Анна Кальма - Дети горчичного рая Страница 21

«Сентиментальная старая дура!» – пробормотал про себя Хомер».

16. Молодой Мак-Магон

– Нокдаун что надо! Штопор не сдрейфил!

– Ну, знаешь, твой Штопор в сравнении с Архангелом Бинки – просто рухлядь!

– Зато у него двойной слева и крюк правой, как ни у кого в мире!

– Чепуха! В клинч входит чуть не каждую минуту, увиливает, а потом – бац в солнечное сплетение!

– Много ты понимаешь! Вон у твоего Архангела такой куриный правый суинг – тошно смотреть!

– Ох ты, знаток! Мой Штопор как вышел из клинча да как дал ему опперкот – так Архангел, прямо закачался!

– Ставлю два против Штопора!

– Только не дрейфь, как в прошлый раз.

Этот тарабарский разговор вели между собой два молодых джентльмена, удобно расположившие ноги на столе, а туловища в мягких креслах гостиной директора школы Мак-Магона. Непонятная для непосвященных беседа касалась состязания двух известных боксеров, носивших клички «Штопор» и «Архангел» и широко известных всем молодым бездельникам Стон-Пойнта.

Фэйни Мак-Магон был занят важным делом: старался со своего кресла плюнуть так, чтобы попасть в медную плевательницу, стоящую в углу. Плевки виднелись уже на ковре, на кресле Роя Мэйсона, на этажерке с фарфоровыми безделушками, но в предмет своих стараний – плевательницу – Фэйни еще не удалось попасть ни разу..

Рой с ленивым любопытством следил за этими упражнениями. В другое время он непременно держал бы с Фэйни пари на плевки, потому что был очень азартен и ловил всякий случай для того, чтобы испытать судьбу. Фэйни беззастенчиво использовал эту страсть приятеля и обыгрывал его по любому поводу.

– Спорим, что тебе не добросить палки вон до вывески того бакалейного магазина, – обычно говорил он, когда ему хотелось «подработать».

– Ну вот, стану я из-за всякого пустяка спорить! – недовольно возражал Рой. – До той вывески всякий ребенок добросит!

– Ребенок, может, и добросит, а ты – нет, – подзадоривал его Фэйни. – Пятьдесят центов готов поставить и доказать тебе, что не добросишь.

Рой вспыхивал:

– Пятьдесят центов?.. А я ставлю доллар, что доброшу, и докажу тебе, что ты дурак!

От азарта и нетерпения он горячился, плохо целился, и желанный доллар переходил в карман Фэйни.

Сын директора, как местный уроженец, досконально знал всех собак и кошек в своем квартале. Поэтому он мог без всякого риска сказать Рою:

– Вон идет рыжая собака. Если она пройдет мимо калитки красного дома, я плачу тебе двадцать монет.

Рой оглядывал собаку и дом, не видел в них никаких отличительных признаков и сейчас же шел на приманку:

– А я утверждаю, что собака пройдет именно мимо калитки. Готов спорить на пятьдесят монет.

Конечно, Рой, приезжий с Юга, не мог знать, что рыжая собака живет в красном доме и, побывав на улице, непременно вернется через калитку домой. Но Фэйни это было отлично известно, он играл наверняка. Поэтому к моменту, когда Рою приходило очередное денежное письмо от отца, оказывалось, что он уже задолжал всю свою получку Мак-Магону. Рою никогда не приходилось ни лакомиться земляничным мороженым, ни ходить на приключенческие боевики, как Фэйни.

Сын директора так же удачно обыгрывал Роя в кости, кегли, карты, бильярд и в «три-два» – примитивнейшую игру океанских грузчиков, очень модную среди ребят Стон-Пойнта.

Рой охотно играл во все игры, лишь бы играть, лишь бы чувствовать в игре «огонек», как он говорил.

Кажется, азарт был в нем наследственным: говорили, что дед его, богатейший плантатор, проиграл в карты два имения и оставил своему сыну – отцу Роя – только небольшой домик в Натчезе да кучу долгов.

Потому и попал молодой аристократ с Юга в стон-пойнтовскую школу, к товарищу отца, а не в один из аристократических колледжей, куда должна была направить его фамильная гордость Мэйсонов.

В игре Рой всегда волновался, бледнел, пускался очертя голову в рискованные комбинации. Зато Фэйни играл с полным хладнокровием, спокойно обдумывал каждый свой ход и ничего не делал наобум.

Директор Мак-Магон гордился выдержкой и коммерческими способностями сына. Впрочем, все, что бы ни делал Фэйни, неизменно вызывало восторг отца. Все проделки Фэйни, начиная с самого раннего возраста, были предметом гордости и любования в семье. Передавались из уст в уста изречения маленького мак-магончика, свидетельствующие о его ранней гениальности: «Сегодня Фэйни сказал, что у бабушки на носу бородавка. Вот наблюдательный крошка!», или: «Фэйни нашел на чердаке старые бутылки и предложил их продать. Удивительно способный ребенок!»

