Ярослав Голованов - Марсианин (опыт биографии) Страница 12

Радость переполняет его, он должен с кем-то поделиться и пишет в письме сестре Елене в Германию: «Знаешь ли ты, что у нас теперь происходит дома? Мы спим в прежней комнате отца, там у меня химический стол и химический шкаф, так что могу делать опыты сколько мне угодно». Это не для ума, это для души.

И все-таки он не «чистый» ученый. При всей любви к науке, при всем благоговейном уважении к математике в нем живет инженер, человек, любознательность которого одни формулы унять не могут, которому необходимо эти формулы увидеть воплощенными в нечто осязаемое. Это особый склад души, особое направление научного творчества. Потребность материализовать математические выкладки у Циолковского была, к примеру, развита меньше. Хотя он и строил модели цельнометаллических дирижаблей, конструировал маленький деревянный прокатный стан для изготовления гофрированных металлических листов, маленькую аэродинамическую трубу и крохотную центрифугу, в которой испытывал на перегрузки тараканов и цыплят, но при всей увлеченности идеей проникновения в космическое пространство Константин Эдуардович никогда не пытался построить и запустить пусть самую маленькую ракетную модель. (Мечущаяся по двору огненная ракета в художественном фильме «Взлет» чистый вымысел.) Еще в меньшей степени эта потребность была выражена, например, у Н.Е. Жуковского, который, заложив теоретические основы авиации, был довольно равнодушен к их инженерному воплощению, настолько, что ни разу в жизни не летал на самолете.

В Цандере с юных лет жил инженер. Кроме прибора, определяющего высоту облаков, он задумывается над термометром для измерения температуры морских глубин, затем рассчитывает и конструирует барометр оригинальной системы. Думает над прибором, который смог бы померить силу ветра. И тут же начинает новые расчеты, чтобы ответить на вопрос: «Нельзя ли по скорости опускания температуры нагретого термометра, который стоит на ветру, определить силу ветра?» Долго возится, наконец выводит формулу, затем делает чертеж и дает подробное описание своего измерителя.

В тетрадях все время мелькают короткие сообщения о каких-то домашних поделках, выявляющих его пусть еще во многом мальчишескую, детскую, но уже инженерную смекалку. «Сегодня я себе сделал очень хорошие весы», — записывает он. Изготовил «нарезатель резьбы». Придумал, как по-новому крепить на карнизе занавески для окон. Смастерил хитрый засов для ящика, чтобы «не открывали те, кому не положено». У него были умные руки с тонкими, бледными, ловкими пальцами…

Уплывая в Данциг, Фридель не мог, естественно, забрать с собой все свои линзы, химикаты и вольтметры, но и здесь, в Германии, его досуг — наука. Заниматься опытами в пансионе трудно. Сама непохожесть его на других студентов вызывает живейшее любопытство хозяйки. Она все время сует свой нос в его комнату, страшась, что он своими линзами подожжет дом. Соседи-студенты тоже все время тормошат его, надеясь выманить на пикник или вечеринку. Фриделю все это надоело. В начале осени 1906 года он нашел себе маленькую квартирку на окраине Данцига и оставил пансион.

«Итак, я уже почти месяц живу на этой приятной квартире, — записывает он в тетрадь 26 октября 1906 года. — Окна ее выходят на юг. Дом стоит около железной дороги, и каждые десять минут проносится поезд. Когда смотришь на эти вагоны и думаешь о том, сколько они видели, то кажется, что перед тобой открывается мир…» Странный человек: называет «приятной» квартиру, мимо окон которой беспрестанно грохочут поезда…

Отсутствие необходимого оборудования, с одной стороны, и лекции профессора Зоммера, которые все больше и больше влюбляли его в математику, — с другой, привели к тому, что в Данциге Цандер-теоретик возобладал над Цандером-экспериментатором. Он ставит новые оптические опыты. Есть в его записях ссылки на последние работы Корпрензо и Негро — профессоров из университета в Болонье — о прохождении лучей света сквозь дождевую воду. Не оставляя полюбившуюся химию, он экспериментирует с различными соединениями, стараясь выделить из них чистые металлы, но больше линз и реторт дружит он теперь с логарифмической линейкой. Лекции Зоммера увлекли его задачами с применением так называемых полярных координат, разбору которых он посвящает много страниц своей тетради. Но все чаще и чаще в записях его можно натолкнуться на проблемы геофизические, скорее даже планетарные, все чаще обращается он к тематике космической.

