Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири Страница 12

Темное помещение, мерцающий, открытый огонь кузницы, наковальня, мощный удар кузнечным молотом – и цепи надеты. Со мной сцеплен другой, тот, который стоял за мной, следующий, который должен был подвергнуться проверке, он должен был теперь повсюду сопровождать меня, хотел он этого или нет. Это был великан Степан.

- Вы сдохнете, если перекинетесь друг с другом хоть словечком! За этими присматривать особенно строго! В их делах сделать отметку, окрасить красным! Голос надзирателя визжал снова.

Запертый вместе с ним в камере, я осмотрел своего товарища по несчастью внимательнее. Это был мужчина высотой в два метра, со сложением борца, где-то двадцати пяти лет, с  добродушным, рябым лицом, с которого смотрели два голубых, несколько хитрых молодых глаза. Волосы были растрепанные, светлые и густые.

- А в драке ты все же более ловок, чем я, хотя я гораздо сильнее. Ты должен научить меня твоим приемам, – начал беседу великан после некоторого молчания. – Давай, мы сможем стать хорошими друзьями, – и благосклонно протянул мне свою руку. И действительно отныне эта гигантская лапа неутомимо и бдительно  лежала над моей головой.

Когда мы потом делили наш ужин, великан лег на нары с моей стороны и спросил:

- А в чем, собственно, было твое преступление?

- Ни в чем, кроме того, что я немец.

- В нашем городе был купец, тот тоже был немцем, порядочный, трудолюбивый парень, так его отправили в Оренбург.

- А ты? – спросил я.

- Я опасный преступник, – ответил он глухо.

- Сколько убийств ты совершил?

- Несколько... Я уже точно не знаю. Он замолчал, а потом разразился потоком непереводимых ругательств.

Мне, пожалуй, было не особо приятно лежать бок о бок с таким человеком на нарах, так как мы были только вдвоем в камере.

- Послушай-ка, немец, я должен рассказать тебе, как и почему я убил так много людей. Собственно, я вовсе не хотел этого. Я сам не знаю, как я до этого дошел. Внезапно он встал, поднял меня за оба плеча и строго и вопросительно посмотрел мне в глаза.

- Скажи, поверишь ли ты, что я убивал, не желая этого, и до сих пор еще не знаю, как так произошло? –

- Почему я не должен был бы тебе верить? – отвечал я.

- Потому что другие, те суки, которые приговорили меня, не хотели в это верить! С облегченным видом он снова лег.

Внезапно едва слышимый шум, выслеживающий луч света промелькнул по помещению и застыл на наших лицах. Мы закрыли глаза, сделав вид, что спим. Луч погас. – Я сын деревенского старосты в Любанях. Трудно шепча, он выговаривал одно слово за другим. – Вся наша семья усердно работала. Мы были самыми богатыми крестьянами во всей округе. То, что соседи пропивали, мы сберегли и купили гораздо больший участок земли. Самой красивой девушкой в нашей деревне была сирота Маруся. Два с половиной года назад я женился на ней. Никогда еще не было в мире такого счастливого человека, как я. Мы любили друг друга безгранично, все нам завидовали. Внезапно приходит приказ о мобилизации, и я с другими баранами должен был шагать на войну против немцев. Но какое мне дело до этой войны! Пусть другие, кто хотел войны, сами и воюют! Я остался дома. Все уговаривали меня, только Маруся плакала и просила меня сквозь слезы, чтобы я не покидал меня, она чувствовала, что беременна.

Однажды ко мне прибыли пять солдат и унтер-офицер. Я как раз стоял перед моей избой [деревянный дом в виде сруба], которую я построил своими руками для себя и моей жены, и колол дрова. За солдатами пришли парни, которые на всю деревню были известны своей безалаберностью. Они уже издалека начали дразнить меня. В моей прекрасной новой избе Маруся как раз ставила самовар, она испугалась гостей и прижалась ко мне. Наконец, после долгих речей я сказал, что готов пойти на войну, но лишь позже, ровно через год, но теперь у меня не было такого желания, так как я совсем недавно женился, а Марусе предстояло скоро родить ребенка. Маруся тоже просила эту кучку вояк оставить меня в покое. Я ведь все-таки сын старосты, богат и уважаем. Но ничего не помогало. Эти чертовы типы ничего не хотели слушать, я должен был идти за ними.

- Если ты добровольно не пойдешь, то я тебя заставлю, сукин сын! – внезапно заорал унтер-офицер на меня. Парень, который только пил и делал долги, осмелился говорить мне что-то в этом роде! Но другие,  трусливые оборванцы, кричали мне в лицо: – Трус! Баба! Кровопийца!

- Арестовать! – снова зарычал унтер и схватил меня. В то же мгновение я поднял топор, кровь стукнула мне в голову, перед глазами потемнело, и я видел всюду только кровь, слышал только кричащих людей, которые от страха даже не пытались убежать...

Как во сне я еще слышал нежные слова Маруси, стоявшей в красном углу [домашний алтарь с образами и горящей масляной лампой] на коленях перед образами и молившейся. Я стал рядом с ней и плакал, так как я еще не понимал, что я сделал, и был несчастен из-за этого. Я сдался властям добровольно, из своего самого внутреннего убеждения. Я якобы убил несколько человек, говорили судьи. Я так не думаю.

Никогда еще я не был таким отчаянным как тогда, когда прощался с моей любимой Марусей. Она дала мне маленький серебряный крест и сказала, я точно запомнил эти слова:

«Будь смиренным, Степан, думай обо мне, я буду беспрерывно, усердно молиться за тебя. Пусть Бог-отец будет к тебе милостив».

Снова луч света через глазок двери камеры застыл на наших лицах.

- Пусть даже надзиратели бьют меня, мне это не мешает. Я обещал ей быть смиренным... и я сдержу данное ей слово. Ради нее я дозволю им терзать меня... ради нее я буду покорным…

Великан умолк. Он лежал неподвижно, только дыхание его участилось.

- Дай мне свою руку, немец, – произнес он резко и провел ею по своей груди, на которой я почувствовал маленький крест Маруси, который Степан на тонкой веревочке носил на шее. 

И мне внезапно показалось, как будто слеза раскалено горела на моей руке.

- И теперь... теперь она, нищенствуя, странствует по широкой матушке России. Она оставила все свое состояние, голодает, страдает от самой большой нужды, только чтобы увидеть меня издалека, улыбнуться мне издали, и придать мне мужество. Своего ребенка она несет теперь на руках, замотав его в лохмотья. Бог не покидает ее, он заботится о ней и ее ребенке, как он также заботится обо всех своих животных, и я не беспокоюсь о них.

Через зарешеченное окно я увидел, как на небе стоит прекрасная, ясная звезда.

- А у тебя есть кто-то, кого ты любишь так же сильно, как я люблю свою Марусю? – внезапно прозвучал тихий вопрос.

- Нет, – ответил я.

Звезда сверкала на небе. Я охватил свою голову покрытыми грязной коркой руками. Я содрогнулся в своих лохмотьях...