«Весь в меня!» – удовлетворенно говорил старший Мак-Магон.

Позже, когда Фейни стал скаутом и начал приносить в дом разные значки, ленточки и дипломы, все это развешивалось по стенкам гостиной и с гордостью показывалось гостям. А когда он получил в отряде звание «орла», диплом на это звание повесили на самом видном месте – над камином. Впрочем, и вся-то гостиная была сверху донизу украшена изображениями младшего Мак-Магона во все периоды его еще столь недолгой жизни. То это был младенец, купающийся в ванночке или роющийся в песке, то малец на игрушечном коне, то неустрашимый футболист, то командующий парадом бойскаутов «орел», то, наконец, игриво прикладывающийся к горлышку бутылки участник пикника.

Родителям было сказано, что это всего лишь крем-сода, взятая для большей живописности, но ближайшим друзьям Фэйни поведал совсем другое.

В число этих друзей входил Мэрфи, потом одноклассник Фэйни – долговязый и неумный Лори Миллс, и в самое последнее время – Рой Мэйсон.

Странные это были отношения! Рой прекрасно понимал, что и по уму и по воспитанию Фейни значительно ниже его. Втайне он презирал своего дружка, но Фэйни, как более хитрый и энергичный, умел влиять на южанина и втягивал его в свои развлечения и занятия: в глубине души Фэйни признавал превосходство Роя во всем, что требовало ума и «джентльменства».

Дома Фэйни позволял себе распоясываться: здесь ему прощались любые выходки. Когда же выходки становились невыносимыми, отец объяснял их чудачествами, свойственными всякой талантливой натуре.

А мать?

Но кто же думал о матери или о младшей девочке, сестре Фэйни, в доме Мак-Магонов! И мать и дочь бродили по дому, совсем забытые и придавленные превосходством своих двух мужчин.

Вот и сейчас Фэйни не обратил ни малейшего внимания на испуганное восклицание матери, увидевшей плевки.

– Подумаешь! – косясь на товарища, проворчал он. – Придет Кэт и сотрет – вот и всё. – Он взглянул на мать. – Впрочем, я могу все это вытереть сам, если ты мне дашь три доллара.

– Но, Фэниан, я только вчера дала тебе два доллара. – Мать говорила почти шепотом. – Это очень большие деньги, Фэниан. Куда же ты успел их истратить?

Фэйни щелкнул языком.

– Давала ты мне их вчера, а сегодня наступило уже сегодня. – И он захохотал, очень довольный своим остроумием.

Рой поежился. У них в Натчезе мать была первым лицом в доме, и никому не пришло бы в голову обращаться с ней так, как позволял себе обращаться с матерью Мак-Магон. Но, быть может, в нем, в Мэйсоне, говорит провинциализм? Может, он просто-напросто отстал? Ведь выговаривает же ему Фэйни за то, что у него устарелые понятия и что он закис у себя на милом, но старомодном Юге!

И хоть Рой и убрал ноги со стола, но он уже не встал в присутствии женщины, как непременно сделал бы это у себя на Юге. Мысленно он называл миссис Мак-Магон «старой шляпой» и презирал ее за то, что она робеет перед сыном и позволяет мужчинам командовать в доме.

Его мать надавала бы ему оплеух и прогнала бы в конюшню за малейший признак непочтительности. А эта ничего, терпит и, видимо, вытерпит все, что угодно. И Рой, думая так, все больше распускался и начинал во многом подражать приятелю.

– Нет, Фэйни, у меня нет больше ни цента, и ты это отлично знаешь. Вчера я отдала тебе последнее, – тихим голосом говорила между тем миссис Мак-Магон.

– Ну и скупая же ты, как я погляжу, – сказал «почтительный» сын.

Мать вскинула руки:

– Фэниан, что ты говоришь! Ведь отец небесный все видит, все слышит…

– Ну, завела теперь свою волынку! – пробормотал Фэйни.

Но мать уже убежала, счастливая, что может скрыться от любимца семьи.

Через минуту на смену миссис Мак-Магон явилась с тряпкой худенькая малышка с дрожащим бантом в коротких кудряшках апельсинового цвета. Увидав заляпанные плевками пол и вещи, малышка застыла.

– Ох, Фэйни, как ты можешь быть такой свиньей! – сказала она, и бант на ее голове задрожал еще сильнее.

– Цыц, ты, пигалица! – сказал ее брат и повелитель. – Поди сюда! Ближе… Еще ближе…

Кэт остановилась на безопасном расстоянии.

– Будешь щипаться, – сказала она, – я уж знаю.