Федор Камалов - Война Красного Лиса Страница 5

Трое вождей исчезли в кустах. Привели Олега Гречко.

—Ты кто?— спросил Великий советник.

Скажи, Олег, что ты новенький, лишь вчера приехал. Скажи, что из второго отряда. В конце концов скажи просто, что ты человек.

Но язык выдал:

- Я Одинокий Медведь.

- Из чьего рода?

- Он сам по себе,— сказал кто-то из вождей.— Действительно, одинокий медведь.

Олегу хотелось придвинуться ближе к костру апачских вождей и плюнуть в него — для утверждения своей независимости. Но он посмотрел вверх и не увидел своего звездного талисмана. Ночное небо застлали плотные тучи.

- Из него может получиться неплохой индеец,- обронил Улугбек. Осторожно обронил: может получиться, а может и не получиться.

- Я Одинокий Медведь!— сказал Олег с вызовом.— Сам себе вождь, и сам себе племя!

- Будь ты хоть шестиногим тигром, запомни: на этой земле, — Великий -советник махнул, охватывая широко вокруг,— может гореть лишь один огонь — здесь. Никаких других огней апачи не потерпят. Ты понял меня, бледнолицый?

Диваныч испытанным ораторским приемом выкинул правую руку.

—Товарищи! Воспитание отдельной личности, вот в чем сила такого коллектива, как ваше племя. Личность надо привлекать к коллективу, товарищи, а не отталкивать...

Но личность, скрывшись в темноте, уже пробиралась среди кустов и бормотала: «Фюреры какие нашлись!

Огонь жечь нельзя?.. Нарочно запалю. Подамся в' ковбои, буду охотиться за краснокожими».

Когда и начальник ушел, Великий советник протянул Ашоту Шаману листок. Тот посмотрел и молча передал дальше. Бумажка обошла круг и вернулась к Великому советнику.

«Апачи — хвосты собачьи!»—прочитал он вслух и оглядел вождей.— Поручаем найти злую руку, написавшую эти грязные слова... Красному Лису!

Улугбек поручил своим апачам собрать образцы почерков всех взрослых, работающих в лагере. Всех! Непростая задача.

Почему он решил, что это сделал взрослый? Во-первых, почерк — жесткий, четкий. Во-вторых, никто в отрядах не осмелился бы грубо зубоскалить над племенем, грозной силой.

- Был бы Олег с нами, он бы сразу нашел,— сказал Алька, Сломанный Томагавк.— Он однажды в поезде ежа нашел.

- Ты что мелешь, Сломанный Томагавк! При чем здесь еж!

- Я не мелю,— возразил он.— Мы однажды в Москву поездом ехали, он говорит: «Хочешь, Алька, я тебе ежа найду!» И нашел.

- Ну и что?

- Ничего. Нашел и все.

У апачей Красного Лиса было в лагере любимое тайное местечко. Среди зарослей боярки пряталась лужайка. Если по-пластунски пробраться под ветками, то оказываешься словно в круглой зеленой комнате, где мягкая трава по колени, в центре лужайки лежит горячий черный камень, а над головой высокая синяя крыша.

Улугбек работал с напряжением, перебрал гору собранной бумаги, сравнивал почерки. Попадались никчемные бумажки, поднятые усердными розыскниками где-нибудь с пола. Вдруг он наткнулся на платежную бухгалтерскую ведомость. И еще на толстую пачку заявлений, какие пишут сотрудники лагеря в начале смены, прося принять их на работу.

Он поднял голову.

- Это откуда?

- Это лежало на столе бухгалтера,—объяснил Сломанный Томагавк.— Она пошла к начальнику беседовать, я взял. А это лежало на столе начальника. Он пошел к бухгалтеру беседовать, я взял.

- Ты знаешь, как это называется? Сломанный Томагавк опечалился.

- Сам же сказал, добудьте.

Вождь почесал в затылке, не зная — похвалить Сломанного Томагавка или отругать. Ладно, там видно будет. Перебрал все заявления. Почерк на той подлой записке он изучил так, что с закрытыми глазами видел изгибы каждой буквы. «Апачи — хвосты собачьи!»

- Нет, ни один почерк не похож.

Еще раз перебрал пачку. В ней не хватало трех заявлений: самого начальника, кружковода Баярда и садовника Монахова. «Денис Иванович и без записок может сказать в лицо. Великий советник племени вне подозрений. Значит, садовник Монахов?» Он с сомнением покачал головой.

—Сумеешь незаметно вернуть?

—Конечно!— сказал Сломанный Томагавк.— Начальник и бухгалтер часто ходят друг к другу разговаривать.

В начале июня прогремели короткие грозы. Пустые тучи с жестяным дребезжанием скатывались с гор, никчемностью своей никого не пугая и не радуя, и уходили над равниной дальше.

Потом оказалось, что они всего лишь предвестники настоящей грозы, той неуправляемой дикой стихии, пришедшей с гор в ночь на 15 июня.

