Микаэл Налбандян - Карен Арамович Симонян Страница 11

поскольку кандидатура Патканяна исключалась, выбор католикоса (хотя и выбора-то не было) пал на учителя Мкртича Екеняна, за несколько лет до этого приехавшего в Нахичеван-на-Дону из Крыма. Он учился в школе мхитаристов[14] в Венеции, разумеется, прекрасно знал грамматику и открыл частную школу. Этот учитель-католик слыл также умелым мастером-каллиграфом, красиво переписывал древние рукописные книги и составлял для учеников прекрасные образцы для чистописания.

Не прошло и месяца после всей этой истории, как в январе 1846 года Габриэл Патканян с семьей выехал из Нахичевана-на-Дону и двинулся в Тифлис.

Провожали его всего три человека: двое — близкие родственники, а третий — Микаэл.

Доехав до постоялого двора, где они должны были сменить лошадей, провожатые распростились с Патканя-ном и вернулись в город.

А ссыльный учитель направился к Ставрополю, с огромными трудностями и лишениями перевалил Кавказский хребет и только в феврале прибыл в Тифлис.

Юный Микаэл остался один.

Можно представить себе то страшное чувство одиночества, которое охватило его. У него будет еще немало поводов пережить это чувство, доставлявшее ему бесконечную боль и ввергавшее в отчаяние. Однако в будущем у него появится хотя бы жизненный опыт прошлых дней.

А сейчас Микаэл впервые в жизни — вдумайтесь, впервые в жизни! — почувствовал себя совершенно одиноким, хотя рядом была вся их огромная семья: мать, полная беспредельной нежности к сыну и не скрывавшая этого; отец, который не только любил сына, всем, даже слабым здоровьем, отличавшегося от остальных детей, но и относился к нему с подчеркнутым уважением; друзья, которые ни на минуту не покидали своего отважного, изобретательного и удивительно волевого вожака…

И тем не менее он был одинок, один перед свершившейся на его глазах величайшей несправедливостью в мире.

Но что мог сделать Микаэл?

Он мог молча бунтовать, дни и ночи страдать про себя, пока не смирился бы с происшедшим, как это обычно и бывало в Армянском округе. Мог также говорить, убеждать, протестовать… Но если даже у него и появятся последователи, то все равно одними протестами не добиться справедливости. За годы, проведенные с учителем, он неоднократно имел повод убедиться в этом.

Замкнувшись в себе, он в эти дни аккуратно посещал школу учителя Екеняна. Единственное, что утешало его в этом одиночестве, была учеба, чтение, накопление новых знаний. Конечно, шестнадцатилетний юноша чувствовал все это пока лишь подсознательно, но не пройдет и двух десятилетий, и в одиночной камере Петропавловской крепости свое одиночество он вновь будет изгонять учебой и чтением…

Однако Микаэл после первых же посещений школы Екеняна понял, что ему нечему учиться у учителя-католика. И тогда же пришло решение. Не молчать и смиряться, не говорить и протестовать — действовать!

— То, чему вы учите, я давно уже знаю, причем более подробно, чем преподаете вы, — в присутствии всех заявил Микаэл учителю Екеняну. — Если вы можете научить меня чему-нибудь новому, то учите, я буду счастлив. А если нет, то прошу отпустить меня.

О такой дерзости юноши Мкртич Екенян тут же сообщил католикосу, который еще находился в Нахичеване. Нерсес Аштаракеци распорядился, чтобы Микаэл написал какое-либо сочинение, уверенный, что дьячок будет публично посрамлен.

Это написанное Микаэлом сочинение дошло до нас. В нем он пишет о том, как праотец Ной после всемирного потопа вышел из ковчега и назвал долину у подножия горы Арарат, где он остановился, — Нахичеван, то есть «место пристанища»… Потом он написал о том, что Ной похоронил взятые с собой череп и кости Адама на холме, который впоследствии был назван Голгофа — «место черепа». На этом холме евреи стали потом распинать или обезглавливать приговоренных к смерти… Словом, этим сочинением Микаэл выказал не только блестящее знание языка, не только талант повествователя, но и свои познания.

…Микаэл стал писать с ранней юности. Гаянэ, его сестра, рассказывала: «Что он писал, мы не знали, но он писал много и часто, иногда даже просыпался ночью, требовал, чтобы зажгли свечу, и записывал пришедшие ему в голову мысли».

Сочинение подняло авторитет Микаэла перед остальными дьячками, зубрившими в школе Екеняна грамматику и занимавшимися чистописанием, хотя большинство из них годились Микаэлу в отцы или даже в деды. И естественно поэтому, что они стали уважать юного дьячка. И не только уважать — они полюбили его.

Однако прекрасное сочинение не избавило Микаэла от необходимости посещать школу Екеняна.

Это не особенно огорчило юношу. Наоборот, ведь он не собирался ограничиваться только тем, что бросил Екеняну открытый вызов. Ибо в противном случае начатое, но незавершенное дело превращалось в пустое заявление, которое забудут очень скоро.

У него уже была программа и была цель. Он должен возбудить общественное мнение против Мкртича Екеняна, заменившего его учителя, должен настоять, чтобы Габриэла Патканяна вернули из ссылки. На первый взгляд кажется, что это просто непосильные и несбыточные юношеские мечтания. Но не будем забывать, что все его действия определялись таким могучим и придающим силы чувством, как верность. Верность близкому и родному человеку, учителю и другу, ибо Габриэл Патканян был Микаэлу настоящим другом.

Микаэл Налбандян — дьячку Саргису.

«Ныне отец Габриэл по приказу святейшего католикоса выехал в Тифлис, и без друга я остался совершенным сиротой.

…Как описать исключительную глупость наших горожан, которые, сами будучи глупыми, и детей своих отдают в учение какому-то коротышке-латинянину Мкртичу, называя его учителем. О, глупость народа Армянского!

Нерсес, католикос всех армян, поставил сего латинянина учителем нашего духовенства… Подчинились мы Патриарху нашему, согласились принять учителя его, хотя и вынужденно, ибо увидели и убедились, что дерево это с высохшими корнями и не даст никаких плодов.

Но, как бы там ни было, ходят теперь к нему все наши священнослужители, и лишь я не приемлю его, ибо, как я, ученик отца Габриэла, могу стерпеть такое?»

Появившихся в Нахичеване в последнее время католических миссионеров, постепенно пускавших корни в Армянском округе,