Алоис Ирасек - Старинные Чешские Сказания Страница 33

В последний раз несли ходы сторожевую службу в роковом для Чехии 1620 году, когда заградили они баварскую границу засеками в самых важных местах. В последний раз перекликалась тогда в дремучих Шумавских лесах ходская стража, в последний раз развевалось над головами чешских пограничников украшенное песьей головой, обведенное черной каймой белое знамя.

Грянула Белогорская битва.

Всенародное бедствие докатилось и до далекого горного Ходского края. На четырнадцатый день после казней на Староградской площади[53] императорский наместник Карл фон Лихтенштейн отдал ходов под власть барона Вольфа Вильгельма Ламмингера фон Альбенрейта, который был одним из императорских уполномоченных в страшной трагедии 21 июня 1621 года.

Девять лет спустя ходы были проданы тому же Ламмингеру в полное потомственное владение за пятьдесят тысяч гульденов. Новый господин не захотел признать их вольностей и привилегий и стал обращаться с ними, как с людьми крепостными и подневольными. Но храбрые ходы не покорились и не пожелали без боя поступиться своей свободой и своими правами, унаследованными от отцов. Они начали с немецким магнатом тяжбу, не желая ему повиноваться. Долго длилось судебное разбирательство. Тем временем Вольф Вильгельм Ламмингер умер, и тяжба закончена была только при сыне его Максимилиане, который ее выиграл.

Ходам был вручен приговор, гласящий, что просьба их раз и навсегда отклоняется, привилегии их уже не действительны и предписывается им под страхом суровой кары соблюдать perpetuum silentium[54].

Это было в 1668 году.

Сильно поразило ходов решение суда, и на некоторое время наступила в их крае могильная тишина. Но тишина та не была вечной. Ходы не забыли о своих привилегиях и былой вольности, и, как самый драгоценный клад, хранили их доверенные лица старые грамоты чешских королей, пожалованные предкам ходов. Верили ходы, что пока в их руках эти грамоты, еще не пришел конец их вольности, еще могут они постоять за свои права.

Дознался тргановский магнат о тайной надежде ходов и приказал, чтобы выдали ему старые грамоты. С той поры ходы еще больше уверились, что их грамоты не утратили силы. Иначе зачем бы понадобились они пану? Не послушались ходы приказа и грамот не выдали. Ламмингер пригрозил ходам, но они продолжали сопротивляться. Тогда применил он насилие и отнял ходские грамоты, укрытые в ту пору в Уезде. Но не все грамоты удалось ему найти. Две, самые важные, ходы спасли и вскоре опять начали тяжбу с тргановским Ломикаром, как называли они Ламмингера.

Прежде всего послали они в 1692 году депутацию к императору в Вену. Пришла весть, что император принял посланных милостиво.

Воспрянули духом ходы, укрепилась их вера, что правда восторжествует; еще до объявления решения суда отказались они платить Ламмингеру оброк и перестали ходить на барщину. Тогда Ламмингер подал жалобу, представив в ней ходов опасными бунтовщиками. В Ходский край был направлен пльзенский краевой гетман Гора.

Ходы со всех деревень были созваны в Трганов, панскую резиденцию. Побелел замковый двор от суконных ходских жупанов. Плотно, плечом к плечу, стояли ходы; их тяжелые белые широкополые шляпы задевали полями одна другую, там и сям виднелись барашковые и шерстяные шапки. Все со жгучим нетерпением ждали, что объявит им краевой гетман; почти все твердо надеялись услышать радостную весть о том, что тяжба их благополучно разрешена.

Наконец в окне замка появился пан в длинном кудрявом парике, в кафтане с золотым шитьем. Это был краевой гетман. Писарь его подошел с ним к окну и прочитал нетерпеливо ожидавшим ходам официальное решение: что давно уже лишены они своих прав, что хотя было им предписано perpetuum silentium, они не соблюдали его и в том виноваты, а потому заслуживают кары. Тем не менее будет им все прошено, если они откажутся от своих привилегий и обещают повиноваться своему пану.

Вознегодовали ходы. Чуть было не бросились на Ламмингера, стоявшего рядом с гетманом. И тогда молодой крестьянин из Уезда, Ян Сладкий, по прозвищу Козина, горячее других стоявший за ходские права, высказал мысли всех ходов. Объявил он в глаза краевому гетману, что не верят они прочитанному, ибо противно это всякому праву.

