Жорж Санд - Говорящий дуб Страница 4

Стены были покрыты соломенными циновками, на кровати были матрацы и хорошие шерстяные одеяла. В хижине было множество всякой провизии: зернового хлеба, шпику, овощей, плодов, бочонки и даже запечатанные бутылки с вином. На заднем дворе был курятник полный кур, по двору расхаживали жирные утки, откормленные хлебом и отрубями.

— Видишь, — сказала Катишь Эмми, — я позажиточнее твоей тетки, она каждую неделю подает мне милостыню, а если бы я захотела, то могла бы лучше одеваться, чем она. Загляни-ка в мои шкафы, а я тем временем состряпаю тебе такой ужин, какого ты отроду не едал.

Пока Эмми рассматривал то, что было в шкафах, старуха развела огонь и, вытащив из своей котомки козью голову, сделала из нее и из остатков разных кушаний фрикассе, которое щедро приправила солью, прогорклым маслом и попорченными овощами, все это она добыла в свое последнее странствование. Нельзя сказать, чтобы эта необыкновенная стряпня особенно понравилась Эмми, он ел ее скорее с удивлением, чем с удовольствием; после еды старуха стала принуждать его выпить полбутылки красного вина. Эмми прежде никогда не случалось пить вина, и оно ему не понравилось; чтобы показать ему пример, Катишь выпила сама целую бутылку и стала чрезвычайно откровенна. Она начала хвастаться, что умеет воровать еще лучше, чем выпрашивать милостыню, и дошла даже до того, что показала ему кошель, который хранила под одним из камней очага, в нем было более чем на две тысячи франков золотых монет с различными изображениями, но так как Эмми не знал счет деньгам, то и не мог вполне оценить богатство мнимой нищей.

— Теперь, — сказала она, когда он все осмотрел, — я думаю, ты не захочешь оставить меня. Мне нужен мальчик, и если ты согласен служить мне, я тебя сделаю своим наследником.

— Благодарю, — отвечал Эмми, — но я не хочу нищенствовать.

— Ну так воруй для меня.

Слова эти рассердили Эмми, но старуха сулила свести его завтра в Мавер, где будет большая ярмарка, а так как ему хотелось познакомиться с местностью, где бы он мог честно зарабатывать хлеб, то он отвечал, скрыв свою досаду:

— Я не сумею воровать, я этому никогда не учился.

— Ты лжешь, — возразила Катишь, — ты очень ловко воруешь в серанском лесу дичь и плоды. Неужели ты думаешь, что они никому не принадлежат? Ведь ты знаешь, что тот, кто не работает, живет за счет других. Давно этот лес уже почти оставлен. Хозяин его был старый богач, бросивший все дела, он даже не заставлял стеречь свой лес, но теперь он умер, и все изменится; как ты не прячься в своей норе как крыса, тебя схватят и отведут в тюрьму.

— Зачем же вы хотите, чтобы я воровал для вас? — возразил Эмми.

— А затем, что тот, кто уже умеет воровать, никогда не попадется. Поразмысли-ка об этом, а пока ляжем спать, теперь уже поздно, а завтра нам надо встать со светом, чтобы отправиться на ярмарку. Я тебе сделаю постель на сундуке, славную постель с подушкой и одеялом. Ты будешь первый раз в жизни спать как принц.

Эмми не смел возражать. Когда старая Катишь не представлялась идиоткой, в ее взгляде и голосе было что-то страшное. Он лег, в первую минуту постель показалась ему великолепной, но затем оказалась очень неудобной. Мальчику было жарко на пуховой подушке и под шерстяным одеялом. От недостатка свежего воздуха и от тяжелого кухонного запаха, как и от выпитого вина, у него сделалась лихорадка. Он вскочил в испуге и хотел было выйти из хижины, чтобы провести ночь на открытом воздухе, но Катишь уже храпела, а дверь была загорожена. Эмми покорился своей участи и решил лечь на стол, горько сожалея о своей мягкой моховой постели в древесном дупле.

На следующее утро Катишь дала ему корзину с яйцами и три пары кур для продажи и строго наказала, чтобы он шел на некотором расстоянии от нее и не показывал вида, что знает ее.

— Если узнают, что я торгую, — сказала она ему, — то мне более уже не станут подавать милостыню.

Она назначила ему, за какую цену мог он продавать товар и если он обманет ее в деньгах, то она сумеет отобрать у него утаенное.

— Если вы мне не доверяете, — отвечал оскорбленный Эмми, — так продавайте сами ваш товар, а меня отпустите.

— Не пытайся бежать, — сказала старуха, — я сумею отыскать тебя, где бы ты ни был, не возражай, а слушайся.

