Саша Кругосветов - Архипелаг Блуждающих Огней Страница 10

После окончания рабочего дня каторжников доставляли в тюрьму на повозках, нагруженных заготовленными дровами. Обратная дорога занимала гораздо больше времени. На поезде перевозилось до семисот срубленных деревьев: четыреста – для обогрева тюрьмы, триста – на электростанцию. Во время дождей и снегопадов повозки часто сходили с путей, и заключенным самим приходилось их толкать, устанавливая на рельсы. Изнурительная работа по заготовке дров не прерывалась ни на день. На лесозаготовках работали в условиях сурового климата – и при зимнем морозе, и во время дождя и ледяных ветров, и при палящем солнце.

Если заключенные не выполняли как подобает свои обязанности, их наказывали. Заставляли стоять в течение нескольких часов, зачастую не в тюрьме, а под открытым небом. Наказывали также запретом покидать свою камеру, изолируя тем самым от других каторжников. Питались они при этом только хлебом и водой.

Заключенных не только наказывали, но и премировали. Премией могла быть поездка на поезде «Конец пути» на рубку леса или работа в мастерских за пределами тюрьмы. Эта работа считалась легкой и почетной.

Временами поезд проходил через густой зеленый тоннель, напоминающий тот могучий предполярный лес, который увидели первые прибывшие сюда каторжники, тот лес, которого еще не касалась рука человека. Буковые и лавровые заросли, а также заросли других деревьев, малознакомых первым поселенцам и заключенным, приехавшим и высланным в основном из Европы, были почти непроходимы. Теперь справа и слева от дороги открывались виды на обширные пространства, где от густого леса остались только выбеленные водой и ветром пеньки срубленных деревьев – молчаливые свидетели работы каторжников на краю света.

По пенькам, открывающимся нашему взору, можно судить о густоте вырубленного леса. Разная высота пеньков была связана с тем, что заключенные на лесозаготовках пользовались разными орудиями труда: топором или двуручной пилой. О том, в какое время года были срублены деревья, также можно было судить по пенькам: зимой получались высокие пеньки, «рост» которых определялся толщиной снежного покрова, летом – низкие.

Такова была картина рукотворных разрушений этих когда-то девственных лесов на фоне тысячелетиями возвышающихся величественных гор и прозрачных водопадов, ведущих долгую нескончаемую беседу друг с другом, не обращая внимания на суету грешных, суетливых и тщеславных двуногих созданий. Картина эта дополнялась безотрадным видом несрубленных, засохших на корню деревьев, изогнутых, искорёженных, выбеленных и несгнивших, образующих настоящее кладбище великанов растительного мира. Кладбища эти – наваленные деревья, мох на стволах и на почве вместо травы и цветов – также результат деятельности очередных пришельцев в предполярные леса, на этот раз – бобров, наводящих здесь свои порядки, устраивающих запруды, а потом, после гибели деревьев и кустарников, бросающих их ради своих «бесчинств» в новых местах.

Капитан Александр осмотрел поселок и окрестности. В центре поселка – тюрьма. Над зданием тюрьмы длинная матерчатая перетяжка. Выцветшими зеленоватыми буквами написано: «Здесь все делается ради заключенных». У солдат охраны – лица, типичные для военнослужащих определенного рода войск, задача которых – управлять и подавлять. С них, с этих лиц, не сходит выражение свирепого достоинства, необходимое для постоянного устрашения заключенных.

Недалеко от здания тюрьмы высились кучи мусора, отбросов, опилок, отходов кухни, поросших неказистыми сорными растениями. Как и везде, рядом с помойками можно увидеть животных и птиц, ищущих чем поживиться. Все в этих краях кажется удивительным и непривычным даже такому опытному человеку, каким был капитан Александр. Вместо ворон на кучах пищевых отходов сидели большие черные каранчо, лесные соколы с голыми красноватыми или оранжевыми лицами, питающиеся змеями, ящерицами и падалью. Вместо собак сновали красные лисицы. Падальщики дрались из-за отбросов. Тявканье лисиц прерывалось разнообразными криками каранчо: карканьем («трах-рро!»), напоминающим стук друг о друга двух твердых кусков дерева, диким хохотом, пугающим проходящих мимо людей, и жуткими стонами. Вместо крыс – кролики, разбегающиеся при появлении лисиц и каранчо. Вокруг – ни одного знакомого растения, ни одной знакомой травинки. Увидев вдруг люпин, цветок русских лугов и садов, капитан Александр бросился к нему как к родному.