Так и не послушались ходы и продолжали бороться за свои вольности. Жалоба их пошла на новое рассмотрение в апелляционный суд в Прагу, а им приказали направить туда же семерых толковых и надежных доверенных. Наряду со старым Криштофом Грубым, драженовским старостой, послали ходы в Прагу и Яна Козину – главаря. Но не о старых привилегиях повели с ними речь в Пражском апелляционном суде, а о неповиновении Ламмингеру и их «бесчинствах», о которых доносил Ламмингер, число которых в каждом его донесении и жалобе все возрастало. Ходы опять сослались на свои права. В доказательство предъявили они две уцелевшие у них самые важные грамоты. Но судьи отрезали у грамот печати, изрезали пергамент и, добавив, что грамоты эти уже давно недействительны, потребовали у семи ходоков, чтобы покорились они и принесли Ламмингеру, как своему господину, присягу повиновения и верности. Когда же ходы того не исполнили, бросили их в тюрьму.

Между тем управляющий Ламмингера, Кош, творивший по воле своего хозяина притеснения и насилия, так разгневал ходских крестьян, что напали они на него и его помощников. Силой ворвался Кош в Драженове в дом Криштофа Грубого, чтобы завладеть письмами, полученными от посланцев из Вены. А когда начал он и в Уезде так самовольничать, восстали против него ходы. Управляющий Кош приказал сопровождавшим его панским егерям стрелять в народ. Но уездские ходы разоружили панских егерей, а управляющего замком взяли в плен.

Но всем этим ходы только лили воду на мельницу Ламмингера. Он тотчас попросил у властей солдат. Отряд не мешкая прибыл и прежде всего занял Уезд.

Не дожидаясь прибытия солдат, уездские жители покинули деревню и собрались в лесах у выселка Гамри. К ним присоединились ходы из окрестных деревень. Оттуда под натиском более сильного врага пришлось им отступить в Поциновицы. И здесь начался бой между ними и преследующим их войском.

Много крови ходов пролилось в этом бою за исконную, милую сердцу свободу, но все было напрасно. Одолело их панское войско.

Многие из взятых в плен были брошены в тюрьмы в Пльзени, в Тыне и в Стршибрже, где их избивали наравне с бродягами и ворами. Остальных же ходов, деревню за деревней, вызывали – а было то перед самой жатвой – в Тргановский замок, и там должны были все крестьяне, бедные и богатые, присягнуть, что отныне и на вечные времена останутся они и потомки их подданными и крепостными людьми его милости высокородного пана Ламмиигера фон Альбенрейта и его наследников, что признают они недействительными все свои старинные права и королевские грамоты и будут строго соблюдать предписанное им perpetuum silentium.

Тяжек был путь в Трганов; безмолвные, удрученные стояли ходы во дворе перед канцелярией, ожидая, когда их позовут. Уныние овладело всеми, и даже те, кто не пал духом, хорошо понимали, что сопротивление бесполезно. Глухим голосом повторяли они слова присяги; многие при этом запинались, у многих дрожал голос. Ходские доверенные Козина, Криштоф Грубый и остальные всё еще томились в тюрьме при Новоградской ратуше в Праге. От них требовали повиновения Ламмингеру. И когда услышали узники о том, что сталось в родной деревне, дали они свое согласие. Но не все. Не поставили подписи своей Грубый и Козина.

Козина сказал:

– Ломикар может силой заставить нас ходить на барщину, но как я могу сказать, что наши права недействительны? Нет, они всегда останутся в силе!

Тех, кто подписал, отпустили домой. В тюрьме остался лишь драженовский староста и его племянник Козина.

Но даже теперь Ламмингер не был доволен. Приговор суда казался ему слишком мягким. Он подал апелляцию в Уголовный суд. И замысел его удался.

Уголовный суд решил Криштофа Грубого, Козину и Чтверака, как зачинщиков и главных бунтовщиков, повесить, а остальных ходских вожаков поставить к позорному столбу и затем во искупление их дерзости подвергнуть суровому заключению.

В Вене тот приговор утвердили не полностью: не троих, а одного постановили повесить. Тем временем Криштоф Грубый, некогда самый уважаемый староста Ходского края, умер в пражской тюрьме. Оставалось решить, кого из двух – Чтверака или Козину – обречь на смерть. И суд решил повесить Козину, как «очень речистого и, следовательно, самого опасного из всех, наиболее закоренелого и не желающего просить о помиловании бунтовщика».

Для исполнения приговора Козину привезли в Пльзень. Когда приблизился день казни, приказал Ламмингер, чтобы шестьдесят восемь ходов, собранные из разных деревень, все с малыми детьми, пришли в Пльзень посмотреть, как будут вешать Козину; хотел он, чтобы запомнили они и дети их и передавали из поколения в поколение, как наказуются сопротивление и бунт против пана.