Борис Альтшулер - Он между нами жил... Воспомнинания о Сахарове (сборник под ред. Б.Л.Альтшуллера) Страница 11

Кажется, в ходе того же разговора я спросил у Андрея, продолжает ли он активно заниматься физикой и не мешает ли этому его напряженная общественная деятельность. Он ответил примерно так: "Конечно, очень мешает: она занимает так много времени, что на физику практически не остается сил. Но, знаешь, мне кажется, что то, чем я сейчас занимаюсь, важнее любой физики. Кроме того и возраст у меня уже не тот, когда обычно делаются большие открытия в теоретической физике" (по-моему, ему тогда было немного за пятьдесят). У меня все же осталось впечатление, что в том, как он это сказал, чувствовалось и искреннее огорчение тем, что у него так мало возможностей заниматься настоящей теоретической физикой. Известно, что позже Сахаров все же вернулся к науке (в этом отношении беззаконная ссылка в Горький чем-то ему даже помогла) и опубликовал ряд прекрасных работ по физике.

В 1986 г. после возвращения Сахарова из Горького я сразу же позвонил ему, чтобы поздравить с приездом; мне очень хотелось зайти повидаться с ним, но он все время откладывал встречу, так как был страшно занят. Тем не менее я довольно часто звонил ему и всегда слышал: "Хорошо что ты позвонил, звони еще". Не знаю, было ли это проявлением его редкой деликатности и мягкости или ему действительно, несмотря на неимоверную занятость, всегда были приятны звонки старого друга.

Летом 1988 г. мы встретились на конференции в Ленинграде, посвященной 100-летию со дня рождения замечательного физика, гидромеханика и метеоролога А.А.Фридмана. На этой конференции Сахаров выступил с крайне интересным научным докладом (по-видимому, последним в его жизни) и как-то очень по-детски радовался возможности говорить с физиками о физике. (К сожалению, одновременно с научной конференцией в Ленинграде проходило собрание Международного фонда за выживание и развитие человечества, в правление которого входил Андрей Дмитриевич, и он буквально разрывался, бегая с одних заседаний на другие. Когда я его спросил, что происходит на сессиях Международного фонда, он ответил: "Одни пустые разговоры, ничего серьезного", но тем не менее чувство долга не позволяло ему пропускать эти заседания.) Во время одного из перерывов между докладами на нашей конференции А.С. с чувством глубокой жалости и восхищения рассказал мне про свой разговор с С.Хокингом — крупным английским ученым, почти полностью парализованным в результате редкой тяжелой болезни. Хокинг мог лишь медленно составлять краткие фразы с помощью электронного прибора, прикосновением пальца выбирая отдельные слова из набора слов, пробегающих перед его глазами по экрану; тем не менее он сумел провести с Сахаровым содержательную научную беседу (которая, правда, заняла довольно много времени). Говоря о Фридмане, я заметил, что он сам будто бы воспринимал найденное им точное решение уравнений Эйнштейна общей теории относительности как чисто математическое упражнение (речь шла о знаменитом решении Фридмана, позже оказавшемся прекрасно согласующимся с данными наблюдений, до которых автор решения так и не дожил). В ответ Андрей сказал, что в это не верит: "Каждый физик, найдя новое красивое решение, сразу начинает искать, чему в природе это решение соответствует".

Несколько раз я встречался с Андреем на заседаниях основанного им дискуссионного клуба "Московская трибуна" и, увы, на похоронах. Весной 1988 г. он пришел на похороны моего брата, которого знал со школьных лет. В начале декабря 1989 г., незадолго до смерти, он присутствовал на похоронах А.М.Обухова- директора нашего Института физики атмосферы; этот факт заслуживает комментариев. Дело в том, что А.М.Обухов, ряд лет друживший с Андреем и его семьей домами, в 1973 г. подписал письмо сорока академиков, направленное против Сахарова и послужившее сигналом начала бешеной травли Андрея Дмитриевича во всех органах печати. После этого какое-то время наш директор, оправдывая свой поступок, охотно цитировал отвратительные высказывания о Сахарове некоторых высоких академических чинов, но вскоре замолк, а в разговорах со мной жалел Сахарова и по поводу своей подписи говорил, что "влип в неприятную историю" (его, оказывается, не было в первоначальном списке тех, кому надлежало подписать письмо, и в последний момент ему предложили поставить свою подпись взамен кого-то другого, кого не могли найти). Во время фридмановской конференции в Ленинграде, где я обычно садился рядом с А. С., если он присутствовал на заседании, Обухов несколько раз спрашивал меня о Сахарове, но, насколько я знаю, так к нему и не подошел; по-видимому, наш директор чувствовал себя неудобно из-за своей подписи. Сахаров же, когда я в одном из разговоров упомянул Обухова, тут же сказал: "Я понимаю, на него надавил Келдыш и он не смог отказаться; я на него не в обиде" (Сахаров, кажется, вообще никогда не был в обиде на тех, кто причинял зло лично ему). Поэтому я не удивился, увидев его на похоронах Обухова; позже я узнал, что дочери покойного он сказал: "Передай маме, что я обязательно напишу ей длинное письмо"; это обещание он выполнить уже не успел.

Через два дня после панихиды в нашем институте состоялись похороны давнего друга нашей семьи — замечательной женщины Софьи Васильевны Каллистратовой, адвоката, много лет защищавшего всех несправедливо преследуемых. Увидев там Андрея, я подошел к нему и сказал: "Как бы мне хотелось как-нибудь хоть полчаса пообщаться с тобой не на похоронах". Он очень серьезно ответил (он всегда говорил серьезно): "Знаешь, у меня совсем нет времени. Но ты обязательно звони". Может быть, под влиянием этого разговора после окончания отпевания С.В.Каллистратовой в церкви Сахаров подошел ко мне. "Нас с Люсей ждет машина, давай мы отвезем тебя домой", — предложил он. Я ответил, что не могу не поехать на кладбище. Мы пару минут поговорили, Андрей сказал, что первый раз присутствует на полном церковном отпевании и этот обряд ему нравится ("как-то это по-человечески"), затем он вспомнил похороны моего брата, где сын брата вместе со своими друзьями читали над гробом еврейские молитвы. Андрей был в этот раз даже для себя удивительно мягким и теплым — вероятно, под впечатлением смерти Софьи Васильевны, которую он очень ценил и почитал. На прощанье мы расцеловались, а через неделю пришла ужасная весть — Сахарова не стало.

А.Б.Мигдал

К портрету Андрея Сахарова

Когда размышляешь о великом подвиге Сахарова, невольно возникает образ Сына Человеческого, который около двух тысяч лет тому назад ступал босыми ногами по земле Галилеи, пытаясь нести людям истину.

Можно ли было надеяться на успех борьбы нескольких самоотверженных людей с могущественным аппаратом власти, власти бесчеловечной, построенной на фашистском принципе "цель оправдывает средства"? Подвиг Сахарова в том, что он поверил в возможность успеха и не отступался ни в Горьком, когда «врачи» валили его на пол и выкручивали руки для насильственных уколов, ни на Съезде народных депутатов, где его слова заглушало улюлюканье "агрессивно-послушного большинства".