Анна Кальма - Дети горчичного рая Страница 24

Галдя и дружески подталкивая друг друга, они направились к воротам и вышли на улицу. Все предвкушали приятный вечер.

Едва заговорщики повернули за угол, из-за стены гаража вынырнула голова в коротких апельсиновых кудряшках. На этот раз бант развевался на кудряшках, как гордое боевое знамя.

– Узнаете вы, губернаторы, как разбивать моих кошечек! – сказала Кэт, подняв, как в клятве, крохотный кулак.

18. «Штаб» заседает

Он не пошел домой. Он не мог и не хотел показаться матери и друзьям с таким лицом – искаженным болью и бешенством, исполосованным слезами, которые хлынули, как только он отдалился от нежно-сиреневого домика мисс Вендикс.

Он не хотел плакать, он давал себе самую страшную клятву, что не проронит ни слезинки, не доставит этой радости Горилле и всем своим недругам, но он был еще совсем мальчик, и горькая обида за себя, за всех, у кого черная кожа, вызвала жгучие слезы.

Сначала он долго стоял у какой-то калитки, прижавшись грудью к цементному столбу и не замечая, что сквозь решетку в него вцепился колючий куст не то шиповника, не то держи-дерева. Потом он свернул на широкую, пустую и длинную улицу, казавшуюся бесконечной. Было уже совсем темно, где-то впереди слабо краснел закат да зарницами вспыхивали и гасли на Мэйн-стрит световые рекламы: чудовищных размеров чашка с напитком «кока-кола»; фигура громадного полисмена, направившего револьвер на какого-то человека; зубная щетка величиной с телеграфный столб.

Прохожих было немного. Никто не обращал внимания на мальчика, одиноко бредущего по улице; никто не видел его сгорбленных плеч, его рук, повисших вдоль тела. В темноте, стиснутый холодными кирпичными стенами, он машинально шагал, не видя дороги, не замечая, что вышел уже из Верхнего города и приближается к реке.

Влажный ветер коснулся его волос. Сырой мрак обступил его со всех сторон. Чарли оглянулся: где-то позади остались огни города, уличный шум, гудки, звуки ресторанных оркестров и радио. Он был точно на краю света: перед ним в чернильном провале плескалась река, пахло смолой, рыбой, немного солью, как на море. Впереди мерцал красный огонек – это удалялась по воде с глухим рокотанием моторка. Ветер сильно и мягко бил из темноты, освежал разгоряченное слезами лицо. Перевернутые лодки лежали у самого берега. Чарли сел на одну из них.

Бывают в жизни ночи или дни, когда вдруг человек перестает жить так безотчетно и просто, как он жил до той поры. Он оглядывается, видит себя выросшим из прежнего платья, немного еще неловким подростком, видит свое лицо, которое уже теряет детскую округлость. И этот взгляд со стороны помогает ему, делает его сильнее, увереннее в себе и, конечно, гораздо взрослее. В такую ночь или в такой день кончается детство и начинается юность человека.

Нечто подобное чувствовал Чарли Робинсон, сидя на берегу после того, как его прогнал от дверей Хомер. Час назад он, Чарли, плакал, как девчонка. Теперь он презирал себя за эти слезы. Что сказал бы Цезарь? Конечно, Цезарь сказал бы, что слезами не помочь – нужно бороться. И Цезарь прав, тысячу раз прав!

Горечь и гнев кипели в мальчике так, что, казалось, еще немного – разорвется сердце. Теперь он перебирал в памяти все обиды, весь длинный счет, который он сам и его друзья – негры – могут предъявить белым господам. Тот день, когда он пришел в «Атенеум» и хотел подняться на четырнадцатый этаж, а лифтер отказался пустить его в лифт, потому что он чернокожий. И тот день, когда он пришел покупать в магазин ботинки н ему велели брать их без примерки, потому что «ты понимаешь, парень, никто не захочет их примерять после негра». И тот вечер, когда он пошел в закусочную – взять еду для больной матери, а хозяин быстро выпроводил его задним ходом: в закусочной сидел белый джентльмен. И автобус он припомнил, и косой, недружелюбный взгляд Пат. «Ох, и она такая же! Напрасно я ей верю…» И то, как мать Пат старалась избавиться от него, – всё, всё припомнил Чарли.

Они, негры, живут в Горчичном Раю, потому что в других кварталах им не сдают помещения. Они живут в Горчичном Раю, а утром отправляются работать в белые кварталы Верхнего города. Они – рабочие и мусорщики, печники, и чистильщики сапог, и каменщики. Они – черные; значит, и работа для них черная.