Здесь надо сделать одно печальное отступление. Действительно печальное, поскольку событие, происшедшее с Фриделем летом 1906 года, через очень много лет, когда Цандера уже не будет в живых, обернется для продолжателей его трудов самым грустным образом.

В летний семестр в училище изучали стенографию. Из многих возможных систем выбрали немецкую систему Франца Ксаверия Габбельсбергера. Фридель, очевидно, и раньше занимался стенографией. Это видно из того, что уже в первой тетради (12 января 1904 г. — 13 мая 1905 г.) часть записей сделана на немецком языке, а часть стенографически. А теперь он сразу увлекся новым делом и быстро освоил все эти крючки. Мысль Цандера всегда опережала руку, и стенография радовала его прежде всего потому, что позволяла не задерживаться там, где все уже было ясно, — он с юных лет не терпел всякого разжевывания, и педагогом был, вероятно, все-таки посредственным, хотя охотно объяснял людям несведущим то, что его интересовало.

Итак, в Данциге он овладел стенографией. Казалось бы, что тут дурного? Сергей Павлович Королев в молодые годы тоже изучал в Одессе стенографию по системе Тэрнэ, мечтая превзойти мастерство стенографов, записывавших в Думе выступления Пуришкевича, быстрота речи которого была сравнима лишь с реакционностью ее содержания[17]. Однако, как метко заметил Козьма Прутков: «Вред или польза действия обусловливаются совокупностью обстоятельств». Начиная с 1906 года Цандер многие свои работы пишет стенографически. Более того, это занятие так ему нравится, что он зашифровывает тексты в чертежах. В архиве Академии наук СССР хранится около 160 рукописей Цандера — это 5267 страниц, — значительная часть которых зашифрована. Сам Фридрих Артурович расшифровал потом только 686 страниц. Мелкий почерк, где буковки, как бисер, нанизаны на строго горизонтально натянутую нитку строки, обилие еще более мелких вставок на полях, произвольный переход с немецкого языка на русский, а с русского — на немецкую стенографию, к тому же по системе нынче забытой, почти не употребляемой, в которую он вдобавок ко всему с годами вносит свои, одному лишь ему ведомые усовершенствования, — все это делает работу с архивом Цандера тягчайшим трудом. «…К сожалению, в сохранившемся архиве большинство его рукописей требуют кропотливой, долгой работы по переводу стенографических записей на обычный текст», — писал один из пионеров космонавтики, соратник Цандера по ГИРД, Герой Социалистического Труда М.К. Тихонравов. Много лет расшифровкой этих стенограмм занимается Ю.В. Клычников, в котором счастливо сочетаются дар инженера и талант лингвиста! он окончил Московский авиационный институт, а затем изучал немецкий в институте иностранных языков, где тоже получил диплом. Выступая в Риге в мае 1970 года на Первых чтениях, посвященных разработке научного наследия и развитию идей Ф.А. Цандера, Юрий Валентинович в своем докладе рассказывал о том, что удалось узнать в некоторых цандеровских тетрадях (а их более 30), познакомил с основными идеями работы «Космические (эфирные) корабли, которые обеспечат сообщение между звездами. Движение в мировом пространстве», на чатой в 1908 году и законченной четыре года спустя. «Астрономическим дневником» Фридриха Артуровича, его лекциями по реактивным двигателям, прочитанным в только что созданном Московском авиационном институте в 1930–1931 годах. И все-таки…