Борис Альтшулер - Он между нами жил... Воспомнинания о Сахарове (сборник под ред. Б.Л.Альтшуллера) Страница 10

Летом 1971 г., гуляя с женой в Переделкино под Москвой, я неожиданно встретил Андрея с его второй женой Еленой Георгиевной (Люсей) Боннэр, которую до этого не знал. А.С. в то время собирал подписи под письмом в правительство с призывом отменить в нашей стране смертную казнь. Я сказал Андрею, что, по-моему, отмена смертной казни — не первое, чего следовало добиваться в те годы в СССР, и добавил, что смертную казнь за террористические акты лучше было бы сохранить, чтобы не множить захваты заложников с целью освобождения арестованных террористов. Андрей тут же возразил: "Нет, не может быть закона, требующего убийства людей. А ты подумал о тех, кто будет приводить в исполнение смертную казнь?" Он говорил медленно, как бы убеждая самого себя, но я уверен, что все это было им тщательно продумано перед началом кампании по сбору подписей. Не помню уже, что я ему ответил; сейчас я думаю, что тогда прав был он, а не я.

Осенью следующего года мы с женой столкнулись с Андреем и Люсей в буфете гостиницы «Иберия» в Тбилиси, куда приехали на несколько дней. Двое моих грузинских аспирантов предложили на следующий день повезти нас на автомобилях в древнюю столицу Грузии Мцхету и к храмам Атени и Кинцвисси вблизи Гори, знаменитым очень интересными фресками XII в. Я тут же пригласил Андрея и Люсю поехать вместе с нами, на что они с радостью согласились. (К чести грузинской интеллигенции надо сказать, что оба мои аспиранта, так же как и их родители, — профессора Тбилисского университета, узнав о приглашении Сахаровых, сказали, что для них это большая честь; я не уверен, что в 1972 г. реакция на такое приглашение у многих московских интеллигентов была бы такой же.) Поездка оказалась чудесной; я впервые увидел тогда, как Андрей умеет радоваться памятникам культуры. Вместе с нами в этой поездке приняла участие сестра моей жены и бывший тогда ее мужем Юра Тувин, который тут же влюбился в Андрея Дмитриевича и позже трогательно ухаживал за ним и Люсей в Москве, помогая им чем только можно.

Благодаря дружбе с Ю.Тувиным я неожиданно оказался свидетелем того, как А.С. узнал о присуждении ему Нобелевской премии мира в 1975 г. Осенью этого года, когда Люся уехала на Запад лечиться, А.С. договорился прийти как-нибудь вечером в гости к Юре вместе с матерью Люси Руфью Григорьевной. Когда день был назначен, Юра позвонил мне и предложил зайти к нему, чтобы провести вечер в приятной компании (но не сказал, кто у него будет — имя Сахарова тогда предпочитали по телефону не называть; я тоже не спросил, о ком идет речь, понимая, что раз он не говорит, значит и спрашивать не надо). Неожиданно оказалось, что именно в этот день в Осло было объявлено о присуждении Сахарову Нобелевской премии. Множество журналистов сразу же попыталось связаться с новым лауреатом, но телефон у него дома молчал и никто не знал, как его найти. Наконец кто-то из друзей Сахарова (кажется, Лидия Корнеевна Чуковская, которой Юра тоже много помогал) в ответ на очередной звонок из-за рубежа сказал, что Сахаров возможно находится у Тувина, и указал его номер телефона и адрес. Ничего не подозревая, я пришел к Юре как раз в тот момент, когда в квартиру хлынул поток иностранных журналистов и связанных с Сахаровым правозащитников. Этот вечер мне хорошо запомнился — он был очень радостным (меньше всего радовался, как мне кажется, сам Андрей), но из идеи Юры Тувина уютно посидеть в тесной компании, естественно, ничего не получилось.