– Люпин, малыш! Как тебя занесло сюда, на край света?

Капитан Александр думал о судьбе заключенных, сосланных сюда, к заливу Заката. «Местная» Сибирь. Только климат значительно мягче. Да уж. Куда-то не туда ты прибыл, капитан Александр. Не лучшее это место для поисков следов древних цивилизаций.

После того как Александр предъявил рекомендательные письма от Его Преподобия Льюиса Доджсона и от мэра Добрых Ветров, столицы Серебряной страны (таким письмом капитан также предусмотрительно запасся), охрана колонии изъявила готовность оказать Александру всяческое содействие. Как мы знаем, Александр хотел получить какую-нибудь информацию о Томасе Бриджесе, но никто из охраны ничего о нем и его миссии не слышал.

– Мы только что прибыли из Хорватии. И никого здесь не знаем. Не поговорить ли Вам с заключенными? – сказал пожилой солдат. – Среди них есть образованные люди из Америки, Европы и даже из России.

Капитана Александра впустили на территорию тюрьмы. Как раз в этот момент готовилась отправка заключенных на лесоповал.

Капитан Александр проходил вдоль повозок и вдруг услышал русскую речь. Вот это была неожиданность. Как на эту, самую дальнюю каторгу попали русские?

До отправки «поезда» оставалось время, и капитан разговорился с одним из русских заключенных. Огромный, страшный, заросший, волосатый. Звали его Симон Радовицкий.

– Рад познакомиться, капитан Александр. Кто мы такие, русские каторжники? Анархисты! Формула анархистов всего мира: «Ни бога, ни властелина!» Мы бежали из России, думали найти свободу здесь, на краю земли. Там задыхались в дебрях бесчеловечных законов. Здесь, в Серебряной стране, свободы тоже не нашли.

Симон долго и увлеченно рассказывал об идеях анархистов:

– Анархия не означает «беспорядок». Анархия означает «без власти». Мы, анархисты, хотим ликвидировать эксплуатацию и власть одного человека над другим. Мы боремся за свободу личности, за жизнь без государственного принуждения, без правительств и государств. Анархизм – идея, как лучше всего жить, анархия – образ жизни. Миллион лет существовали наши предки, охотники, собиратели, пастухи, малыми группами равных, без власти и иерархии. Их общества были успешны, иначе не было бы нас. Государство существует всего несколько тысяч лет. А анархические общества живы до сих пор: бушмены, пигмеи, австралийские аборигены и, наконец, Фуэгины.

Посмотри, как живут Селькамы и Яманы. Тебе кажется жалкой их жизнь? Нет, это не так. Они любят друг друга. У них дружные семьи. Они довольствуются тем, что дает скудная природа. Никому не подчиняются. У них нет вождей. Они свободны. Думаешь, они менее счастливы, чем мы? Если бы это было так, они перестали бы рожать детей и давно вымерли бы. Зачем «цивилизованные» люди вторгаются в их чистую жизнь? Везде, где ступает нога белого человека, красному человеку грозят вымирание, болезни и смерть. Эти «цивилизаторы» говорят, что хотят индейцам добра? Но благодаря их вмешательству племя за племенем, народ за народом уходят в историю. И здесь, на краю земли, на островах архипелага «Блуждающих Огней», свободы тоже не найти.

– Можно согласиться. Что предлагаешь? Вернуться к первобытному состоянию?

– Не надо возвращаться, надо заимствовать идеи. Жизнь человека и отдельных групп в таких обществах построена с учетом личных и групповых интересов. Решения принимаются добровольно, на основе взаимопонимания и выгодных всем совместных действий. При конфликтах, вместо обращения в суд, находят компромисс в теплых, доверительных беседах с участием родственников и друзей.

– Насколько я знаю, сейчас в обществе почти нет таких взаимоотношений.

– Ошибаешься, Александр. В повседневной жизни отношения людей полностью анархичны. Даже под гнетом худшего деспотизма большая часть личных взаимоотношений человека с другими людьми строится на основе добровольного согласия, без которого жизнь невозможна. Семья, дружба, любовь, молитва, отдых, стихийная взаимопомощь при выполнении работ – все они анархичны.

– Но анархия не дает результата, не работает на практике.

– Это единственное, что работает. И государство, и экономика строятся на фундаменте анархии. Пьер-Жан Прудон, отец анархии, сказал: «Свобода – не дочь, а мать порядка». Потому что этот порядок основан на договоренностях знающих друг друга людей, на общественном согласии, на общественном здравом смысле.