Ольга Эдельман - Сталин, Коба и Сосо. Молодой Сталин в исторических источниках Страница 13

По правде говоря, мне сложно себе представить советского диктатора в апогее власти, поручающего кому бы то ни было найти и изъять документы о своем сотрудничестве с охранкой: кому он мог дать такое деликатное задание и кому из подчиненных мнительный, хитрый Сталин дал бы такой компрометирующий материал на самого себя? Неужто умному и коварному Лаврентию Берии, которому поручил архивные изыскания по истории партийных организаций Закавказья? (Кстати, одно это должно бы доказывать, что Сталин не чувствовал за собой лично никакого темного прошлого, которое нужно надежно прятать.) Более того, продолжая развивать эту фантастическую картину, мы поймем, что Берия не сам бы отправился в архивы и, конечно же, не мог самостоятельно обнаружить нужные документы среди тысяч единиц хранения. В поиске компрометирующих Сталина документов должна была бы участвовать целая команда проверенных работников органов госбезопасности, а заодно помогающих им архивариусов. Разве осторожный, подозрительный диктатор мог бы устроить такое собственными руками? Даже если бы он предполагал, что в недрах архивных папок может найтись нечто бросающее на него тень, любой сколько-нибудь расчетливый правитель (а Сталин, несомненно, таким был) предпочел бы просто максимально ограничить доступ любопытствующих к этим папкам и стеллажам и не стал бы делать их содержимое достоянием всей иерархии НКВД.

Впрочем, немалое число дошедших до нас документов о революционной деятельности Иосифа Джугашвили никак не подтверждают подозрения в сотрудничестве с охранкой и уголовном прошлом вождя, так что сомнительно, чтобы Сталин всерьез мог опасаться, что где-то вдруг найдутся подлинные документальные свидетельства того, чего не было[67]. Высказывавшиеся рядом авторов убеждения, что компрометирующие его документы были изъяты из архивов, кажутся далеким от действительности порождением богатой околосталинской мифологии.

Действительные документальные потери относятся к архивам не центрального аппарата дореволюционной политической полиции, но их местных учреждений. Особенное сожаление вызывает практически полное отсутствие первичных следственных дел с записями показаний Джугашвили на допросах (есть лишь одно дело, касающееся ареста в 1908 году). Но это результат не целенаправленных изъятий, а частичной или полной утраты архивов закавказских охранных отделений и жандармских управлений, возможно, также и с небрежным хранением дел в этих учреждениях. Мне приходилось сталкиваться с тем, что по прошествии нескольких лет после предыдущего ареста Иосифа Джугашвили чины полиции не могли дать внятной справки о нем по своим собственным делам. И это при всей обстоятельности делопроизводства не единственный изъян материалов полиции.

Естественно, что, несмотря на обилие секретной агентуры, жандармы были не вполне осведомлены о положении дел в революционных комитетах. Не всегда донесения агентов были точны и достоверны. Нельзя поручиться, что филеры действительно все время следили за поднадзорным, а не составляли свои отчеты, сидя в каком-нибудь трактире. Как видно из переписки, много усилий требовалось зачастую для выяснения личностей попавших в поле зрения полиции революционеров-нелегалов, ведь все они пользовались партийными кличками и фальшивыми паспортами, причем то и другое часто менялось. Усугублялось это медленным и слабым обменом сведениями между жандармскими учреждениями разных губерний. Революционеры, отлично известные жандармам Закавказья, оказывались совершенно незнакомы их коллегам из других губерний. Сам обмен информацией был до странности неспешным, хотя использовался телеграф: от побега революционера из ссылки до издания розыскного циркуляра проходили недели, если не месяцы. Это обстоятельство породило немало сомнений в связи с побегами Сталина, казавшимися подозрительно легкими, возникали предположения, что бежать Сталину помогали сами жандармы, потому что он был агентом охранки; иногда рождались еще более экзотические версии. Однако не один Сталин бегал из ссылок, примерно в те же годы, когда он бежал из первой ссылки, успешные побеги совершили Л. Бронштейн (как раз при тех обстоятельствах придумавший себе фамилию Троцкий) и грузин-меньшевик Е Уратадзе, оба они просто купили билеты и сели в поезд[68]. При этом картина всякий раз была сходной: полицейские меры по розыску беглецов следовали с немалым запозданием.

Жандармские офицеры из Тифлиса и Баку отправляли в Петербург очень дельные, превосходно написанные, обстоятельные донесения с анализом ситуации, положения подпольных партий, описанием происшествий. Поскольку известно, сколь невелик был штат губернских жандармских управлений и охранных отделений (розыскных пунктов), приходится заключить, что составление этих донесений, ведение переписки с петербургским начальством, оформление на арестованных всех требуемых законодательством и ведомственными правилами многочисленных бумаг поглощало львиную часть служебного времени офицера. Напрашивается предположение, что полицейский аппарат по самой постановке своей деятельности не был готов к борьбе с массовым революционным движением – новому явлению, с которым пришлось столкнуться властям на рубеже XIX и XX веков.

Из донесений тифлисских и бакинских жандармских управлений и охранных отделений выясняется, что они испытывали большие затруднения при необходимости перевода с «туземных», по их терминологии, языков. Офицеры были присланы из Центральной России, сами местными языками не владели, были не в состоянии проверить точность и адекватность перевода[69]. Штатных переводчиков не хватало. К тому же в полиэтничном регионе возникала потребность в переводе с разных языков, не всегда предусмотренных штатным расписанием. Вот и летели из Тифлиса в Петербург донесения, что пока местные революционеры печатали листовки на грузинском языке, у жандармов еще была возможность узнать, что там написано, так как в штате имеется переводчик с грузинского языка; но теперь появились листовки по-армянски, а переводчика с армянского нет. Аналогичная проблема возникала и с агентами наружного наблюдения, филерами: местные были не очень профессиональны и быстро проваливались, становились известны революционерам в лицо, а присланные из Петербурга оказывались беспомощны из-за незнания языков и местных реалий. Это приводило к анекдотическим ситуациям, когда филер в течение нескольких месяцев следил не за тем человеком, или же в Батуме весной 1902 года наблюдавший за ночной сходкой на кладбище агент «за темнотою ночи» не рассмотрел вожаков, а «ввиду слабого знания грузинского языка не мог в точности объяснить, о чем шла беседа»[70].