Шамиль Ракипов - Откуда ты, Жан? Страница 41

— Я — советский разведчик. Пришёл к вам по заданию Москвы.

Немец не вздрогнул, не побледнел. Лишь удивлённо переспросил:

— Москва? Задание? Ну и шутник — жених!..

— Нет, господин Штрубэ, не шутник я. Со мною шутки плохи. Я повторяю: пришёл к вам по заданию Москвы. Вы или будете сотрудничать с нами, или…

Штрубэ с недоумением поглядел на Кабушкина. Отставив кофе, тихо сказал:

— Или я позвоню в гестапо.

— Смею заметить: пока приедут из вашего гестапо, я трижды успею отправить вас на тот свет… Но этим вы не отделаетесь, — Жан протянул ему несколько копий его телеграмм и листы лабораторных анализов.

Штрубэ неохотно взял, пробежал их глазами. На лице появилось беспокойство.

— Вы смелый разведчик. Всё же, где гарантия, что вы не провокатор?

— Приходите вечером в шесть к аптеке, что по соседству с гестапо. Только предупреждаю: не вздумайте туда звонить. В противном случае подлинники этих бумаг попадут куда следует.

— Хорошо, я подумаю, — сказал Штрубэ.

Жан откланялся и вышел. В условленное время, наблюдая за местом встречи, он всё же раздумывал: «Придёт или не придёт»…

И Штрубэ пришёл…

А через некоторое время из Белорусских лесов в Москву полетела первая радиограмма, составленная по донесению начальника канцелярии президента железных дорог «Центр» Ганса Штрубэ.[7] В ней сообщалось: «Воинские перевозки за 28 суток. Войск — 2653 вагона, танков — 851, автомашин — 2877, боезапасов — 969, горючего — 770 цистерн, орудий разного калибра — 301 вагон, продуктов — 5650 вагонов».

Вскоре Ганс Штрубэ передал подпольщикам подробный план укреплений, расположенных вдоль линии железных дорог. В плане были обозначены все дзоты, бункера, траншеи, зенитные и полевые артиллерийские установки, указывались номера частей, которые их обслуживают. Кроме того, были отмечены заминированные объекты в Минске с указанием мест нахождения мин и взрывных установок. Бесценный материал был срочно отправлен в Москву.

Жана командир партизанского отряда Ничипорович представил к награде.

Под носом у врага

Выполнив задание, Кабушкин вернулся в отряд. Но ему не пришлось долго дышать лесным воздухом: снова пригласили в город.

Жан первым долгом зашёл к аптекарю. Тот был встревожен.

— Арестовали многих, — сообщил он. — И Сайчик попал… Его ранили. Сейчас он в первой клинической больнице, под охраной: у двери дежурит часовой.

Жан помнил этого пожилого человека, работника горкома, так много сделавшего для подпольщиков. Хорошо зная город и его жителей, тот организовал несколько надёжных явочных квартир, но сам напоролся на засаду.

— Как его выручить?

— Надо всё продумать, — сказал аптекарь…

Жан встретился с нужными людьми и подготовил побег Сайчика из больницы. Оставалось только сообщить самому Сайчику, чтобы в нужный момент он смог подняться с постели, выйти в туалет и проскользнуть оттуда в сад. Но как отвлечь часового, чтобы тот не заметил, когда Сайчик будет выходить из палаты. Наконец и тут всё разрешилось: часовой-охраняющий Сайчика, — молод. Значит, лучше всего послать в больницу Лену. Под предлогом, что она пришла к своей сестре, а там заговорить с часовым, рассыпаться в похвалах, улыбках.

И вот Кабушкин и Лена ждут условною сигнала: на окно второго этажа больницы должны поставить цветы в горшке. Это значит: Сайчик обо всём знает можно начинать операцию.

Жан был одет в форму немецкого офицера, в очках, во рту сигара, а Леночка — в своё праздничное чёрное платье с белым кружевным воротничком, медальон на золотой цепочке.

Со стороны железной дороги вдруг грянул взрыв. В небо веером взметнулось яркое пламя. Послышались взрывы поменьше — это уже рвались вагоны. Жан довольно переглянулся с Леной…

В последнее время кое-где подпольщикам удалось активизировать свою работу. Даже профашистская газетёнка Минска вынуждена была признать, что от рук партизан уже погибло более тысячи офицеров и солдат. Жан и Лена знали: это только начало.

Вагоны с боеприпасами на железной дороге продолжали рваться. Выли сирены, в сторону вокзала мчались автомашины…

А лица минчан светились радостью. Но как только горожане проходили мимо Лены, мрачнели, смотрели злобно, не скрывая своей ненависти и презрения.

— У-у-у, шлюха! Постой, доберутся и до тебя!.. — обронил кто-то из прохожих.