Много дней небо клубилось над горами, свивалось в грозовые спирали и вбирало в себя ярость ледяных потоков, тяжесть мрачного камня, угрюмость глубоких ущелий. И гроза двинулась на равнину. Зная свою мощь, она не торопилась. Опережая её летело по проводам грозовое предупреждение. Вечерний отбой в «Радуге» дали раньше обычного.

Самоуверенная луна еще пыталась светить, но черный язык тучи скоро слизнул ее.

Блеснула первая молния. Ударил гром- и усилил страх. Потому что первый гром еще не самый страшный.

Улугбек спал у окна. Он проснулся среди ночи, показалось, что крыша с грохотом проваливается в палату. Сверкало непрерывно.

Улугбек сел, то и дело отшатываясь от окна, от вспышек, ярких до синевы. В какой-то момент он услышал треск и, когда снова посмотрел в окно, у урюкового сада разваливалась и горела старая орешина. Вода с шумом лила с неба, но и огонь был рожден небом и не сдавался.

Толкнув створки окна, он выпрыгнул в грозу. Плети яростного ливня хлестнули по спине.

Что стало с тотемным столбом и палаткой Великого советника?

Ливневые струи в блеске молний казались молочными.

Добежав до сада, он увидел, что целы и столб, и палатка. Орешина уже не горела, она развалилась пополам, поломав кусты и сорвав с тотемного столба укрывавшую его накидку из плотной ткани.

Палатка низко и напряженно гудела под напором льющейся воды. В ней было пусто. Где же Великий советник?

Некогда думать по этому поводу, надо укрыть столб. Он взялся за края накидки. И выронил ее с криком.

НА ЖИВОМ ЛИЦЕ МАНИТО СВЕРКАЛИ ОГРОМНЫЕ ГЛАЗА. ТОЛСТЫЕ ГУБЫ ШЕВЕЛИЛИСЬ.

Дождь хлестал одинаково бога и вождя, смотрящих друг на друга. Молнии рвались в ревущем небе.

Он бросился бежать и, влетев в палату, забился под одеяло.

За окном бушевала гроза. Кто-то в темноте палаты пробирался к окну.

— Ты, апач, уже спишь?— услышал он и отбросил одеяло.

—Олег, сядь.— Его бил озноб.— Давай поговорим о чем-нибудь...

Ранним утром у поваленной грозой орешины на влажной дорожке встретились Ашот Свисток и Ашот Шаман. Каждый во главе своей спортгруппы. Оба Ашота издалека начали приветственно помахивать руками, кланяться и улыбаться, но пробежали мимо друг друга молча. Где-то рядом громко закричал петух. Остановившись, Ашоты посмотрели друг на друга. Физрук отрицательно повел головой, показывая, что кричал не он. Ашот Шаман протянул руку к палатке в саду.

—Там.

Ашот Свисток отстегнул полог и, из палатки, едва не сбив его с ног, вырвался ярко-красный петух. Презрительно глянув на Ашотов, петух кинулся бежать, словно метнулся огонь по сочной зеленой траве. Взлетев на лагерный забор, петух вытянул шею навстречу солнцу и пропел гимн свободе и свежему утру. Распустил пожарные крылья и дунул с забора прочь.

—Красивый петух!— растерянно сказал Ашот Свисток.— Дорогой петух, честное слово!

Апачи возвращались в лагерь с боевых учений. Шли длинной, молчаливой цепью.

Великий советник остановился, сделал у лба руку навесиком и стал всматриваться в поле. Все встали.

—Костры, что ли жгут? — высказали предположение.

Дыма в ярком свете дня не видно, но явственно ощущался запах гари. Перед желтой полосой колхозных полей шатался воздух, и полоса просматривалась будто сквозь колеблющийся пласт воды.

—Пожар?..

—Пожары в городах бывают.

Никто не засмеялся этой наивности.

Пахло тревогой.

Великий советник снял роскошный убор из перьев и повернул к ребятам побледневшее лицо.

—Красный Лис, бери свой род и бегом в лагерь! Скажите начальнику, чтобы прислал водовозку — полную! Остальные за мной!

Оставив на месте щит с нарисованным львом, луки и копья, одиннадцать индейских родов бросились по непаханной земле, по буйным травам — к полям. Однако Красный Лис не считал, что они должны всем родом бежать в лагерь. Ясно, что Великий советник хочет уберечь их от опасности. Но разве его маленькие апачи  не апачи, не воины? В лагерь он послал одного Сломанного Томагавка, а с остальными побежал к пожару.

Горела сухая трава на диком поле. Между полем и колхозной пшеницей вилась только узкая пыльная дорога. Огонь подбирался к ней. Вдоль кромки огня металась нескладная фигура, размахивающая тлевшей рубашкой. Олег Гречко! Он изредка отбегал от огня, чтобы глотнуть свежего воздуха. Но и этот воздух был раскален и обжигал, как сам огонь.