко мне вдруг подошел Иван Денисович.

— Здравствуй, Эдик. Что-то ты к нам не захаживаешь?

— Здравствуйте, — ответил я, помявшись. — Как-то все некогда.

Он посмотрел на меня внимательно и сказал:

— А я думал, у вас в каникулы больше времени.

— Времени-то больше, да…

— Что?

— Дела всякие, — проговорил я и покраснел.

— Дела, Эдик, у всех. И никогда они не кончатся. А ты завтра вечером заходи к нам. Таня что-нибудь вкусного к чаю купит.

— Ну что вы! Не нужно, — поспешно проговорил я.

— Что — не нужно?

— Да покупать… Из-за меня.

— Не из-за тебя. У нее завтра день рождения.

— Правда? — вырвалось у меня, и я совсем смутился.

Но Иван Денисович, кажется, ничего не заметил. Он сказал:

— Таня сама хотела тебя пригласить, да ты все где-то скрываешься. Дела у тебя. Вот она и попросила меня это сделать. Придешь?

— Угу, — кивнул я.

— Мы тебя будем ждать. — И он не спеша зашагал к воротам.

А я остался стоять как вкопанный. «Значит, у Тани день рождения и мне нужно будет к ней пойти, — размышлял я. — А может, вовсе и не нужно? Что мне там делать? Но ведь она хочет, чтобы я был. Ну и что ж! Зато я не хочу!.. В самом деле не хочешь?» — спросил я сам себя. Но не ответил, а стал думать, что бы ей подарить. На дне рождения у девчонок я до сих пор не бывал, если не считать той поры, когда ходил в детсад.

Так ничего и не придумав, я решил посоветоваться с мамой. Начал издалека.

— Мам, ты не знаешь, что женщины любят? — спросил я как бы невзначай.

Мама вскинула брови, посмотрела на меня, а потом сказала:

— Женщины любят, чтобы мужчины хорошо вели себя. — Подумав, добавила: — И не только в день Восьмого марта.

— А из подарков?

— Ну, женщины, очень любят цветы. Цветы, конечно, отпадали. Не явлюсь же я к Тане с букетом. Даже представить смешно. Я — и вдруг с букетом. Будто жених какой…

— А еще что? — спросил я.

— О, еще столько всякой всячины, что все невозможно и перечесть! Кому же ты хочешь сделать подарок? Мой день рождения, если ты помнишь, еще не скоро.

Говорить или не говорить? Пожалуй, лучше сказать. Хоть какой-то совет получу. Вообще советы, тем более родительские, я не очень-то люблю. Но тут случай особый. Ведь не с посторонней же тетей советоваться. Ой! Вот лопух! Как раз с посторонней-то и нужно было. Не стала бы расспрашивать. Но теперь ничего не поделаешь. Нужно говорить.

— Да у Тани день рождения, — сказал я небрежно.

— У какой Тани?

— Да тут одна. В пятой квартире живет.

— А-а, это которую вы Русалкой звали? Хорошая девочка. Вежливая такая.

Так и есть — я начинаю краснеть. И откуда мать все знает? Молчит, молчит, а самой, оказывается, все известно.

— Понимаешь, — заговорила опять мама, — я боюсь, что ничем помочь тебе не смогу. Ты сам решай. Только учти: дарить нужно то, что нравится тебе самому. Ну и, разумеется, нужно знать или предполагать вкус человека, которому делаешь подарок… На тебе деньги и учти, что дорогой подарок лучше не делать. Главное — чтобы он ей понравился.

Я взял деньги и пошел на улицу. И голове моей все смешалось. Значит, и мне должен нравиться подарок, и ей. Ну, что мне нравится, я знаю. А ей? Может, ей он и вовсе не понравится?

Во дворе было пусто. Лишь возле ворот стоял Костик, что-то строгал и на мотив уже навязшей в ушах «Неаполитанской песенки» напевал:

Дорогая моя баб…ка,Поиграй, ты мне на скрип…ке,А за это тебе. баб…ка,Подарю кусочек рыб…ки…

— Чего делаешь? — мрачно спросил я.

— Кинжал. — И он снова запел: «Дорогая моя баб…ка…»

— А по шее хочешь?

— За что? — Костик и ухом не повел. — «Поиграй ты мне на скрип…ке…»

— За то, что намусорил. — Я показал на стружки. — А ну собирай быстро!

— Сам собирай, — огрызнулся Костик и, отбежав на солидное расстояние, вновь принялся стругать. — «А за это тебе, баб… ка…»

— Ну погоди мне!

— «Подарю кусочек рыб…ки…»

Черт побери, не бегать же за ним сейчас! Погрозив ему кулаком, я пошел прочь.

Я ходил по магазинам, и положение мое все усложнялось. Мне ничто не нравилось.

В кондитерском магазине я увидел, как коробку с конфетами перевязывали розовой лентой. Навертели, навертели сверху этакий пышный бант, похожий на цветок. Глядеть противно, не то что нести. Я поскорее к выходу.

