Мария Прилежаева - Осень Страница 6

- Это еще что за субъект?

- Представляю вам нового учителя, - обычным авторитетным тоном произнес директор.

- У нас по расписанию литература, - сказал кто-то.

- Представляю вам нового учителя по литературе и русскому языку Павла Игнатьевича Утятина.

- Хи-хи! - послышалось за ученическими столиками. А Гарик Пряничкин почти вслух:

- Утя! Утя!

Не Пряничкину бы насмехаться над фамилией нового учителя! Гарик сам терпел от неблагозвучности, прозаичности и даже несколько смешноватого смысла своей фамилии. Быть бы Царевым, Гималаевым, на худой конец Доброхотовым.

В младших классах дразнили: "Пряничкин, дай пряничка!"

Он с малолетства был силен и ловок и дубасил всех, кто рисковал оскорбить его честь. Потом он нашел другую защиту своей чести. Открыл в Большой Советской Энциклопедии близкие себе по звучанию и внешнему смыслу фамилии: троих Прянишников. Почти Пряничкины. Он выбрал из них живописца. Передвижник, академик Петербургской Академии художеств. Чуть не полторы страницы отхватил в Большой Советской! Не отхватил, потому что давно нет в живых, - отвели, еще почетней!

Гарик внимательно познакомился с репродукциями нескольких картин Иллариона Михайловича Прянишникова, представленных Большой Советской. Его не трогала живопись этого художника. Но признан, знаменит, прославлен в энциклопедиях. Гарик щеголял Прянишниковым, будто состоял с ним в родстве, вел род от него. И так много о нем говорил, что прослыл знатоком живописи, будущим искусствоведом, вторым Стасовым. Так вот он, Гарик Пряничкин, и приклеил на первом же уроке новому преподавателю кличку: "Утя".

Бедный Павел Игнатьевич, нелегко ему будет избавиться от мгновенно прилипшего прозвища. Он покраснел, как девчонка, круглые щеки стали похожи на два розовых яблока.

- У нас учительница Ольга Денисовна, - сказала Ульяна.

Хихиканье смолкло.

- Где Ольга Денисовна? - спросил кто-то вслед за Ульяной.

- Мы хотим, чтобы нас учила Ольга Денисовна.

- Тише! - прикрикнул директор. - Тише! - повторил спокойно, когда класс затих. - Ольга Денисовна ушла на пенсию. Она стара и больна. Наше государство и общество покоят старость.

- Она не очень старая, - возразил класс.

- Отчего нам не сказали, что она уходит на пенсию? - спросила Ульяна Оленина.

- Я вам говорю.

- Отчего она не пришла к нам проститься?

- Этого я не знаю. Ваш новый учитель Павел Игнатьевич. Вы не малые дети и должны понимать, должны создать новому молодому учителю атмосферу, обстановку...

Директор произнес недлинное, подходящее к случаю вступительное слово. И оставил класс и учителя.

- Здравствуйте, ребята, - улыбнулся учитель. Улыбались губы, в глазах было смятение. Он поправил галстук и никак не мог перестать улыбаться. Все видели - он безумно смущен и боится их, учеников девятого "А".

- Наша тема сегодня...

Но тут Ульяна Оленина поднялась, медленно подошла к учительскому столу, взяла букет белых и красных роз.

- Эти цветы мы хотели подарить Ольге Денисовне.

Учитель жалко мигнул, улыбка сползла с его вздрагивающих губ.

- Цветы не для вас, для Ольги Денисовны, - при полном молчании класса повторила Ульяна.

6

Летние месяцы, как обычно, Ольга Денисовна провела у двоюродной племянницы, фельдшерицы детской амбулатории в большом селе на высоком берегу Волги.

Как обычно, ходила с ребятишками племянницы в лес за грибами и ягодами, варила варенье, солила волнушки и рыжики. Вечерами, сидя на скамейке под окнами дома, наблюдала жизнь села. Вела разговоры. Читала.

Охотней газеты. Всю жизнь истово любила и знала художественную литературу, а сейчас отчего-то поостыла к современным романам и повестям. "Наверное, случайно мне попадается не очень удачное или душа охладела", думала Ольга Денисовна, помня кипения страстей на своем литературном кружке.

Говорят, нынешние школьники чаще скептики, маловеры, "тургеневых" не признают, вместо любви у них секс, вместо идеалов - замши, джинсы, дубленки, всяческий модный вздор.

Нет, Ольге Денисовне в ее общении с ребятами сквозь внешнюю развязность, несносную бездарь жаргона - "закадрил", "вреднячка", "дико нравится", "ах, здорово, в смысле колоссально", - сквозь мнимую или действительную лихость открывалось то чистое и самолюбиво застенчивое, что и есть юность, которую она любила.

Должно быть, надо владеть особым ключом, чтобы в ином лохматом подростке, запертом на замок от любопытствующих вопросов и взглядов, или, напротив, "отрицателе"-краснобае (их-то пуще всего боялась Марья Петровна) открыть глубоко упрятанное н а с т о я щ е е.

