Шёл по городу волшебник - Юрий Геннадьевич Томин Страница 47

«Нервные», докуривая у крылечка, только посмеивались.

Но вот один из болельщиков, не выдержав, поднялся на крылечко и потянул дверь на себя. И тут из кучки курильщиков выпередился тощий высокий парень. Правой рукой он начал делать такие движения, будто крутил заводную ручку автомобиля; левая рука вцепилась в его собственную причёску, а глаза завращались, зашарили по сторонам в поисках, очевидно, чего-нибудь острого или тяжёлого.

– А-ба, а-ба… уд-ди… ы-ы-ых… уд-ди т-сюда, – сказал парень и толкнул агрессора.

Толкнул он его не сильно, но агрессор, словно развернувшаяся пружина, отскочил метра на три. Болельщики тоже попятились. Даже «нервные», с недоумением глядя на своего коллегу, слегка от него откачнулись. Вокруг парня, словно по повелению невидимого дирижёра, образовалась мёртвая зона, зловещий круг, ступить в который никто не решался.

Парень поднялся на крыльцо, лицо его приняло нормальное выражение. Он ласково погрозил болельщикам пальцем, как грозят нашалившим детям, и проникновенно сказал:

– Н-н-нельзя… Б-б-больно будет…

С этими словами он скрылся за дверью. За ним, тревожно переглядываясь, последовали «нервные». Парня они обнаружили скромно сидящим на его обычном месте, в уголке дивана.

– Коль, ты чего? – спросили его.

– А чего – чего?

– Да там… – Спрашивающий мотнул головой в сторону двери.

– А там – самодеятельность, – ответил парень. – Я, дядя Костя, могу хоть заику изобразить, хоть пьяного, а хочешь – тебя могу.

Дядя Костя вздохнул с облегчением.

– Ну, слава богу. А я уж подумал, что и в самом деле ты чокнулся. Знаешь, бывает так: ходит человек, снаружи ничего не видать, а внутри он уже чокнутый. Ты бы хоть полегче шутил.

– Ничего, зато теперь не полезут, – сказал парень и направился к телевизору регулировать настройку.

Дежурный врач, которому сообщили, что один из «нервных» сбесился начисто, бросается на людей и несёт непонятное, застал во флигеле обычную мирную картину: больные переживали хоккей, подавая время от времени советы игрокам и тренерам.

Итак, как уже сказано, отделение неврозов было самым тихим. Ночью больные мирно спали, не требовали ни уколов, ни перевязок, и дежурная сестра тоже могла спокойно вздремнуть на диванчике возле телефона.

Вот потому-то и перешла Анна Максимовна в это отделение.

Но хоть и спокойными были дежурства, в общем получалось, что трудилась-то она почти круглые сутки и уставала неимоверно. Усталость накапливалась к концу недели такая, что уже и внук был не в радость.

По воскресеньям Анна Максимовна отдыхала за стиркой, уборкой в доме, готовкой обеда и успевала ещё покопаться на огороде возле дома. В общем, как видим, жила Анна Максимовна обычной жизнью обычной русской женщины, одной их тех, каких принято называть хорошей хозяйкой, заботливой женой и любящей матерью.

Дочка Анны Максимовны, Татьяна, понимала, конечно, что мать взвалила на себя нагрузку, какую не вынесла бы и лошадь[2]. Сто раз говорила Татьяна матери:

– Мам, бросала бы ты работу. У папы зарплата, у Саши зарплата, я через два года буду зарабатывать…

– Мне ещё до пенсии десять лет, – резонно возражала Анна Максимовна. – Если брошу, кто мне пенсию будет платить, ты, что ли, с Сашей? Ты уж давай заканчивай институт, к тому времени Андрюшка подрастёт – будет полегче. А пока я справляюсь – ничего. И разговоры на эту тему больше не заводи. Думать надо было раньше, а теперь чего думать – дело сделано.

В последних словах заключался намёк на раннее замужество Татьяны. И в особенности на то, что от лётчика Саши дома не было почти никакого толку.

Саша летал на вертолётах сельскохозяйственной авиации – на маленьких, неторопливо, по-тракторному тарахтящих Ми-4. Летал распылять над посевами удобрения и ядовитые смеси против всяких ползучих вредителей; летал в патрульные полёты, высматривая лесные пожары. Он не принадлежал к породе современных лётчиков-аристократов, которые, поправив галстук на белоснежной рубашке, разгоняют свою стоместную птичку по бетонной полосе, а спустя два-три часа приземляются у тёплого моря, в мандариновых и шашлычных краях.

Саша поднимался с травяного поля и садился на то же поле. Но всё же авиация, даже малая, требует от лётчика значительно больше, чем от земного человека: нужно было постоянно чему-то учиться, тренироваться, вставать ни свет ни заря, дежурить на аэродроме; дома Саша появлялся не каждые сутки.

Первое время, заслышав вертолёт, Анна Максимовна говорила несмышлёному ещё внуку:

– А вот наш папочка летит. Слышишь, какой у папочки голос? Ну, какой у папочки голос? У-у-у… Скажи: па-па, у-у-у…

Несколько позже Анна Максимовна стала уже приговаривать:

– А другие папочки не летают… они по земле ходят, гуляют со своим Андрюшенькой. Они «у-у» не делают, каждую ночь дома ночуют.

Вот так помаленьку жаловалась Анна Максимовна на лётчика Сашу, но голос её был ласков, а смысла Андрюша пока ещё не понимал, и было ему невдомёк, что отец его не такой уж подарок для дома.

Нельзя сказать, чтобы Алексей Палыч не помогал Анне Максимовне. Во всяком случае, он старался. Но был он человеком застенчивым, казалось ему, что всё он делает не так; да на самом деле так оно и получалось. Сходить в магазин, принести воды, наколоть дров – это ещё ему удавалось. Но вот внука он просто побаивался. Как и все застенчивые люди, он не умел разговаривать с маленькими: всякие «лю-лю-лю» и «сю-сю-сю» казались ему фальшивыми, как будто он притворяется, изображает нежные чувства, которых нет. На самом деле чувства были, но проявить их Алексей Палыч не умел. Не удавалось ему объяснить внуку свою любовь. А другого языка Андрюша понимать не хотел. В результате питательные смеси выплёвывались на брюки Алексея Палыча, внук поднимал рёв и не успокаивался до тех пор, пока Анна Максимовна не брала его на руки.

Алексей Палыч был обычным мужчиной и проявлял трогательную беспомощность, которая с доисторических времён[3], словно щит, надёжно оберегает мужчину от домашних забот.

Алексей Палыч преподавал в школе физику и часто задерживался после уроков – подготавливал необычные опыты для своих учеников, которые с каждым годом всё меньше стремились учиться; чтобы заинтересовать учеников на уроке, нужно было что-нибудь слегка взорвать или хотя бы устроить короткое замыкание.

Алексей Палыч не стремился вырастить из своих учеников великих физиков. Он считал, что ученики должны развиваться всесторонне, и старался по возможности отвечать на любые вопросы, даже если они