Владислав Гравишкис - Большое испытание Серёжи Мерсенёва Страница 10

От волнения шумело в ушах, лоб стал влажным от проступившей испарины...

Вскоре появилась мама. Знает ли она? Мама знала: он видел, что она крепится, а у самой глаза полны слёз, то и дело покусывает губу. Зачем они сказали, что будет операция? Теперь расстроится, будет плакать...

— Ты не беспокойся, мама, — торопливо заговорил Серёжа. — Дядя Карп говорит, что это со всем не больно, чуть-чуть...

Мама расплакалась; мальчик почувствовал что не может больше выдержать — колючий клубок подступил к самому горлу, мешал дышать. А плакать ему не хотелось, ни за что не хотелось: ведь не плакали же Карп Иванович, дядя Гриша, Коля Булавкин. Наоборот, ещё подшучивали над своими операциями...

Глухо постукивая костылём, подошёл Карп Иванович, потрогал Мерсенёву за плечо и ворчливо сказал:

— Э-э, мамаша, так не полагается! Ступайте-ка лучше отсюда — парню спокойнее будет, — и выпроводил её, а сам подсел к Серёже и заговорил с ним тихо и ласково, стараясь успокоить и подбодрить мальчика.

Коля сидел на своей кровати и хмуро покусывал ногти.

Через час в палату вкатили длинную белую тележку.

«Уже? Так скоро?» — подумал Серёжа. Ему захотелось крикнуть: «Нет, нет, не надо! Подождите ещё немного, ещё чуть-чуть...» Но он глянул на отвернувшегося к окну Карпа Ивановича, на Колю, рассматривавшего ногти, но вряд ли видевшего их, и сдержался. Сердце билось часто и сильно.

— Держись, Серёженька! — глуховатым голосом сказал ему вслед Карп Иванович.

Серёжа хотел ответить твёрдо, но не смог и прошептал:

— Я держусь...

Тотчас за дверью он увидел маму. Бледная, осунувшаяся, она казалась ещё выше, чем была там, дома. Ладони её лежали высоко на груди, у самой шеи, пальцы шевелились, сжимая и распуская воротник накинутого на плечи халата. Она рванулась к Серёже, но тотчас шедшая рядом с тележкой Лидия Ивановна повела её в сторону.

— Не надо, не надо, Зинаида Алексеевна! Всё будет хорошо! — услышал Серёжа успокаивающий голос врача.

Ему хотелось поговорить, успокоить маму, но горло пересохло, и он не успел ничего сказать. А тележка катилась всё дальше и дальше по длинному коридору, и в конце его Серёжа увидел дядю Гришу. Силачёв, тоже бледный и осунувшийся, с чёрным пятном на помороженной щеке, стоял у двери операционной и устало глядел на Серёжу.

И ему мальчик не успел ничего сказать — дверь операционной распахнулась, тележка вкатилась в комнату, где всё было белым: и стены, и потолок и ламповые шары под потолком, и столы. Даже люди здесь стояли какие-то странно белые в белых халатах и шапочках, с марлевыми масками на лицах.

Серёжа видел только глаза и по очкам узнал Вениамина Алексеевича. Он улыбался, говорил что-то ласковое, но Серёжа ничего не мог разобрать: так сильно шумело в ушах.

Потом мальчика переложили с тележки на длинный белый стол, накрыли простынёй. Вениамин Алексеевич отодвинулся к ногам мальчика и что-то сказал. Операция началась...

КАК МНОГО ДРУЗЕЙ!

Медленно проходили дни.

Серёжа понемногу поправлялся, но он очень устал от больничной жизни. Противны стали запахи лекарств, бесконечные разговоры о болезнях непрекращающийся треск костяшек домино, в которое повсюду играли больные. Неприятной стала даже строго оберегаемая чистота.

Спустя месяц во время обхода Лидия Иванов-на осмотрела мальчика и сказала, что ему надо делать гимнастику. Серёжа удивлённо посмотрел ей вслед: как же делать гимнастику? Нога-то одна, стоять не на чем...

Вернувшись с обхода, Лидия Ивановна сама показала, как делают гимнастику в постели. Серёжа подчинился было, подрыгал несколько раз руками и ногой, сел, лёг, но быстро ослабел, покрылся испариной и отвернулся лицом к стене.

— Серёженька, ещё немного! — уговаривала Лидия Ивановна.

Серёжа угрюмо молчал.

— Ну, хорошо, на сегодня хватит.

«И зачем она мне — гимнастика? Всё равно на костылях ходить», — невесело размышлял Серёжа.

Подошёл Карп Иванович, постоял над Серёжей, присел на край кровати и тронул за плечо:

— Обиделся? А зря! Тебе люди добра желают.

— Добра? — пренебрежительно фыркнул Серёжа. — Это гимнастика — добро? Ска́жете!

Мальчик очень сдружился с рассудительным и простодушным стариком, не стеснялся говорить с ним прямо и откровенно.

— Экий ты, право, непонятливый! Без гимнастики и костыли тебе ни к чему, в один момент слетишь...

— Ну да! Сами, небось, не делали гимнастики, вот и говорите.