Должно быть, Ольга Денисовна владела тем ключом, сама иной раз не ведая, почему в одном случае действует так, а в другом эдак, чтобы растить в своих учениках н а с т о я щ е е.

"Жизнь движется. А нынешнее лето из особых особое, - думала Ольга Денисовна, сидя на скамейке у дома, с тихой грустью глядя на багровый закат. - Особое лето. В Финляндии идет небывалое за всю историю всех государств совещание о судьбах Европы. Тесная, маленькая Европа! Одна водородная бомба, и тебя нет. Нет с твоими музеями, прекрасным искусством, твоими народами". Ольга Денисовна привыкла, узнавая новое, что взволнует, представлять, как будет делиться с ребятами. В такой день откладывались в сторону планы, программы. Иногда (это уже сущая крамола!) отменялась даже контрольная.

Она входит в класс, или теперь, вместо класса, кабинет русского языка и литературы, и ребята, хитрецы, мгновенно угадывают, опроса не будет, учебники прячутся в стол. Ребята не знают, о чем она будет говорить. Но уж, конечно, не о поведении, дисциплине, успеваемости и прочих абсолютно необходимых вещах.

- Вдумайтесь, ребята! Впервые за все существование человечества собрались правители и представители стольких стран дать торжественное слово: не воюем никогда. Вы не знаете, ребята, что такое война. Пусть будет, чтобы никогда не узнали. И слушайте... - тут она понижала голос, потому что подходила к тому, что ее особенно трогало - по натуре она была лириком и не только в искусстве, но и в вопросах политики искала и находила лирическое, - слушайте, ребята, это Победа Разума. Верные, большие слова! Победа Разума. Если бы Разум всегда побеждал!

- Если бы... - иронически повторил Пряничкин.

- Надо всем смеешься, Гарик, - серьезно и грустно сказала она.

Кто-то погрозил ему кулаком.

...Но тут Ольга Денисовна обрывала свои мысленные речи. Ведь она не учительница больше. И первое сентября, которое уже не за горами, для нее будет обыкновенным днем, ничем не отличающимся от других...

Лето шло к концу. Племянница и ее муж-тракторист приглашали остаться у них насовсем.

- Оставайтесь, тетя Оля. Скучно там вам одной-то?

Но Ольга Денисовна за десятилетия привыкла к своей комнате на втором этаже старинного особняка против бульваров, любила свой город, где прожила почти всю жизнь. Одной весной против ее окна в кустах защелкал соловей. Заблудился, должно быть. Городские жители затаив дыхание слушали соловьиные раскаты и свист. А он пощелкал вечера три и улетел. Черемухи цвели на бульваре, и тогда даже в комнату наплывал их густой аромат. Потом тротуары и подоконники заметало сугробами тополиного пуха. Но больше всего Ольга Денисовна любила оранжевый, тихо сияющий свет осенних бульваров. И шорох листьев, когда ветер несет их вдоль дорожек и швыряет вверх золотыми фонтанами.

Она вернулась с Волги, когда березы и клены начинали желтеть. В комнате, несмотря на зашторенное окно, мебель поседела от пыли, и Ольга Денисовна сразу принялась за уборку. Так бывало всегда, многие годы.

Сейчас было не так. В разгар уборки Ольга Денисовна бросила тряпку, села на диван и, сплетя пальцы, спросила отчаянным шепотом:

- Что же, что же со мной?

И в летние месяцы на Волге думалось об этом. Почти неотступно в голове стояла эта мысль, но не так остро, приглушенная расстоянием, быть может. А сейчас словно нож между ребер.

"Я сдалась, - думала Ольга Денисовна. - Слабая, другая еще поборолась бы".

Те четыре месяца перед ее уходом на пенсию повторялись в памяти день за днем, будто вчера. Может быть, она вправду больна, но болезнь болезнью, а суть в том, что он ее выживал. Она анализировала прошедшие месяцы, вела страстное следствие, припоминала каждое слово, взгляд, намек, всю сложившуюся тогда обстановку, и вывод получался один, горький и странный: он ее выживал. Он делал это так хитро, что никто не догадывался. Многие учителя замечали ее невеселость, необычную скрытность, но не понимали: откуда? отчего?

А она, растерявшаяся, утратившая былую уверенность самолюбиво молчала. Зачем она молчала?

Поддалась его внушениям, что пора на покой. Ее места ждут молодые. Нет, она не должна была соглашаться с такой постановкой вопроса. Устраивайте молодых, но не за мой счет. У нас нет безработицы. Всюду объявления: нужны работники всех специальностей и учителя тоже. Устраивайте, а меня не трогайте. Чувствую еще силенки в себе. Погожу выходить на пенсию. Не желаю покоя. Что это такое, этот ваш покой? Зачем он мне? Не уйду на пенсию.