Виктор Савельев - Пацанские рассказы Витьки Воробья Страница 8

Жил он на Большой Пономарёвской улице, довольно далеко от нас, в новом пятиэтажном доме. Поскольку наш район был очень старой и тесной застройки, я раньше не бывал в таких просторных и светлых домах. Когда Пыжиков отпер ключом их квартиру, я даже удивился, какой там коридор. Не коридор, а коридорище. И нигде не было то и дело хлопавших дверей, как в нашей «коммуналке» с общей кухней.

– Вы что, здесь одни живёте? – спросил я у него.

– Ага, – сказал Пыжиков и, сняв пальто, прокатился по коридору на самокате. – А что, очень удобно, я всегда тут катаюсь, пока мамы нет. Ну ладно, пошли в мою комнату.

В его комнате было полно всяких интересных вещей – флажков, статуэток. Одних значков на стене висело, наверное, с полтысячи. Я хотел их посмотреть, но Пыжиков потянул меня за руку:

– Не смотри! Там одна ерунда.

И вынул из книжного шкафа полную коробку шоколадных конфет:

– Во! Это мне купили. Садимся вот сюда, на стулья.

Мы сели.

– Сел, – удовлетворённо захохотал Пыжиков и сунул себе и мне по конфете. – Ещё бери. А вот и съел, – промычал он с полным ртом. – Ещё раз сел… Да ты угощайся, у меня этого много…

Я взял из позолоченной распиской коробки ещё несколько мягко тускневших шоколадом, видимо, дорогих конфет – и тоже сел и съел, сел и съел. Одну за другой. Во рту стало сладко и приторно.

– Ну, как? – с перемазанным шоколадом набитым ртом захохотал Пыжиков и похлопал меня по плечу. – Скажи, нам ведь и Вера Пантелеевна не нужна. Подумаешь, одна конфета на весь класс! Тут вон их сколько! А ты чего стоишь? Опять сядь.

Я сел снова на стул и сказал себе: «Сел». Потом я сказал себе: «Съел» – и съел ещё конфету. Но весело, как Пыжикову, мне почему-то не становилось. Напротив, было чувство, что я делаю что-то нехорошее – и я не понимал, чему Пыжиков так веселится. Ну конфеты с шоколадом – велико ли счастье!.. Ведь не маленький же он! Да как он не понимает, что одно дело слопать вот так, не заслужив, даже целую коробку конфет, а другое – когда тебя вызвали к доске на глазах всего класса. Я вспомнил, как мы все радостно тянули руки, чтобы помочь Вере Пантелеевне, какой счастливый выходил к стулу Ванька Павлов, и как блестели от удовольствия глаза всех наших мальчишек и девчонок, когда мы кричали «сел» и «съел» – и мне стало совсем скучно.

– Знаешь, – сказал я Пыжикову, вставая со стула, – я, пожалуй, пойду…

– Ты чего? – испугался он, и я понял, что и ему было сейчас не так весело, как он мне показывал. – Посиди ещё, мама придёт только через час.

– Да нет, – упрямо сказал я, закидывая на плечо портфель. – Сегодня уроков задали много.

– Ты приходи, – у Пыжикова лицо стало растерянным. – Давай будем дружить. Ты ко мне играть будешь ходить. У меня настоящий кинопроектор есть, и конфеты мне мама всегда покупает…

– А я уже с Толиком дружу, – сказал я в дверях и заторопился: как бы он не вытащил чего-нибудь такого, из-за чего мне захотелось бы остаться. Ведь у этого Пыжикова даже мечта всех мальчишек – детская железная дорога – могла быть, вон какие большие коробки торчат из-под кровати.

– Ну пока. Жаль, что уходишь, – крикнул вслед Пыжиков, выглядывая за мной в подъезд, и засмеялся. – А здорово мы с тобой поиграли? Сел и съел, сел и съел, а?

– Очень здорово, – сказал я сквозь зубы и, не прощаясь, сбежал с лестницы.

…Во дворе его дома было сыро, и лужи хлюпали под ногами, потому что началась оттепель. Я уже хотел выйти на улицу через распахнутые чугунные ворота, как почувствовал в руке что-то липкое. Я разжал кулак: в ладони была пыжиковская шоколадная конфета. Я подумал, не выкинуть ли её, но выкидывать почему-то было жалко. Прямо передо мной в песочнице ковырялся малыш в красном шарфе поверх шапки.

– Хочешь конфету? – спросил я его.

Его глаза радостно расширились. Я сунул ему конфетку прямо в рот и, стуча ботинками, выбежал на улицу.

«Едва в полях белеет снег…»

Весной, когда школьный двор покрылся лужами, я остался за партой совсем один. Потому что моя соседка Юля Кононова вместе с родителями переехала на Дальний Восток, а ко мне из класса больше никого не подсадили.

