Михаил Колосов - Бахмутский шлях Страница 56

— А ты, хлопче, раздевайся. Мы больше никуда не пойдем, — Она взяла у Яшки из рук шапку и повесила на гвоздь, вбитый в стенку возле двери. — Я зараз вечерю сготовлю.

Напуганный первым отказом, Яшка не скоро освоился. Ему все еще не верилось, что так быстро и хорошо устроился с ночлегом. Только бы не передумала старушка да не выгнала на улицу. Он постарается сидеть тихо и незаметно и даже от «вечери» откажется. В крайнем случае он примостится вот здесь, на уголке стола, и подкрепится своими запасами: сумка не пуста — там, кроме книжки, банка консервов, кусок хлеба.

— Ты что же, спишь уже? — услышал он голос хозяйки. — Умаялся за день. Потерпи, я скоро…

За ужином старушка все выспросила у Яшки и посоветовала ему не торопиться в Ковель. В трех километрах от города в бывшей немецкой экономии стоят какие-то военные, похоже, что госпиталь: солдаты все больше с перевязанными руками ходят, а у некоторых даже головы забинтованы.

— Может, и твой брат там, посмотрел бы. Сказывали, что они из Львова прибыли. Сходи утречком, испыток — не убыток.

Ничего не сказал Яшка, ночью раздумывал, как ему быть: не хотелось зря время терять. И не пойти нельзя — вдруг Андрей рядом. А что же тогда получается — комендант хуже старухи знает, куда перевели госпиталь? Прикидывал Яшка и так и эдак, в конце концов решил сходить в экономию, чтобы потом не думалось.

В НЕМЕЦКОЙ ЭКОНОМИИ

Утром хозяйка вывела его за сад, показала дорогу: экономия совсем рядом — высокие тополя видны.

— Ночевать вертайся… Чего уж там, куда денешься…

Хорошо Яшке от этих слов, будто сил прибавилось, поддернул вещмешок, устремился полевой тропкой в экономию. Идет, песенку насвистывает: «Веселый ветер, веселый ветер…» А ветер и правда веселый: мягкий, теплый, настоящий весенний. В воронках еще снег лежит, а травка вовсю зеленеет, невидимые птички поют. Над самой головой жаворонок серебряной цепочкой играет.

Остановился Яшка, задрал голову: небо голубое, чистое, прополощенное какое-то все, а жаворонка не видать. Самолет пролетел — тоже не видно, только белая полоска по небу тянется. Высоко! Наш ли, чужой? Наверное, наш, иначе по нему такую стрельбу б открыли — враз бы все небо усеялось черными хлопьями разрывов. Видел Яшка не раз, как бьют по самолетам…

Пока размышлял — и экономия, вот она. Шел, все думал, что за экономия такая — завод ли, фабрика. Спросить у старухи постеснялся: сам, мол, увижу и узнаю, что это. Может, это что-нибудь такое всем понятное, что и спрашивать неудобно. И в самом деле — ничего особенного: обыкновенное селение немецких колонистов. Таких вокруг Васильевки несколько, их и называют — немецкие колонии. А тут почему-то экономия. В колониях Яшка бывал: улицы широченные, тополями обсаженные. Огромные, острокрышие, с просторными, как рига, чердаками, дома спрятаны в глубине деревьев, подальше от дороги.

Как началась война — опустели колонии: всех колонистов вывезли куда-то. Бегал Яшка после с ребятами в колонию, шарили там. Жуть страшная: дома пустые, сараи — тоже. Нигде ни души. Двери все пооткрыты, ветер гуляет. Кошку одну встретили — и та одичала: глазами сверканула да как брызнет, только ее и видели.

В одном доме Яшка поднял красивую открытку: ветка ёлочки, а на ней свечка горящая. Все как живое нарисовано. И надпись: «Glueck wunsch». Передрожал потом Яшка из-за этой открытки. Когда гитлеровцы появились, слух прополз: всех, кто ходил в колонию, к коменданту потянут. А у кого найдут какую-нибудь вещь — сразу расстрел. Пришлось сжечь открытку, мать настояла. А жаль, красивая была открыточка…

В экономии шум, гам. Солдаты снуют туда-сюда. Одни маршируют — ать-два, ать-два, другие нестройными рядами идут куда-то, подсмеиваются над марширующими. Непонятное какое-то войско: госпиталь — не госпиталь, военные занятия проводят. А шинели кой у кого внакидку: один рукав надет, другой — пустой, рука под шинелью на привязи. На многих бинты белеют.

Подошел Яшка к солдату, стоявшему у ворот в одиночестве, спросил:

— Дядя, это госпиталь здесь?

— Нет…

Солдат курил, опершись на палку, смотрел вдоль улицы. На Яшку он даже не взглянул. Не по себе стало Яшке от такого невнимания, а еще больше оттого, что это не госпиталь. Напрасно, значит, он пришел сюда.

Яшка хотел тут же повернуть обратно, но что-то удержало его. Потоптавшись и посмотрев за компанию с солдатом вдоль улицы — чтобы хоть как-то расположить его к себе, — Яшка с трудом выдавил:

— А вы из Львова?..