Лена вся дрожала, прильнув, как боязливый оленёнок, к Кабушкину.

— Меня презирают, — шепнула она.

— Не обращай внимания, Леночка. Они ведь ничего про тебя не знают. Смотрят только на этикетку… — успокаивал её Жан.

— Ты хочешь сказать: на мой наряд?

Не торопясь, они второй раз подошли к больнице: сигнала всё не было.

Наконец, занавеску на окне отдёрнули: цветок стоял на месте.

Едва Лена скрылась за воротами больницы, как Жан в тревоге подумал: сможет ли? Как-никак, она — женщина хотя и партизанка. Правда, таких, как она, — тысячи. И несмотря ни на казнь, ни на пытки, они идут на любое задание. Вон в той аллее в первые же месяцы войны фашисты повесили медсестру Шербацевич с её шестнадцатилетним сыном. Здесь вот всю неделю на фонарных столбах качались двадцать шесть подпольщиков. Там в саду на Советской улице были расстреляны более двухсот пятидесяти заложников. Они штабелями лежали для устрашения минчан. Но всё равно растут и крепнут ряды народных мстителей. Значит, ими руководит бессмертная идея. Значит, эту идею они считают превыше всего на свете. И победят. Это придаст силы и Лене…

Условный сигнал на окне больницы повторился: занавеску задёрнули.

Через час Жан с Сайчиком встретились на явочной квартире. Разговор был недолгим.

— Надо срочно выпустить листовки для населения, — сразу заявил Сайчик. — Люди должны знать, что подпольный комитет действует, несмотря на аресты подпольщиков.

Выполнить это задание поручили Кабушкину и члену подпольного комитета Казаченко. Никто, конечно, не мог подумать, что листовки напечатают в гарнизонной бане, под носом у фашистов. Но всё было сделано оперативно. Потом также умело распространили их по всему городу, вызвав переполох у немцев.

Теперь нужно было браться за газету. Первый её номер уже выходил. Но в перестрелке с гестаповцами погиб Володя Омельянюк, и второй номер подпольной газеты «Звезда» не вышел.

Сейчас нашлись буквы, бумага, краска. И статьи были написаны подпольщиками. Но вот где взять наборщика? В городе, захваченном фашистами, на печатание большевистской газеты кого попало не поставишь. Казаченко сказал, что подойдёт для такого дела Хасан Мустафович, до войны работавший в Белорусском государственном издательстве.

— Испытанный товарищ. Кажется, татарин по национальности. Может, не откажется. В партии, помню, с 1924 года, вступил по Ленинскому призыву, а журналистскую деятельность начал ещё в 1914 году в Минске, курьером газеты «Копейка». Потом долгие годы был наборщиком, а в 1930–1933 годах — заместитель председателя Комитета по делам печати при Совете народных комиссаров Белоруссии… Короче, надо его найти.

Жан принялся разыскивать Хасана. По воле судьбы Кабушкин рос, учился, работал в Казани, затем служил в дивизии имени Верховного Совета Татарстана, прошёл с её воинами огонь и воду и хорошо знал цену татарам. Вспомнил своих знакомых, друзей. Никто из них не подводил, все были верными соратниками в бою.

Каким окажется Хасан? Сейчас ведь времена другие, на каждом шагу подстерегает смерть…

— Пропуск! — потребовал вдруг щеголеватый немецкий офицер. А патрульный преградил дорогу, приставив дуло автомата к рёбрам.

— Пожалуйста… — Кабушкин лихо провёл по усам двумя пальцами, затем, раскрыв небольшой чемодан, вытащил бумагу, сделанную надёжными руками на имя парикмахера.

Немцы, фыркая, побрызгались одеколоном и, сказав: «Гут, гут, работай», ушли.

Хасан, оказывается, давно уже сменил квартиру на Галантерейной. Да и на улице Володарского жил недолго. А третью квартиру соседи указали приблизительно. Только на второй день Жан встретил наконец этого мужчину среднего роста, широкоплечего, с густыми чёрными бровями.

Хасан хорошо говорил по-белорусски.

— Вот разгружал на железной дороге уголь. Устал, как собака, — пожаловался он и посмотрел на дверь, дав понять, что разговор окончен.

«Придётся рубить с плеча», — решил Кабушкин.

— Вы с кем-то спутали меня, — сказал Хасан. — Александрович я. Разгрузчик угля… Да разве такими руками буквы наберёшь? И никакого Казаченко я не знаю…

В комнату вошли такие же чернявые, как сам Хасан, дети.

— Кыш отсюда, кыш! — прогнал он их. — Вот видите сколько их, воробышек. Они-то и не думают о новом порядке, просят кушать. А добыча такая трудная, как дорога в рай…