Алоис Ирасек - Старинные Чешские Сказания Страница 7

Ни один не хотел уступить в этом споре; уподобился каждый кремню. И как пришло то урочное время, когда шли все к Либуше на суд, поспешили и они в Вышеград.

Под развесистой липой, на высоком троне, покрытом ковром, восседала Либуша в венке из белоснежных цветов. По правую и левую руку ее сидели двенадцать старейшин, двенадцать владык самых сильных родов, – все умудренные опытом, седобородые мужи. Их окружала широким кольцом толпа мужчин, женщин и стариков. Одни пришли за судом и советом, другие – постоять за сородичей.

И вот предстали перед княжной и старейшинами два враждующих между собою соседа, и младший из них горько жаловался, что старший несправедливо посягает на исконные его поля и межи. Тот, что был старше, с длинной густой бородой, мрачный, как туча, перебил его речь, Резко и кратко потребовал он, чтобы сталось по воле его, нимало не заботясь о том, что чинит обиду соседу.

Выслушала Либуша одного и другого и, поразмыслив, объявила решение главному из двенадцати старцев. А когда, посоветовавшись между собою, подтвердили старейшины слова ее, огласила княжна то, что нашла справедливым: молодому кривда чинится, ему принадлежат и поля и межи.

Не договорила она. Вне себя от дикого гнева, трижды ударил о землю тяжелым посохом старший из спорящих. Побагровело лицо его, глаза засверкали. Словно внезапный ливень полились из его уст брань и крики:

– Вот каково у вас право! И чего ждать другого, когда судит нас баба! У бабы волос долог, а ум короток. Пусть шьет да прядет, а судить не ее ума дело! Позор нам, мужчинам! – И он бил кулаком себя по голове и, захлебываясь, брызгал слюной. – Срам нам! Где же, в каком племени властвует над мужчинами женщина? Лишь у нас! Лишь у нас! Потому мы и служим посмешищем. Лучше пропасть, чем сносить бабью власть!

Все вокруг замерли, пораженные неистовой речью. Краска стыда залила лицо княжны, сердце ее сжалось от оскорбления и несправедливой обиды. Ни слова не сказала она обидчику, лишь устремила на толпу, на старейшин свой пылающий взор. А когда не услыхала она ни слова защиты, когда никто не ответил дерзкому, молвила она величаво, не торопясь, хотя голос ее дрожал от волнения.

– Да, я женщина и поступаю по-женски. Не сужу я вас с железной палицей в руках, вот и кажется вам, что мало я смыслю. Нужно вам, чтобы был у вас правитель построже? Пусть же будет по-вашему. Идите с миром домой. Пусть изберёт народное вече себе воеводу. Кого оно выберет, тот и будет мне мужем.

Так вымолвив, ушла она и тотчас послала гонцов в Казин и Тетин за сестрами. А сама между тем уединилась в самый отдаленный и сумрачный угол своего прекрасного сада. Там, среди густых зарослей кустарников, под развесистыми липами, было священное место, и никто, кроме Либуши и сестер ее, не смел туда заходить.

В тени старых лип стоял на деревянных столбах навес из плоских камней, поросших зеленым мхом и лишайником. Под этим навесом тускло блестела серебряная с золотой бородой голова деревянного идола, стоящего на грубо обтесанном валуне. Называли этого идола богом, и имя ему было Перун.

Либуша опустилась на колени и поклонилась ему до земли. Потом она уселась у подножия идола и оставалась там до конца дня. Уж солнце зашло и под деревьями стало темно, уж ветер ночной зашумел в зарослях и кустах, а она все сидела неподвижно, как статуя, и, глубоко задумавшись, перебирала в мыслях все происшедшее. Думала Либуша о том, кого выберет князем народ, что скажут сестры и будут ли с ней согласны.

Но вот она быстро встала. Перед ней в глубине темного сада появились Кази и Тета. Управитель, проводив сестер в сад, остался у ворот на страже.

Никто никогда не узнал, что сказала сестрам Либуша, о чем говорили и советовались три сестры, сидя у подножия идола.

Летняя ночь была на исходе, небо бледнело, и за замком, за стенами его, за вершинами деревьев затеплилась тусклая полоса рассвета. Уже повеяло холодом раннего утра, когда возвращались из сада дочери Крока. Посреди сестер, чьи головы были окутаны длинными покрывалами, шла Либуша в белоснежном девичьем венке. Спокойно было ее лицо, а взор устремлен вдаль. Безмолвно прошли они мимо управителя, и он удивленным взглядом долго следил, как сестры поднимались по ступеням, ведущим в главную палату замка, как исчезли за толстыми колоннами, на которых лежали еще предутренние тени.