На следующий день мы с Юрой еще раз пошли отпраздновать присуждение премии домой к Андрею на улицу Чкалова, где собралось много наших знакомых, пришедших по тому же поводу. Опять все много и громко говорили, но сам А.С. лишь слушал других и отвечал на вопросы. Телефон в этот вечер звонил не переставая, причем большинство звонков было из-за границы. Поэтому трубку брал Л.З.Копелев, знающий несколько иностранных языков; он же переводил ответы Сахарова на задаваемые по телефону вопросы иностранных корреспондентов. Когда Копелев ушел и снова позвонили откуда-то из-за рубежа, Юра Тувин обратился ко мне: "Возьми трубку, ты же можешь говорить по-английски". Не знаю, заметил ли Сахаров мое смущение или же просто догадался, что мне это может быть неприятно, но он тут же вмешался: "Нет, тебе не стоит говорить от меня по телефону". (Мне действительно не хотелось говорить по этому, безусловно прослушиваемому, телефону с заграницей — я был уверен, что такой разговор обязательно привлечет ко мне внимание КГБ.)

Между 1975 г. и высылкой Сахарова в Горький в начале 1980 г. я лишь несколько раз видел Андрея. Какие-то встречи были, увы, связаны с проводами близких нам обоим людей, которых поодиночке выталкивали из страны: Павел Литвинов… Л.З.Копелев… Юра Тувин… (некоторые из этих прощаний пришлись и на более ранний период). Проводы всегда были шумными и оживленными, но на душе у всех было тяжело — мы, конечно, радовались, что теперь наших друзей уже не арестуют, но всех нас терзала мысль, что расстаемся мы навсегда (какое чудо, что это оказалось неверным!). В то время многие расценивали отъезды за границу как бегство и осуждали уезжающих; А.С. всегда только жалел тех, кому приходилось покидать страну.

Замечу, что все эти годы я регулярно звонил Андрею по телефону, поздравляя его с Новым Годом и днем рождения, но всегда звонил не из дома, а по телефону-автомату (мне казалось, что звонки из дома могут увеличить шансы того, что мой телефон будет поставлен на постоянное прослушивание).

Во время одной из встреч с Андреем (кажется, еще до 1975 г.) я спросил, не смущало ли его, что в течение многих лет его научная работа была связана с созданием супербомбы, предназначенной для массового уничтожения людей. Этот вопрос меня особенно интересовал, так как сам я по окончании аспирантуры в конце 1946 г., будучи очень увлечен теоретической физикой, все же отказался пойти работать в ФИАН, когда мне сказали, что часть времени мне придется тратить на прикладную тематику, связанную с работами над атомной бомбой. Тогда это решение далось мне нелегко, и я много обсуждал его с братом и некоторыми друзьями. Думаю, что при любом правительстве я бы отрицательно отнесся к разработке оружия массового уничтожения, но решающим для меня было все же соображение, что Сталин и Берия — преступники, которые могут использовать такое оружие, абсолютно ни с чем ни считаясь. (Я не преувеличивал моей возможной роли и хорошо понимал, что от моего отказа работать в ФИАНе ничего не изменится, но все равно участвовать в работе над оружием не хотел.) Поэтому я предпочел пойти работать в геофизический институт, далекий от военной тематики, рассчитывая проработать там год-два, а затем вернуться к своей любимой теоретической физике; однако вскоре в стране pазвеpнулась "боpьба с космополитами", носящая явный антисемитский характер, любая перемена работы для меня, как и для большинства других научных работников-евреев оказалась невозможной, и я так и остался геофизиком. Все это я рассказал А.С.; он внимательно меня выслушал и, подумав, сказал: "А я, знаешь, тогда совсем не задумывался над вопросом о возможном применении того, над чем мы работали; уж очень интересно мне было выяснить, заработает ли все, что мы придумали". Я знаю, что на тот же вопрос Андрей иногда отвечал и иначе — что он считал свою работу необходимой, так как только наличие супербомбы у обеих сторон может быть гарантией того, что ее никогда не применят (развернутое изложение этой точки зрения содержится в «Воспоминаниях» Сахарова). Тем не менее интересным мне кажется и ответ, данный мне; я убежден, что оба они правдивы (неправдивых ответов у А.С. вообще быть не могло), но, вероятно, оба эти соображения играли для него определенную роль. Возможно, первое из них точнее отражает его чувства в начале работы над бомбой, а второе стало решающим на более поздней стадии — ведь Сахаров все время мучительно размышлял над тем, что происходит вокруг, и его взгляды претерпели много изменений.