Никакого ответа: казалось, солдат не слышал. Рассердился Яшка на себя: «И чего бояться? Съест он, что ли?.. Надо было громче спросить». Откашлялся и только хотел было заговорить снова, как солдат ответил:

— Нет…

«Во!.. Он, оказывается, замедленного действия! — Яшка обиделся на солдата и потому в душе издевался над ним: — Пружинка у него, видать, не сразу срабатывает. Других слов не знает, что ли? Заладил: «нет» да «нет». И шинель на нем какая-то мятая, и соломинки прилипли к шапке, и сапоги начищены небрежно, пятнами — гуталином мазал где густо, где пусто. Дремучий какой-то…»

Пока Яшка рассматривал солдата и думал, как ему быть, тот вдруг оттаял и добавил:

— Из Вологды я, — и, прихрамывая, опираясь на палку, заковылял во двор. В глубине двора сооружен четырехугольник из скамеек, в центре вкопанное до половины ржавое ведро. На шесте фанерка: «Место для курения». Солдат бросил окурок в ведро, присел на скамейку.

— Иди, посидим дак… — Он смахнул что-то невидимое со скамьи, хлопнул по ней ладонью, приглашая: — Земляков ищешь?

— Брата, — Яшка обрадовался разговору, поспешил объяснить все: — Во Львове он лежал. А госпиталь перевели куда-то… Сказали — сюда.

— Нет, это не госпиталь.

— А почему в бинтах?

— Раненые, дак вот и в бинтах. Выздоравливающие потому… Может, и здесь твой брат. Из разных госпиталей сюда направляют. Фамилия как его?

— Воробьев.

Пожилой, медлительный солдат вдруг встрепенулся, удивленно взглянул на Яшку, взглянул как-то недружелюбно, но сказать ничего не успел: отвлек появившийся из-за угла дома юркий белобрысый солдатик. Шинель расхлыстана, пилотка на макушке, безбровый, он воровато оглянулся по сторонам, подмигнул и юркнул в дверь.

— Погодь, — остановил его Яшкин собеседник. — Наработал дак?..

— А тебе какое дело? — выглянул тот из двери. — В колхозе я и до войны наработался, а сейчас я военный, притом — раненый. Понял? Есть две дырки под носом и посапывай. Понял?

— Понял дак… — проворчал пожилой, — Брат вот к Воробьеву, — кивнул он в сторону Яшки и отвернулся, недовольный.

— К Воробью брательник? — удивился белобрысый, дурашливо раскрыв глаза и рот, и, не выходя из дверей, поманил Яшку: — Топай сюда, он дома.

Побежал Яшка, не помня себя от радости. Бежит, а сам не верит — неужто нашел брата? Сердце колотится, дышать даже мешает. Схватил белобрысый Яшку за плечи, втиснул из сеней в комнату, прокричал:

— Эй, Воробей! Ты что же не встречаешь — тебя братуха ищет.

С трудом рассмотрел Яшка в полумраке большую, без перегородок, комнату: на средине печь с широкой кирпичной трубой, уходящей в потолок, вдоль стен на полу соломенные постели, подбитые снаружи досками, чтобы солома не растаскивалась. Пол чисто вымыт — пахнет сырыми досками. От волнения не сразу увидел, как из-за печи вразвалку вышел рыжий парень, одетый в просторный немецкий маскировочный халат. В зеленых и коричневых разводах, пятнистый, будто пантера, парень зарычал на белобрысого:

— Чего каркаешь, спать людям не даешь?

— Так вот же братушка твой, не узнал? — юлил белобрысый, а сам щупал Яшкин вещмешок. — И гостинчик принес, баночки какие-то, похоже — тушеночка. А?

Рванул в сторону вещмешок Яшка, попятился: нет, не Андрей то…

— Да ты подожди, толком говори, — рыжий вышел на середину комнаты, расставил ноги в широких шароварах. — В чем дело?

— А что, разве ошибочка вышла? — заглянул Яшке в лицо белобрысый. — Ну, ничего, садись. Доставай шамовку. А то тут задавили пшеном да кукурузным хлебом. Мама, наверное, что-то испекла? — Он приложился носом к вещмешку, потянул воздух и, зажмурившись от удовольствия, пошел навстречу рыжему: — Ей-богу, тушенка!

— Продаешь, что ли?

— Не-е… Самому солдаты дали, — проговорил Яшка и отступил к порогу.

В комнату вошла женщина:

— Чи есть хю? — спросила она, ставя на пол корзинку. — Може, семечок хто хоче купить, або шматочек сала?..

— Сало? — подскочил к ней белобрысый. — А ну, показывай, бабка, сало? Какое оно?

Яшка направился к выходу, рыжий остановил его:

— Куда же ты? Подожди, разговор не кончен. — И к старухе: — Ну, где сало? Не бойся, показывай, тут все свои.

— А чего мне бояться? — заверещала женщина, поправляя платок: — Не краденое — свое. Последний шматочек, от германца сховала, а теперь гроши треба одежу купувать. — Она вытащила из-под семечек в белой тряпке сало, развернула бережно, положила на ладонь.