Микаэл Налбандян - Карен Арамович Симонян Страница 10

И понятно поэтому, что накопившиеся в казне огромные суммы лишали сна даже самых богатых. Сколько можно ждать ответа из столицы? И вообще, зачем ждать, если в общине все уже привыкли к подушной подати?

А когда распространились слухи, что граф Михаил Воронцов[13] выехал для объезда и осмотра находившихся в его ведении городов Новой России, нахичеванская денежная знать решила воспользоваться удобным моментом. Они решили подобострастно и всеподданнейше просить графа, дабы тот, приняв подати из городской казны, доставил их в государственную.

Габриэл Патканян, этот несгибаемый борец за справедливость, угадал этот план и решил, в свою очередь, воспользоваться приездом графа.

На отсутствие авторитета этот «умный и красноречивый священник» никогда не жаловался. Благодаря своему авторитету и доверию, которое питал к нему народ, Патканяну удалось организовать горожан для осуществления своего смелого плана. Верными помощниками отца Габриэла стали также его питомцы.

Граф Михаил Воронцов был уже в Ростове-на-Дону. А когда стал известен день его приезда в Нахичевап, события начали развиваться в двух противоположных направлениях.

…Площадь перед церковью Сурб Лусаворич была забита народом. Когда в дальнем конце улицы показалась свита графа, Габриэл Патканян в ризах и с крестом в руках выступил во главе небольшой группы духовенства ему навстречу.

Арутюн Халибян предпринял последнюю отчаянную попытку. Степан, его верный слуга, руками которого были совершены многочисленные злодеяния, кинулся к карете графа. Схватив коней под уздцы, он попытался повернуть их в сторону дома городского головы. Эта попытка могла бы увенчаться успехом, если б нахичеванцы, якобы приветствуя графа, тоже не кинулись вперед и не помешали подручному Халибяна.

Взволнованный такой восторженной всенародной встречей, граф даже не заметил этого инцидента, и его карета продолжала ехать прямо к церкви.

Увидев разряженное духовенство и идущего ему навстречу священника, граф согласно обычаю вышел из кареты, поцеловал крест и вошел в церковь.

Не теряя времени, Габриэл Патканян зачитал заранее составленное прошение об отмене подушной подати, передал его лично в руки графу и опустился на колени. Примеру отца Габриэла последовал собравшийся в церкви народ.

«Граф Михаил Воронцов, — пишет Очевидец, — нагнулся, обеими руками поднял за плечи священника Габриэла, а затем пообещал отправиться отсюда прямо в Петербург и не возвращаться до тех пор, пока не добьется отмены подушной подати и не восстановит данных армянам привилегий».

…Так проходили юные годы Микаэла — в водовороте малых и больших городских интриг. Интриг «сильных мира сего» Нахичевана, среди которых ему приходилось отличать правого от виновного еще вслепую. Придет время, и очень скоро он научится это делать, неизбежно придет к социальным и политическим оценкам и проблемам.

Но и сейчас годы не проходили бесследно, каждый из них был для него не временем беззаботного и безоблачного детства, а порой испытаний и возмужания.

Мастер Казар тоже смирился с тем, что сын его по примеру учителя избрал себе духовное поприще. Остальные его родные и неродные дети в той или иной степени делали уже свои первые шаги в области торговли. Из Микаэла же — прямого, честного и доброго Микаэла — никогда не выйдет купеческого приказчика. В этом мастер Казар уже не сомневался.

…Но кому могло прийти в голову, что шестнадцатилетнему Микаэлу выпадут на долю столь тяжкие испытания? Кто бы мог подумать, что в то время, как остальные его сверстники наслаждаются и еще долго будут наслаждаться беззаботным отрочеством, любовью и опекой родителей, Микаэл вынужден будет в одиночку встать на борьбу за свою правду, свои нравственные воззрения, а также за интересы своих невежественных и темных сограждан?..

И уж тем более вряд ли кто мог предугадать, что зрела во времени и пространстве роковая встреча между юным Микаэлом и убеленным сединами католикосом Нерсесом Аштаракеци.

В 1843 году архиепископ Нерсес был избран католикосом и по приглашению Николая Первого отбыл в столицу.

В начале ноября 1845 года ожидали его прибытия в Нахичеван-на-Дону.

Отцы города с пышной процессией вышли навстречу новому католикосу и встретили его на постоялом дворе между Таганрогом и Мариуполем, где Нерсес Аштаракеци должен был сменить лошадей.

Именно на этом постоялом дворе состоялась таимая встреча католикоса и Арутюна Халибяна. Содержание ее так и осталось бы в тайне, если б через несколько дней Нерсес Аштаракеци неожиданно не начал решительные действия.

По стародавнему обычаю католикос остановился в доме Зенгин Карапета. Здесь выносил он решения относительно вопросов управления городскими и церковными делами, совещаясь, конечно, с так называемой знатью, которую представляли крупные купцы и помещики.

Одной из неотложных задач стал вопрос о Габриэле Патканяне.

…Именно в доме Зенгин Карапета католикос осудил Габриэла Патканяна и, чтобы избавить город от этого беспокойного и мятежного человека, распорядился закрыть его школу и велел Патканяну «идти с семьей своей в град Тифлис, где удастся ему, быть может, обрести успокоение души своей».

Но кто должен заменить образованного и многоопытного священника? В те самые дни, когда осужденный Патканян собирался в ссылку, католикос Нерсес Аштаракеци сделал ужасно неприятное открытие.

Случилось так, что некий проситель передал католикосу список приданого, составленный одним из городских священников. Ничего не сумев разобрать в его списке, католикос вызвал этого священника, дабы тот вслух прочел все писание.

То, что затем произошло, буквально потрясло архипастыря, показалось ему просто невероятным.

Священник не смог прочесть своей же рукой составленного списка!

Все прежние дела сразу же отошли на задний план. Католикос решил провести своеобразный экзамен. Вызвав всех приходских священников и дьячков, он уяснил следующую горькую для себя истину: кроме Габриэла Патканяна, все остальные были абсолютно неграмотны и не знали даже элементарных правил грамматики.

Казалось, что после случившегося Патканяну будет даровано прощение и наконец-то решится вопрос о строительстве городской школы. Может быть, эта история и имела бы подобный романтический конец, если б существовала хоть какая-нибудь программа национального и общественного прогресса, стоявшая выше мелких страстей или жажды мщения.

И