Поначалу я очень обрадовался: это же здорово сидеть за партой одному. Я то садился на один её край, то на другой, но вскоре эта свобода мне надоела, и, по правде, скучно стало без Юльки. Не то что я уж больно много списывал у неё, а так – одним глазком в тетрадь к ней заглянешь – и сразу видишь, правильно ты решил задачку или нет. А тут и поговорить не с кем. Со скуки я начал вертеться, то к соседям через проход между партами приставал, то мешал отличнику Олегу сзади. И от этого пошли сплошные неприятности для меня. Я, наверное, тысячу лет просидел в одиночку на парте, как Робинзон Крузо на своём необитаемом острове, и уже отчаялся увидеть рядом хоть какое человеческое лицо, вроде Робинзонова Пятницы, как однажды на переменке ко мне подошёл Генка Коровин с третьего ряда.

– Привет! – сказал он и угостил меня чёрным варом, который наши ребята таскали с ближайшей стройки. – Хочешь, я к тебе за парту сяду? А то надоела мне Лариска Коклева, словом с ней перекинуться уже нельзя – задавака! А ты парень свой…

– Угу! – согласился я, польщённый, что Генка назвал меня своим парнем. – Давай-валяй, садись! – И тут я вдруг испугался: – Слушай, Генка, а как наша Вера Пантелеевна? Вдруг она не разрешит!..

– А ты не бойся, – хлопнул меня по плечу Генка и, засовывая в парту портфель, сделал страшное лицо. – Давай её загипнотизируем!

Следующий урок как раз был по русскому языку, который вела Вера Пантелеевна, и мы сразу – как только она вошла в класс – уставились на неё и стали таращить глаза так, что из них потекли слёзы. Вера Пантелеевна, как увидела нас, даже напугалась:

– Что это с вами, ребята? Вы что такие красные стали – уж не заболели ли вы? Постой-постой, Коровин, а ты как очутился за этой партой? Я ведь специально посадила тебя к самой тихой девочке на третий ряд, чтобы ты других не отвлекал на уроках. Кто тебе разрешил пересесть?

– А мы, Вера Пантелеевна, думали, что вы нам разрешите вместе сидеть! – закричали мы с Генкой в один голос, чтобы сильнее внушить ей наше желание. – Ну, пожалуйста, разрешите нам посидеть вместе!

– А вы на уроках разговаривать не будете? – с сомнением покачала головой Вера Пантелеевна и взяла в руки классный журнал. – Вы вот и десяти минут вместе не просидели, а уже такие красные и вспотевшие, словно поднимали слона…

– Мы больше не будем! Больше не будем! – радостно завопили мы, потому что гипноз начал действовать.

– Ну, смотрите, братья-разбойники. Оставайтесь вместе до первого серьёзного замечания. А будете болтать и мешать другим – сразу рассажу…

– Не будем! – закричали мы.

Целый урок мы сидели тихо, чтобы Вера Пантелеевна получше забыла, что может нас рассадить… Я бы вообще и дальше мог потерпеть и ничего не выкидывать – ну хотя бы до конца дня, если б у Генки Коровина не развязался под партой шнурок. Он полез под скамейку и стал там возиться. При этом он пыхтел так, как будто под партой работал небольшой садовый насос.

– Послушай, эй ты, – сказал я злым шёпотом. – Ты чего щипаешься и меня за ногу дёргаешь?

– Это я не тебя, – сказал из-под парты Генка. – Это я шнурок завязываю.

– Ну и завязывай у себя! – в сердцах сказал я. – А мою ногу отдай!

– Сам отдай! – огрызнулся снизу Генка. – Ты чего это мой шнурок привязал к своему ботинку?

– Это я привязал? – громко возмутился я, потому что ещё не видал такого большого нахала, и с возмущения щёлкнул Генку прямо по макушке.

– Ах, ты ещё и драться! – закричал Генка, вылезая из-под парты, и замахнулся пеналом. Только он не рассчитал и хватил по крышке стола. Тут, конечно, и учебники полетели на пол, и всё загрохотало…

– Это что такое? – громко возмутилась Вера Пантелеевна, которая от неожиданности у доски даже выронила плакаты. – Вы говорили, что тихо будете сидеть, а сами чуть не дерётесь. А ну-ка, встаньте оба…

Ворча друг на друга, мы с Генкой вскочили со скамейки – и тут же рухнули снова, потому что Генка – вот умница какой! – умудрился по нечаянности привязать под партой развязанный шнурок от своего ботинка к моему. К счастью, тут прозвенел звонок – и выручил нас…

– Ну и ну! – сказал на переменке Генка, у которого всегда все оказывались виноваты, кроме него самого. – Чуть-чуть нас из-за тебя не рассадили…

– Это почему же из-за меня? – рассердился я. – Это я, что ли, под партой шнурки завязывал?

– Ну, ладно, – примирительно сказал Генка и почесал лоб. – Давай не будем ссориться, а то Вера Пантелеевна живо вернёт меня на третий ряд. Она и так уж злая. Так что давай на уроке играть только в тихие игры…

– Это ещё какие? – не понял я.

– А в «морской бой»! Чертишь на клетчатом листке «море» с «кораблями» – и стреляешь по клеткам, к примеру: «А-7». Ты сразу мажешь, потому что на А-7 нет моего «корабля». А я тебе – р-раз! – шепчу: «Е-4!» – и твой одноклеточный «катер» идёт ко дну. Здорово?