Ну и мама! Запутала меня совсем. Сказала бы: «Купи ей духи «Красная Москва» или «Купи ей шарфик синено цвета». Раз, два — денежки в кассу, сверток в карман. И полный порядок! А как теперь быть?

Впрочем, мама вначале сказала точно, без дураков: цветы. Только об этом лучше не думать, не терять время попусту.

Но мне все же вспомнился скверик, что был неподалеку от нашего дома. Там только на днях распустились пионы. Белые и розовые. Я-то не знал даже, что они так называются. Просто шел я сквериком, а две девчонки остановились возле клумбы и принялись:

«Ах, пионы!», «Ой, какие красивые!», «Какое загляденье!». Мне тогда от этих слов аж тошно стало.

А может, они и верно красивые? Пожалуй, красивые. А что? Цветы даже футболистам дарят. И футболисты берут, не морщатся. Но идти с букетом?! Нет уж. Это слишком!

После долгих хождений я купил в книжном магазине двухтомник Уэллса. Я, правда, читал у этого писателя только «Человека-невидимку». Но, может, и все остальное интересно?

Я успокоился. Мне подарок нравится. И нести приятно. Это не какая-нибудь коробка с бантом.

А за это тебе, баб…ка,Подарю кусочек рыб…ки… —

завертелись в голове бестолковые слова. И никак я их не мог прогнать.

Но, проходя но скверику, я вновь вспомнил про пионы. На ветру они чуть покачивались в мою сторону, словно кивали мне. А у меня в руках были две толстые книжки в черных переплетах. Будет ли им рада Таня? Вот цветам бы таким она обрадовалась. В этом я не сомневался.

Как-то мы прогуливались с Таней и Виталькой, и Таня подошла вдруг к небольшой клумбе Виталька мигом снял с плеча свой фотоаппарат и говорит: «Сфотографировать?» Таня улыбнулась. «Только поближе подойди, — попросила она его, — чтобы цветы крупнее получились».

Вспомнил я это, и тут обожгла меня дерзкая мысль…

Цветы у Тани будут! И их вовсе не нужно будет вручать. Их не нужно нести, пряча букет за спиной. Нужно только… не проспать.

Ночью я встал, тихонько оделся и, прихватив ножницы и тесемку, что были спрятаны у меня под подушкой, вышел на улицу.

Я никогда не ходил по городу ночью. Было немного страшновато: а вдруг кто выскочит, на меня нападет? Я трогал в кармане ножницы и представлял, как буду защищаться ими.

Потом я стал стыдить себя: город-то наш областной, многолюдный, полмиллиона жителей, а я чего-то боюсь. И вдруг возле одного угла я увидел человека. Он стоял, прислонившись к водосточной трубе, и ждал меня. Он смотрел на меня, как питон на кролика, не сводил с меня глаз и не шевелился.

Я замер. Сердце мое бешено колотилось. В кармане я сжимал ножницы. Бежать было бесполезно: слишком поздно я заметил этого человека. Да и вообще, чего бежать? По-моему, хуже всего ждать удара в спину.

Вот человек шевельнулся, выставил вперед ногу, но не шагнул.

— Ква-а-асу! — изрек он с растяжкой. — Ква-а-асу!

«Пьяный, — подумал я. — Фу ты, черт!»

Я хотел пройти мимо. Но он все повторял: «Квасу!» Вернее, не просто повторял, а умолял. Он держался одной рукой за водосточную трубу, а вторую протягивал ко мне. Всего его шатало, будто кто дергал в разные стороны.

И тут я подумал: «А может, ему плохо, может, человек погибает без воды?…»

Пришлось возвращаться домой. Осторожно открыл дверь, пробрался в кухню. Я хотел было взять стакан, но потом решил, что дядька-то но напьется, должно быть. Взял литровую банку.

Пьяный ждал возле той же трубы. Увидев меня, он закивал головой и протянул опять руку. Говорить он, наверное, уже не мог.

Я дал ему банку, и он сделал два глотка. Только два глотка. А потом вернул банку. Даже «благодарю» сказал. Я-то думал, он высосет всю воду и шарахнет банку о тротуар, только стекла брызнут. А он — «благодарю».

— Пожалуйста, — сказал я. — Может, еще выпьете?

Видно было, что ему стало легче.

— Нет, — покачал он головой, — воду не пью.

— Как — не пьете?! — проговорил я.

Он пошатнулся и сказал:

— Я п-пью все… кроме воды… и к-керосина…

Что ему на это ответить, я не знал.

— Я пойду, — проговорил я и поставил около него банку.

— Адью, — вымолвил он.

Я зашагал дальше, и мне — странное дело — уже не было боязно идти по ночному городу, а даже, наоборот, появлялось какое-то веселое настроение. Почему? Неужели из-за пьяного дядьки? Вот чудеса!..

В скверике было совсем тихо и пустынно. И все же я долго не решался ступить на газон и подойти к клумбе. Кое-где в сквере горели фонари, и на клумбу тоже падал свет, хотя и неяркий.