Ранним утром разослала Либуша гонцов созывать народное вече. Когда закончилась жатва и пришел назначенный день, сошлось и съехалось в Вышеград великое множество родоначальников со своими людьми. Шел стар и млад, пеший и конный: в шапках, сукнях, плащах. Те, кому приходилось ехать глухими местами и дремучим лесом, были в шлемах и имели при себе оружие – меч и лук.

Издалека, с окраин Чешской земли, прибыли многие: от зличанских и пшовских границ, что на востоке солнца; с севера, где соседями чехов было лучанское гордое племя и литомержцы; с юга – с той стороны, где обитали нетолицы и доудлебы. Пришли люди из-за обширных лесов, что лежат за Кроковым замком и Стебнем; через них, идет путь в Домажлицы и дальше, в немецкие и баварские земли.

В посаде под Вышеградом, где изготовляли расписные седла, узды, шпоры и стремена, оружие и щиты, крест-накрест Окованные черным железом либо красноватой медью, не хватало места под крышей для прибывающих гостей. Их кони стояли привязанные к частоколам либо просто под сенью деревьев.

Шумно было в посаде под замком, шумно было на берегу реки. Родные и знакомые весело приветствовали друг друга. Об урожае, охоте, оружии толковали они. А больше всего разговоров было о ссоре двух владык, о суде над ними Либуши, о том, что теперь будет, кого выбрать им князем.

Когда настало время для сбора на вече, раздались звонкие трубные звуки со стен и сторожевых вышек. Могучим потоком хлынули толпы людей вверх к Вышеграду. Перед воротами замка, между двумя вышками, поток задержался. Каждый с изумлением взглянул на огромную голову кабана, что была прибита на перекладине. Указывая на нее, люди с похвалой и восхищением произносили имя Бивоя. Дальше хлынул поток, через высокие ворота, и разлился по широкому двору перед княжеским троном.

По сторонам трона были поставлены почетные сиденья – одно справа, другое слева от Либуши, – на них сели Кази и Тета. Все низко поклонились княжне. Величаво ответила она на поклон и сказала:

– Слушайте все, старейшины, родоначальники и весь чешский народ, почему созвала я вас. Цена свободы неведома вам. Я это познала по опыту. По внушению богов объявляю, что не буду уж больше вами я властвовать, ибо всем сердцем жаждете вы властителя-мужа. Нужен вам князь, что будет брать ваших сынов и дочерей к себе в замок на службу, забирать скот ваш и коней наилучших, что ему приглянутся. Служить будете, как еще не служили, а дань платить – какую еще не платили: куницами, белками и полотнами. И будет вам всем тяжко и горько. Зато не будете больше стыдить себя, что вами женщина правит. Не хочу я вас устрашать: говорю я лишь то, что известно мне стало по внушению богов. Князя выбирайте осторожно и с толком, ибо легко правителя посадить, но трудно его ссадить. Если тверды вы в ваших мыслях, все сбудется, как вы пожелаете. А хотите – посоветую, где найти вам князя, и объявлю его имя.

– Объяви! Объяви!

– Посоветуй! Посоветуй! – закричали все в один голос.

Толпа, стоявшая ранее неподвижной стеной, заволновалась и хлынула к трону. Так внезапный ветер колеблет созревшую ниву.

Встала Либуша, в белоснежном одеянии, с белоснежным венком на юном челе, и простерла руки свои над народом. В мгновенье все стихло. Все устремили взоры на вдохновенное лицо княжны.

Указывая пальцем на север, в сторону гор, вещала она:

– За теми горами, в Лемузах, есть небольшая река, что зовется Белиной. Близ той реки есть селенье. Издавна живет в нем род Стадичей. Недалеко от селенья увидите вы просторное поле, в длину и ширину по сто двадцати шагов. Широко и свободно раскинулось оно среди других полей, но лежит обособленно, само по себе. Там пашет ваш князь на двух пестрых волах. У одного вола голова белая, у другого вола ото лба по хребту идет белая полоса, и задние ноги у него тоже белые. Возьмите княжую одежду, пояс и обувь, идите к нему и объявите волю мою и народа. Будет он вам князем, а мне – мужем. Пршемысл имя ему, и его поколение будет властвовать над Чешской землей отныне и до скончания века.

Когда выбрал народ старейшин из знатных родов, что должны были объявить Пршемыслу из Стадиц решенье княжны и народа, молвила Либуша:

– Не ищите дороги, даже не спрашивайте. Поведет вас мой конь. Следуйте за ним не колеблясь. Доведет он вас до Пршемысла и вернется обратно, не сбившись с пути. Как встанет он перед кем и заржет – значит, это и есть ваш князь, о котором я вам говорила. Увидите вы, как он будет принимать трапезу за железным столом. Вот тогда вы мне и поверите.