Ольга Чайковская - Летающее счастье Страница 19

Добредя до середины, он остановился.

— Ах, как мне весело! — сказал он вдруг.

— Иди скорей вперёд, не то мы упадём в воду! — сердито закричал лежащий у него на спине осёл.

— Ах, нет! — ответил верблюд. — Мне очень весело. Я хочу сплясать!

— Так пляши, пожалуйста, только на берегу! — завопил осёл.

Но верблюд принялся со всей присущей ему грацией танцевать тут же на мосту.

— Ой, ой, — орал осёл в ужасе, — я утону!

— А, вот как! — засмеялся верблюд. — А помнишь, как я умолял тебя не петь?

— Зачем вспоминать то, что было! Мне тогда захотелось запеть, и я запел…

— Ну, а теперь мне захотелось плясать, и вот я пляшу!

Верблюд так лихо прыгал на мосту, что доски под ним стонали и ломались.

— Но ведь и ты со мной потонешь!

— Ну и что ж? Из-за тебя я потерял свободу, а жить в неволе уже больше и не могу, и не хочу. Да и другим ты не станешь вредить.

И верблюд взвился на дыбы.

Раздался страшный треск досок, и он вместе с ослом рухнул вниз. Тучей поднялись брызги, потом пошли по воде сильные круги, а потом и они исчезли.

— Никуда не годная сказка! — раздражённо сказал сын. — Зачем было верблюду погибать — не понимаю! Сбросил бы осла в воду — и всё!

— Они были привязаны друг к другу крепкими верёвками, — пояснила я.

А Валя вдруг заплакала — ей было жаль верблюда. В самом деле, до чего горько сложилась верблюжья судьба!

— Опять костёр гаснет, — сказал кот.

Да, костёр угасал. Уходить из лесу ещё никому не хотелось, и снова начался спор о том, кому идти за хворостом.

— Вот что, — сказала я решительно, — мне это надоело. Пожалуйста, никаких споров. Валя с Павликом идут за хворостом, мы со зверями остаёмся и следим за тем, чтобы костёр не потух.

Мы остались у костра: я, пёс и кот. Кот подполз поближе к огню и лежал, не открывая глаз. Я подбрасывала в костёр оставшиеся веточки. Ральф сидел рядом со мной, свесив уши.

— Я хотел с вами поговорить, — сказал он вдруг.

Я с удивлением взглянула на него.

— О нашей бабушке, — пояснил он. — Она очень волнуется.

Да, конечно, теперь я и сама вспомнила её слова, а главное, то, каким тоном они были сказаны. И совсем уже нехорошо стало у меня на душе.

— Ты что-нибудь знаешь, пёс?

— Тише, — ответил он и оглянулся: не идут ли дети. — Кое-что.

Васька лежал с закрытыми глазами.

— Тот парень, — сказал Ральф, — которого наша бабушка… Ну да вы знаете про туфли… Так вот дядька этот- я его встречал, от него отвратительно пахнет — всё время вертится около нашего дома. И бабушка это знает. Когда они встречаются, он прячется за угол и оттуда высматривает. Я вижу это из окна.

— Ну и что же тут такого? Как видно, это он её боится, а не она его.

— В том-то и дело, что всё не так просто. Вот Васька вам расскажет. С тех пор как Васька стал… был… ну, словом, он и сейчас по старой памяти вместе с Кудлатычем подходит к пивному ларьку, просто так, по привычке: пиво ему больше уже не нравится, но ему нравится слушать тамошние беседы. Васька, расскажи.

— Знаю я его, — сказал Васька.

— Кого?

— Да парня этого с разными бровями. Я с ним ещё тогда познакомился, когда сам человеком был.

— Ты расскажи толком, — вмешался Ральф. — Шура ничего не знает.

Ах вот как, между собой они называют меня просто Шурой.

Васька не спеша повернулся на живот и протянул лапы, потягиваясь, впиваясь когтями в землю.

— Парень, у которого наша бабушка… украла туфли, решил, что она сделала это нарочно, так уж ловко заранее придумала его одурачить. Ведь это надо понять: до сих пор ни один человек на свете его обмануть не мог, он сам всех обманывал, и вот теперь такой позор впервые в жизни. В его глупую пьяную башку запала идея — отомстить. А тут ещё Павлик с Валей как увидят его на улице, так и смеются — вспоминают про туфли. От этого он прямо как бешеный становится.

— И как он там ещё говорил, — вмешался Ральф. — «Эта старуха…»

Ему, как видно, неловко было продолжать.

— «Эта старуха, — хладнокровно продолжил кот, — жить, говорит, на свете не будет. Она, говорит, у меня со страху помрёт. Я, говорит, хоть целый месяц буду её караулить и всё же подкараулю».

Я с удивлением увидела, что глаза Васьки вспыхивают.

— Это ещё не всё, — заметил пёс. — Вы помните, Павлик сказал, что к нему пристал Славка, а он Славке врезал?

