Лидия Герман - Немка Страница 12

Её зовут Маня (Мария) Цапко, и живет она чуть выше на пригорке, совсем недалеко от нас. Ей очень хотелось знать, как меня зовут, сколько мне лет и в каком классе я буду учиться. Она радостно захлопала в ладошки, когда услышала, что я пойду в 5 класс. Её тёмно-карие глаза, её улыбка говорили, что мы с ней несомненно подружимся. На её вопрос, пойду ли я завтра вместе с ней на работу (папа и это перевел), я усердно закивала головой в знак согласия. Маня пожала мою руку и сказала, что завтра утром зайдет за мной.

Местом нашей работы был ток — расчищенная площадь, на которой молотилось, потом сушилось и очищалось зерно.

Зерно уже было обмолочено, и на току было две кучи зерна и стояли три различные зерноочистительные машины. Названия их остались в моей памяти. Одну называли просто веялка, другую, самую маленькую — фухтель, третью, помнится, — триэр. Кучи зерна перелопачивались постоянно, пока зерно не высохнет. Затем оно попадало поочерёдно в очистительные машины.

Первые дни мы с Маней работали на веялке, в которую были встроены два больших квадратной формы сита. Над ними находился небольшой открытый бункер (так мы его называли), в который насыпалось вёдрами или большим совком зерно. Зерно попадало через воронку на верхнее крупноячеистое сито, которое отделяло зерно от половы. Полова от вибрации выпадала сзади на землю. Зерно же попадало на второе, более густое сито, которое отделяло вызревшие, полноценные зерна от мелких, не вызревших зёрен, от мелких камушков, от песка и от сорняковых мелких зёрен. Это были отходы зерна. Хорошее зерно высыпалось через воронку в подставленные вёдра или тазики, складывалось в отдельные кучи и пропускалось еще через фухтель. Отходы же падали на землю, погружались на брички и отвозились на ферму для скота. Так было еще в 1941 году. Через год нам давали эти отходы, так сказать, на трудодни, как продукт питания.

На току работали не только мы, школьники, но еще две-четыре взрослые женщины. Первые дни мы с Маней работали только вместе: то мы крутили ручку веялки или фухтеля, перелопачивали зерно, отгребали полову или отходы и относили вёдра или тазики к куче. Иногда Маня разговаривала с женщинами, потом объясняла мне жестами, что нам надо делать. Маня не теряла меня из виду, и ей не хотелось, чтоб я работала с другими девочками. Иногда Маня ругалась, спорила о чём-то со всеми, и мне казалось, что все насмехаются надо мной, а Маня меня защищает и охраняет. Хотя она была меньше меня ростом, но телосложением покрепче. Голос её звучал очень убедительно. Она явно была бойкая девочка и за словом в карман не лезла.

Одна из девочек была особенно красива, и её одежда очень отличалась от других, это, несомненно, была та девочка, которую я только мельком увидела в толпе, когда мы приехали. Теперь, когда наши взгляды встретились, я поняла, что мы с ней когда-нибудь подружимся. Её звали Роза Шевченко.

Однажды утром, собравшись на работу, я напрасно ждала Маню. Я побежала к ней домой, чтобы узнать, в чем дело. Из дома вышла её мама и, сморщившись, показала на живот. Из этого я заключила, что у Мани болит живот, и сама пошла на работу.

На току меня окружили, затараторили, но из их вопросительных взглядов и повторения имени Мани я поняла, что спрашивают о Мане. Я показала на свой живот и сильно поморщилась. Все громко засмеялись. Теперь нас распределили на работу, и я оказалась с Розой вместе. Она заговорила со мной, но я не поняла ни слова, однако каким-то образом во время работы мы все равно понимали друг друга. Мы смотрели друг на друга и улыбались.

Когда Маня опять пришла, она настояла на своем и мы снова работали вместе. По дороге домой Маня иногда заводила разговор о Розе, выражая жестами отрицательное мнение о ней, называла её воображулей (что означало быть высокого мнения о себе) и длинношеей жирафой. Слово «жирафа» я поняла — остальное довообразила.

Так прошло, наверное, три недели, и наступила зима с сильными снегопадами. Пришла пора идти в школу.

Еще когда я после первого рабочего дня пришла домой, у нас собрались все мужчины нашей большой семьи, чтобы поговорить с отцом, как с бывшим земледельцем. Для работы в поле он считался уже старым, и его назначили пожарным в селе. Тем не менее, интересовали его вопросы земледелия. Наш зять Александр Цвингер принёс с поля полный карман земли. Он вывернул карман на швейную машину и все, протирая землю через пальцы рук, поражались этой земле. Это был чернозём. Все радовались тому, что здесь можно выращивать высокие урожаи. У нас на Волге почва была не такой плодородной, однако какие выращивали урожаи!

Однако мы не знали еще, что нас ожидает.

Мой кузен Саша Роор принес газету из правления колхоза, наверно, это была «Правда». В ней сообщалось о положении на фронте. Фашисты все еще продвигались дальше вперед, но несли огромные потери от героической обороны наших советских войск. Я иногда спрашивала себя, к кому же теперь относят нас. Но эта тема была табу. И до меня не дошло, когда и как нам дали знать, что мы, немцы, не имели права покинуть село, хотя бы для посещения села, отдаленного на 3–4 км. В начале каждого месяца приезжали из районного центра Родино коменданты, и все взрослые немцы должны были письменно подтвердить своё пребывание на месте поселения. Как-то случайно я услышала об этом из разговоров наших женщин. Честно говоря, я тогда восприняла это отнюдь не трагично, хотя мне было жаль моих родных, когда они так грустно об этом говорили. Я же радовалась, что мы можем ходить в школу. Правда, моя племянница Марийхен, теперь Маруся, страшно боялась чужой речи и осталась на год дома.

Школа находилась в центре села вблизи от сельсовета. Детям, которые жили в колхозе Свердлова, приходилось переходить через довольно глубокий ров. Напрямую вела через ров тропинка от молоканки к сельсовету. Просёлочная же дорога (т. е. дорога для конных упряжек) отворачивала у молоканки вправо и наискосок спускалась вниз, поворачивала влево и также наискосок поднималась по другому склону рва вверх к сельсовету.

Школа была деревянная и имела всего 4 классные комнаты, учительскую и кабинет директора. Школа была еще не совсем достроена, а именно, не был еще настлан пол зала, через который надо было пройти, чтобы попасть в классы. Для этого были уложены несколько незакрепленных досок.

Метрах в двадцати от этой школы стояла бывшая начальная школа. Половина этого дома была переоборудована в жилую квартиру и в ней жил директор, а вторая часть дома использовалась как классная комната для 5-го Б класса, в котором учились, в основном, дети из близлежащих деревень, в которых было только 4 класса.