— Я не делал? Всё прошёл, от начала до конца. Показать?

— Да ладно уж, не стоит, — смутился Серёжа.

— Нет, всё равно покажу. Я, брат, теперь хоть в цирк могу — учёный.

Карп Иванович скинул халат, улёгся и начал проделывать всё то, чему только что учила Серёжу Лидия Ивановна.

Серёжа с интересом наблюдал за ним. Даже смешно стало: очень уж на себя непохож стал Карп Иванович. И в конце концов Серёжа расхохотался.

— Видал-миндал? Это, брат, целая наука — гимнастика для одноногого, — говорил Карп Иванович, накидывая халат и опять превращаясь в степенного, пожилого человека.

— Подумаешь! — усмехнулся Серёжа. — На костылях и без гимнастики ходить можно.

— Не так-то это просто, милок.

— А вот посмотрите...

Серёжа достал из-под кровати костыли. Их прислал из города дядя Гриша — новенькие, блестящие, сделанные из алюминиевых трубок, с чёрными резиновыми наконечниками и кожаными подушечками на перекладинах.

Голова у Серёжи немного кружилась, но он не обратил на это внимания. Попрыгав у кровати, он ухватился за костыли и сделал первый шаг. Это удалось. Но на втором шагу он слишком далеко закинул ногу и потерял равновесие. Стремясь поправиться, он невольно сделал движение как будто хотел ступить на правую ногу, которой у него не было, пошатнулся, костыли с грохотом покатились в разные стороны. Падая, Серёжа стукнулся плечом о тумбочку, та качнулась, графин с водой соскользнул на пол и разбился вдребезги.

— Вот старый дурень! Подзудил малыша! — ругая себя, Карп Иванович кинулся к Серёже. — Николай, Булавкин! Сюда!

Серёжа лежал среди осколков стекла, в луже воды, бледный, испуганный. Как же так? Ведь Карп Иванович ходит на костылях, и это кажется совсем нетрудным делом, а у него вон что получилось. Почему? Нет, не так легко ему будет жить с одной ногой!

Прибежали Николай, санитарки, Лидия Ивановна. Осколки убрали, пол вытерли, Серёже дали свежее бельё. Санитарки хотели поругать мальчика за разбитый графин, но Карп Иванович заступился:

— Моя вина — я в ответе. А парня не трогайте.

Серёжа лежал тихо и всё думал и думал. Невесело было на душе.

— Вот ведь какая ошибка получилась у нас, сынок! — гудел над ним голос Карпа Ивановича. — Ну да ладно — переживём. Главное — ты духом не падай! Жить-то ведь надо, никуда не денешься. А от гимнастики не отказывайся, мальчишество своё переломи. В больнице век жить не будем, выйдем и мы на белый свет, а там всяко приходится.

«Скорей бы уж уйти отсюда», — думал Серёжа, глядя в ярко освещенное окно.

Чувствовалось приближение весны. Солнце стало греть сильнее, настывшие за ночь морозные рисунки растаяли, виднелась красная крыша противоположного дома. На ней совсем не было снега, свисали длинные сосульки.

Там, за окном, был мир здоровых и сильных людей.

Сверкая и искрясь, он точно дразнил Серёжу — светлый, радостный, весёлый и такой недоступно далёкий. Когда-то и Серёжа был такой же, как и все, мог свободно бегать и ходить, а теперь он уже не может быть там. Ему надо делать гимнастику, привыкать ходить на костылях.

Утром Серёжу не пришлось понуждать делать гимнастику. Он охотно сам взялся за дело и выполнил всё, что требовалось. Запыхавшись, лёг отдыхать и украдкой под одеялом пощупал мускулы: ему казалось, что после такой старательной работы они должны хотя бы немного окрепнуть. Но мускулов ещё не было.

Дней через пять ему разрешили учиться ходить на костылях. Всей палатой совещались, как это сделать получше, и решили провести первый урок в больничном коридоре сразу после завтрака.

Когда вышли из палаты, то оказалось, что в коридоре много людей. Серёжа насупился — он и так волновался перед своим первым путешествием, а тут ещё целая толпа будет смотреть! А вдруг он растянется посреди коридора, как тогда в палате? И мальчик оттолкнул костыльки, которые подставлял ему Коля:

— Не хочу!

— Это ещё почему? — удивился Карп Иванович.

— Разве не видите? Стесняется, — сказал Коля.

— Напрасно! Без людей, Серёжа, не проживёшь. Вся жизнь наша на людях проходит...

— Не хочу! — упрямился Серёжа.

— Слово-то какое нехорошее: не хочу. А лыжников помнишь? Думаешь, они тоже говорили — не хотим в ночь-полночь в лес итти какого-то мальчишку спасать? Нет, брат! Раз надо — никаких «не хочу» не может быть! Держи костыли!

Серёжа угрюмо посмотрел на Карпа Ивановича, однако костыли принял.

Пошёл он мелкими, неуверенными шажками, нахмурясь, сосредоточенно глядя себе под ноги. «Не упасть бы! Только бы не упасть!» — одна мысль мелькала в голове мальчика.