Алоис Ирасек - Старинные Чешские Сказания Страница 34

Сам он тоже приехал в Пльзень, чтобы полюбоваться на казнь Козины.

Мужественно готовился к позорной смерти Козина и утешался той мыслью, что дело их правое и умирает он безвинно.

В день казни, 28 ноября года 1695-го, собралось в Пльзени множество людей – местных и окрестных жителей. Толпы народа повалили за осужденным, за которым шли его семья и земляки – шестьдесят восемь ходов, высоких и статных мужей в плащах, кожухах, но без чеканов за поясом. Ведя за руки своих детей, угрюмо шагали они и с жалостью смотрели на несчастного Козину. Он исхудал от долгого заключения, но шел бодро, высоко неся голову. Со всех сторон его окружали солдаты.

Шествие выступило из города. Барабан, обтянутый черным сукном, глухо отбивал дробь, и эти мрачные, печальные звуки сливались с заунывным звоном похоронного колокола.

За городом, на холме, возвышалась виселица. Вокруг нее выстроилось войско, в середине стояли городские советники и чиновники; дальше, на конях, – офицеры, краевой гетман Гора и рядом с ним – Ламмингер фон Альбенрейт.

Козину ввели внутрь каре. Все вокруг замерло; в печальной тишине слышались лишь рыдания его семьи и земляков. Осужденный, остановившись под виселицей, поцеловал крест, поданный ему священником, и в последний раз обвел взором толпу, в которой стояли его жена, мать, дети и земляки. Но вот рядом с офицерами на конях он увидел того, кто был виновником всего случившегося, – Ламмингера.

Козина посмотрел ему в лицо и вдруг воскликнул громким голосам, ясно прозвучавшим в чистом морозном воздухе:

– Ломикар! Ломикар! И года не пройдет, как мы вместе с тобой предстанем перед судом всевышнего! Он укажет, кто из нас…

Офицер, распоряжавшийся церемонией, встрепенулся. Его обнаженная шпага блеснула в воздухе, палач выдернул скамейку из-под ног осужденного, и голос Козины умолк навсегда. Яна Сладкого, по прозвищу Козина, не стало.

Бледный, как смерть, смотрел на виселицу Ламмингер, потом повернул коня и стремительно поскакал в город.

Ходы и весь народ, стоявший вокруг, пали на колени и, потрясенные виденным, молились от всей души за казненного.

Плакали и рыдали не только жители Ходска, но и окрестные крестьяне; в волнении повторяли они, что ход Козина позвал тргановского немца на божий суд.

Не поехал Ламмингер из Пльзени в Тргановский замок, а послал марочного к своей жене, приказав ему сопровождать жену в Пльзень, где он будет их ожидать.

В Тргановский замок вернулся он опять только в конце года, осенью. Все, кто видел его, говорили, что он сильно изменился, осунулся, стал еще брюзгливее и суровее. Никогда не выезжал он теперь, как бывало, один; всегда под охраной. Не доверял он ходам.

Часто, оставшись дома в одиночестве, расхаживал барон по комнатам, мучимый тревожными думами. Сон покинул его; а когда все же смыкались его веки, страшные сновидения заставляли его стонать и кричать. Слова Козины не выходили у него из головы, и он с трепетом считал дни.

Уже год был на исходе, и ничего не случилось. И начал барон подумывать, что ходский крестьянин грозил ему понапрасну. Но потом опять приходили минуты, когда он вспоминал о Козине – не мог он забыть его! – и снова Козина являлся к нему во сне бледный, с пылающим взором и звал его на суд божий.

Чтобы развлечься, созывал Ламмингер многочисленных гостей в Тргановский замок, устраивал охоту на дикого зверя и шумные пиры.

Но не облегчил он участи ходов. Должны были они отбывать барщину, а когда Ламмингер с гостями ехали на охоту – гнать на них зверя из тех лесов, где когда-то они и отцы их сами, как паны, охотились.

Октябрь прошел; наступил ноябрь.

Однажды вечером, после охоты, сидел за столом Ламмингер с гостями; на дворе собиралась гроза. Ламмингер был в добром расположении духа, ибо в последние дни тешился мыслью, что слова Козины сказаны были на ветер. Мол, если до сих пор ничего не случилось, то ничего уже и не случится, переживет он и ноябрь, как пережил прошедшие месяцы. Разгоряченный вином, заговорил Ламмингер о том, что обычно таил от людей: о сроке, назначенном Козиной. Начал он над словами Козины глумиться и наконец дерзко воскликнул:

– О, Козина, плохой ты пророк! Год уже на исходе, ты там, а я до сих пор здесь!

И вдруг разом упал в кресло.