— Конечно, помню, — ответила я, и сердце моё заныло.

— Так вот, он сказал вам не совсем…

— Не совсем правду?

— Да, дело было не так. На улице к Павлику подошёл этот верзила… Я хотел прыгнуть из окна, но окно было закрыто. Я уж лаял, лаял, да что проку! Схватил он Павлика да и давай трясти. Павлик еле вырвался, а уж о чём они говорили и чего требовал от него этот тип, не знаю.

— Значит, он меня обманул, — тихо сказала я.

— Вы же знаете, какой он у нас самолюбивый, — возразил Ральф. — Он и вовсе не стал бы рассказывать про эту встречу, да ссадину нужно было объяснить.

— Боже мой, боже мой! — только и повторяла я. — Но почему же бабушка ничего мне не сказала?

Ральф смотрел задумчиво.

— Ну, во-первых, она и сама не всё знает, во всяком случае, не понимает всей опасности. А во-вторых, я думаю, что тоже из самолюбия. Да, представьте себе, это так. Наша бабушка врач, хирург, была на фронте, под бомбёжками работала — я ещё щенком был, помню, лежал у вас на руках и слушал, как бабушка рассказывала, — всю жизнь никого не боялась, и теперь ей очень не хочется бояться какого-то небритого типа. Понимаете? Не хочется бояться. И уж тем более не хочется об этом говорить.

Нет, я всегда знала, что Ральф умён, но что такая умница…

— И мы оставили её одну!

— Я думаю, что ничего страшного тут нет, — ответил Ральф. — В дом этот дядька ни за что не полезет, он прячется по углам, днём его вообще нечего бояться. Но вот вечером нашей бабушке из дому выходить нельзя. Сегодня-то вы не беспокойтесь, она никуда не пойдёт. Я сам слышал, как она говорила об этом соседке.

— А как же… — начала я.

Но он перебил меня:

— Тише.

В самом деле, возвращались дети, волоча по земле сухие ветки.

Костёр снова взвился трескучим пламенем, но мне уже не хотелось, чтобы он разгорался. Мне не терпелось вернуться домой.

«Нужно же быть такими чурбанами, такими бесчувственными брёвнами, — думала я. — Бабушка чем-то взволнована, просила нас остаться, к тому же и папы нет дома, она одна…»

Еле дождавшись, чтобы костёр прогорел, я велела ребятам растащить головешки, залить их водой… И вот, наконец, мы отправились в обратный путь.

…Когда мы вернулись, бабушка была дома и, несмотря на позднее время, ещё не спала. У меня сразу отлегло от сердца. Ну, слава богу! Бабушка была дома, да к тому же ещё и очень весёлая. Тёмные глаза её так и блистали.

Оказывается, она приготовила ребятам подарки. В магазине неподалёку продавали детские шапочки, тёплые, пушистые шапочки, за которыми даже стояла очередь. Бабушке они так понравились, что она выстояла эту очередь (целый час, не меньше) и теперь с нетерпением ждала нас, чтобы торжественно эти шапочки вручить. Она даже испекла к нашему приходу блинчики (и даже не сожгла их).

Она стояла посередине комнаты, румяная, белоснежно-седая, очень красивая, и в каждой руке высоко держала по шапочке. Одна была розовая, другая голубая. Обе с помпонами — пушистые шарики на длинных шнурах свисали набок. Шерсть и в самом деле была прекрасная, но фасон…

Я взглянула на детей и поняла, что дело плохо. Они стояли рядком, исподлобья глядя на шапки.

Да, конечно, им эти шапки совсем не подходили. Павлик носил мужественную ушанку, которую, как вы уже знаете, сдвигал на нос. У Вали была строгая спортивная шапочка.

Помпоны, которые купила бабушка, может быть, и были хороши на детях пятьдесят лет тому назад, но сейчас, конечно, выглядели бы странно, по крайней мере, на таких больших ребятах. Уже не первый раз наша бабушка, которая не очень-то хорошо себе представляла нынешние вкусы и моды, покупала совсем не то, что нужно.

Но неужели же мои дорогие дети не сообразят, как им поступить?!

— Умираю! — сказала дочь и сделала глупое лицо.

— Валька! — сказала я, но было уже поздно.

— Вы что думаете, я стану это носить? — спросила она. — Пусть Павлик носит, если ему нравится.

Павлик смотрел угрюмо и наливался краской.

— Я не грудной младенец, — сказал он.

Некоторое время бабушка стояла, всё так же высоко в руках держа шапки, розовую и голубую, а потом опустила руки — сразу стало видно, что они дрожат, — и вышла из комнаты.

— Вы с ума сошли! — зашипела я, так чтобы бабушка нас не слышала. — Сейчас же пойдите к ней, извинитесь за грубость и скажите спасибо!

— А что, разве мы опять должны говорить неправду? — громко и не стесняясь заявила дочь. — Если мы сейчас ей не скажем, завтра она что-нибудь другое, ещё хуже купит.