И снова память услужливо подбирала ему сотни смертельных обид. Ему вспомнилось все, о чем испуганным шепотом рассказывала Темпи и громко, с возмущением – Цезарь: суды Линча над ни в чем не повинными неграми; черные тела негритянских детей, обмазанные смолой и подожженные белыми джентльменами с Юга; негритянские погромы, когда кучка озверевших белых поджигают негритянские лачуги и устраивают кровавую расправу с темнокожими бедняками… И все, что случилось за последние дни, вдруг горько припомнилось Чарли: слезы Нэнси и ее матери, деревяшка вместо протеза у искалеченного на войне белых Цезаря, погибший отец, ухмыляющиеся физиономии Моли и его дружков, которые сейчас, быть может, готовят ему какую-нибудь гнусность…

Сырой туман, надвинувшийся с реки, обволакивал мальчика. Школа… Какой заманчивой представлялась ему школа, когда посланный объявил, что мистер Миллард убедил попечительский совет принять в число учеников сына погибшего механика Робинсона! Как радовалась в тот день его мать! Теперь он знает, что такое эта школа!

Сам того не сознавая, негритянский мальчик подводил итог всему, что он получал на школьной скамье.

Весь день он встает, садится, ходит по звонку, как механический человек.

В школьной жизни самую главную роль играют спорт, «школьная политика» и отношения между мальчиками и девочками. Если ты хорошо бегаешь, играешь в футбол и бейзбол, защищаешь честь школы в каком-нибудь соревновании и приходишь первым – успех тебе обеспечен. Но для этого у тебя непременно должна быть белая кожа и хороший костюм. Тогда ты будешь в первом десятке и даже сможешь командовать остальными.

Если ты интересуешься книгами и много читаешь, постарайся это скрыть, потому что такие, как Мэйсон, скажут, что ты выскочка и хочешь подлизываться к учителям. Сам Чарли старался не обнаруживать, что он знаком с классиками, и только Джой и Василь были посвящены в тайну его чтения. А если бы в классе узнали, что негр интересуется изящной литературой и стихами, его, наверно, подняли бы на смех.

Редко-редко в классе затевался интересный спор. Большинство говорило о том, что не выходило за пределы футбола или бейзбола, о рекордах по плаванию, об интригах той, враждебной компании, которая хочет захватить в свои руки власть в школе. Класс плохо относится к тем, которые не похожи на остальных. Учителя? Но кто, кроме Ричи, любим и уважаем в школе! Стоит подружиться с учителем, как школьники тотчас же объявляют, что ты «подлиза», «выслуживаешься», «зарабатываешь ленточки отличника».

Хорошо, что у Чарли есть друзья, которые горячо стоят за него, готовы дать отпор всем обидчикам.

Чарли вздыхает: дома его, наверно, дожидаются эти друзья. Собрался, вероятно, весь «штаб». Он с благодарностью вспоминает о Василе, о Джое, о Пабло Де-Минго. Да, это свои, надежные ребята, которым все равно, какого цвета у человека кожа, лишь бы этот человек был по-настоящему честен, благороден и смел. И подумать только: на свете есть страны, где все люди равны, будь они белые, желтые или черные – безразлично!

Чарли нагнулся, зачерпнул рукой воду и смочил пересохшие губы.

С реки доносились далекие голоса – то окликали друг друга рыбаки. Туман поднялся и колыхающейся пеленой повис у ближайшего фонаря. Чарли снова подумал, что его ждут, но даже не пошевелился. Лгать друзьям, как прошла репетиция и что ему сказала мисс Вендикс, было свыше его сил. А рассказать, как позорно прогнал его Горилла, он просто не мог.

И потому он продолжал сидеть у реки, вдыхая сырой, тяжелый воздух и машинально следя за клочьями тумана над фонарем.

В этот же час в Горчичном Раю к домику Робинсонов подошла порядочная группа ребят под предводительством Джоя Беннета. Они долго препирались, кому позвонить, потом Джой нажал звонок, и на крыльце появилась мать их друга. Она протянула Беннету ключ:

– Вот, можете открыть гараж и подождать там Чарли. Он скоро вернется. Отправился к мисс Вендикс на репетицию.

– Мы знаем, мэм, – почтительно отвечал Джой. – Он нам сказал, что ненадолго задержится, но… – тут Джой взглянул на ключ, – мы не думали, что он покажет нам «Свирель».

– Он решил, что теперь, когда машина почти закончена, нужно показать ее друзьям, – сказала Салли.

«Но зачем здесь почти весь „штаб“?» – думает Салли, обводя глазами друзей своего сына. Она хорошо знает жизнь каждого из этих мальчиков и девочек и жизнь их родителей, почти не отличающуюся от ее собственного существования. Вот непоседливый, живой, вездесущий Джой Беннет. Отец его, наборщик типографии, вернулся с войны с двумя медалями и личной благодарностью президента. Однако он тут же снял свои медали и громко заявил, что из благодарности президента не сшить шубы для бедняков. «Лучше подумали бы о том, как помочь типографщикам, которые болеют туберкулезом и даже не могут заплатить за свое лечение», – говорил он с раздражением. Разговоры эти очень повредили Беннету, и он с трудом нашел работу.