Взвился вихрь на дворе, деревья под окнами зашумели, двери комнаты открылись сами собой, оконные стекла задребезжали, и по столовой медленно проплыла белая фигура.

Барон лежал бездыханный, глаза его закатились. Он ушел туда, куда позвал его Козина. Окружившие его мужчины и женщины дрожали от ужаса.

Весть о смерти Ламмингера разнеслась по всему Ходскому краю. Все вспоминали с любовью Козину и повторяли:

– Божий суд свершился! Божий суд!

Тело барона Ламмингера фон Альбенрейта отнесли в кленечскую церковку и положили там в склеп. Проклятия ходов сопровождали его.

Тотчас после похорон вдова Ламмингера с дочерьми уехала из Трганова и больше туда не возвращалась. В том же году продала она это имение, а также Коут с Рызмберком и другие.

Свято хранили память о храбром Яне Козине все его земляки и после смерти его стали носить в знак траура шнурки черного цвета на своих белых широкополых шляпах.

До сих пор жива молва о невинно казненном Яне Козине.

О ЯНОШИКЕ

Кралова Голя[55], что высится над обширными лесами и живописной долиной верхнего Грона, – гора историческая. Ее могучая вершина безлесна; никогда не затихает ветер ни ее вольных просторах, залитых солнцем. В туманы и грозы, под ветром и солнечными лучами одиноко стоит на Краловой Голе поросший мхом, старый каменный стол. Всеми забытый, выглядывает он из травы, вереска и зарослей низкорослого горного сосняка.

Некогда, много-много лет назад, видывал он гостей, и широкие окрестности Голи оглашались криками охотников и звуками рога. Это было в ту пору, когда навещал его владыка Венгерской земли – веселый король Матвей[56].

Каждой раз, охотясь в окрестностях – в Липтовских горах или Зволенских лесах – на медведей и диких кабанов, отдыхал он тут со своей многочисленной свитой. Король был в охотничьем костюме, золотой рог висел у него на перевязи. Магнаты щеголяли богатыми доломанами, блестящими коваными поясами и шапками из дорогого меха, отделанными перьями. В руках у них были копья, за поясами-охотничьи ножи. Пышные усы украшали их бритые загорелые лица.

Взобравшись на гору, все усаживались вокруг каменного стола. Свора собак ложилась у ног охотников, жадно глотая прохладный горный воздух. Слуги и крестьяне из ближнего селенья выкладывали из корзин на стол яства и вина. И, сидя за каменным столом, высоко-высоко над долиной, весело пировал король со своими панами. С наслаждением обозревал он величественные горы, спускавшиеся по их склонам темные, дремучие леса, зеленые долины, затопленные потоками золотого света. Солнце ярко освещало и белые домики земанов, и рдеющие крыши замков, что высились над усадебными строениями и крестьянскими хатами. Широко и далеко раскинулась прекрасная Словацкая земля.

Так бывало при короле Матвее…

После его смерти тихо стало на Краловой Голе, каменный стол был надолго забыт.

В замках и поместьях бесчинствовали своевольные паны. В деревнях давили крестьян непосильный труд и неволя. Великие обиды чинились народу. Паны и земаны заставляли крестьян дни и ночи гнуть спину на барщине. В страхе перед солдатчиной неспокойно спали парни.

Невмоготу стало людям. Спасаясь от панского гнета, бежали молодые словаки из деревень в далекие горы. Становились они там вольными горными хлопцами. Свободные просторы карпатских голей были их домом, а леса – надежной охраной.

В те тяжелые времена оживилась Кралова Голя. Снова уселась за каменный стол дружина со своим предводителем. Но не король то был, а горный хлопец – Яношик из Тярховой, что в Горнотренчинском крае. И с ним не магнаты, не ясновельможные паны в доломанах и кованых поясах, а «вольница» – одиннадцать удалых молодцов в широкополых войлочных шляпах, зеленых рубахах, в белых суконных портах с широкими поясами и кожаных лаптях. Не было у них мечей и дорогого оружия, зато у каждого на боку – нож в ножнах, два пистолета за поясом, валашка[57] в руке да ружье-самострел за плечами. Звались удальцы: Суровец, Адамчик, Грай-нога, Потучик, Гарай, Угорчик, Тарко, Муха, Дюрица, Михальчик и Ильчик-хитрец, большой мастер играть на волынке.

Лишь в суровую зимнюю пору не собирались молодцы вокруг каменного стола на Краловой Голе. С ранней весны до студеной зимы выходили они на особую охоту. Водил их Яношик отбирать у панов неправедно нажитое богатство, бороться с несправедливостью, защищать бедных, обездоленных земляков. Всем сердцем жалел словак Яношик свой томящийся в тяжелом рабстве народ. И если не мог помочь ему выйти из неволи, то хоть мстил за него.