Он пошел на некотором расстоянии от нее, как она требовала. Вскоре он увидел, что вся дорога была заполнена нищими, одни были ужаснее других. То были жители Урсина, они шли все вместе лечиться к чудотворному источнику. Все они были калеки или покрыты отвратительными язвами. Каждый из них, выкупавшись в источнике, выходил из него здоровый и веселый. Чудо это понятно, так как немощи их были притворные, к концу недели исцелившиеся снова заболевали для того, чтобы в следующий праздник снова вылечиться.

Эмми продал яйца и кур, отдал старухе деньги, а сам, повернувшись к ней спиной, скрылся в толпе. Он на все таращил глаза, всем восхищался, всему удивлялся. Не успел он вдоволь насмотреться на комедиантов, одежда которых была покрыта блестками и которые показывали диковинные фокусы, как вдруг услышал вблизи престранный разговор. Эмми узнал голос Катишь, другой был сильный голос хозяина комедиантов. Их отделяло от Эмми только полотно балагана.

— Если вам удастся напоить его, — говорила Катишь, — то его можно ко всему принудить. Это простодушный малый, непригодный мне ни на что, который вот уже около года живет в лесу один в дупле старого дерева, он легок и ловок, как обезьяна, и не тяжелее козленка, и вы можете обучать его самым трудным фокусам.

— Вы говорите, он за большим не погонится? — спросил комедиант.

— Нет, он мало думает о деньгах. Вы будете его кормить, а ему и в голову не придет требовать от вас вознаграждения.

— А если он убежит?

— Вот еще! Побои выбьют из него охоту бежать.

— Приведи его, я хочу его видеть.

— А дадите мне двадцать франков?

— Дам, если найду, что он годен для меня.

Катишь вышла из балагана и очутилась лицом к лицу с Эмми, которому сделала знак, чтобы он шел за ней.

— Нет, я не пойду, — отвечал Эмми, — я слышал, что вы говорили. Я не так глуп, как вы думаете. Я не хочу идти с этими людьми для того, чтоб они меня били.

— А все-таки пойдешь, — ответила Катишь, крепко схватив его за руку, и потащила к балагану.

— Я не хочу, не хочу! — кричал мальчик, вырываясь и свободною рукой схватился за блузу крестьянина, стоявшего возле и смотревшего на представление. Крестьянин обернулся и, обращаясь к Катишь, спросил, ее ли это мальчик.

— Нет, нет! — кричал Эмми, — она мне не мать и вовсе не родная, а хочет продать меня за луидор этим комедиантам.

— А ты не хочешь этого?

— Нет, я не хочу! Вырвите меня из ее когтей! Посмотрите, вон уже у меня кровь на руке.

— Что это за женщина? И кто этот мальчик? — спросил жандарм Эрамбер, привлеченный криками Эмми и воплями Катишь.

— Эта старуха, — отвечал крестьянин, которого Эмми все еще держал за блузу, — хотела продать мальчика канатным плясунам, но ей помешали, дело обошлось без вас, господин жандарм.

— Мы, жандармы, никогда не лишние, друг мой. Я должен знать всю эту историю, — и, обращаясь к Эмми, сказал:

— Расскажи, как было дело.

При виде жандарма Катишь выпустила Эмми и хотела бежать, но жандарм схватил ее за руку, она тотчас же приняла вид идиотки, захихикала и загримасничала. В ту минуту, как Эмми хотел отвечать, она бросила на него умоляющий взгляд, в котором отразился ужас. Эмми очень боялся жандармов и вообразил, что, если он обвинит Катишь, то Эрамбер тут же ей и отрубит голову своей большой саблей. Ему стало жаль ее.

— Оставьте ее, господин жандарм, — сказал он, — она идиотка, она только попугала меня, но не хотела сделать мне ничего дурного.

— Ты знаешь ее? — спросил жандарм. — Ведь ее зовут Катишь. Она только представляется дурочкой. Говори правду.

Новый взгляд нищей придал Эмми мужества солгать еще раз, чтобы спасти ей жизнь.

— Я ее знаю, — проговорил он, — она невиновата.

— Я знаю, что она такое, — отвечал жандарм, отпуская Катишь. — Иди, старуха, своей дорогой, но не забывай, что я давно слежу за тобой.

Катишь убежала, и жандарм удалился.

Эмми, боявшийся жандарма еще больше старухи, не выпускал из рук блузы дедушки Венсена. Так звали крестьянина, который принял его под свою защиту, у него было доброе, кроткое и веселое лицо.

— Послушай, малый, сказал старичок, — отпустишь ли ты меня наконец? Тебе теперь нечего бояться, чего же ты хочешь? Может быть, ты просишь милостыни? Хочешь су?

— Нет, благодарю вас, — отвечал Эмми, — я теперь всех боюсь и не знаю, как выбраться отсюда.

— Куда ты хочешь идти?

— Мне бы хотелось возвратиться в серанский лес, миновав Урсин-ле-Буа.

— Ты живешь в Серане? Мне очень легко провести тебя, потому что я иду в этот лес. Подожди меня здесь, под этим крестом, я только поужинаю в беседке и приду за тобою.