Сандрин Филлипетти - Стендаль Страница 14

Анри возобновляет интеллектуальные дебаты с Фортюне Мантом, Луи Крозе, Луи де Барралем и идеологом Жозефом Рэем; встречается с военным медиком Урбеном Филиппом Сальмоном, чьи суждения имеют на него влияние, — он даже выглядит более рассудительным, чем прежде. К списку посещаемых им библиотек добавляет библиотеку Пантеона — ныне библиотека Сен-Женевьев — и библиотеку Медицинской школы. Его интеллектуальные аппетиты по-прежнему безграничны. Поскольку он намерен стать «простым, естественным и настоящим в этом мире», то читает Альфьери «как противоядие от зловония низости»: он полагает, что слишком часто бывает ею окружен. Он страдает от периодических приступов лихорадки, но его парижская жизнь входит в свою обычную колею. В театре он с восторгом наблюдает, как самые некрасивые актеры могут преображаться под воздействием чувств и страстей — становиться по-настоящему красивыми. Он не любит театр Лувуа: «…все в нем плохо — пьесы, актеры и зрители»; не слишком жалует театр Монтансье (он будет переименован в 1807 году в Театр варьете), зато преданность знаменитому «Комеди Франсез» награждает его возможностью восторгаться самыми великими актерами того времени. Это мадемуазель Конта — известная в недавно ушедшем веке своими любовными связями с графом д’Артуа, графом де Нарбонн, герцогом Лихтенштейном и маркизом де Money; это мадемуазель Марс — равно обольстительная и как трагическая любовница, и как бунтарка, будущая эгерия романтической эпохи; это Флери; это Франсуа-Жозеф Тальма — любимый актер революционного Парижа, и еще якобинец Анри Гурго по прозвищу Дюгазон. Почти наизусть зная репертуар, Анри начинает уже разбираться в театральных тонкостях, но при этом не отказывается от сложившихся предпочтений. Он превозносит «Баязета», скучает на «Ифигении в Авлиде», дает высшую оценку представлению мольеровского «Тартюфа», на котором актеры превзошли сами себя, и при этом всегда остро реагирует — и свистками, и аплодисментами.

В начале XIX века театральные представления вообще были бурными: они разыгрывались не только на сцене, но и в зрительном зале. Публика не скупилась как на шум и насмешливые свистки, так и на искренний восторг. Когда случилось возникнуть полемике между двумя лагерями поклонников двух трагических актрис-соперниц мадемуазель Дюшенуа (Катрина Жозефина Рафуэн) и мадемуазель Жорж (Маргерита Жозефина Веймер), оркестр бывал опрокинут, а кулисы взяты приступом. Вот один из типичных эпизодов тех театральных войн: «Как в битвах, описанных Гомером, сначала один из „воинов“ бросился в одиночку на сцену и, прорвавшись к кулисам, под изумленными взглядами машинистов сцены взялся диктовать актерам волю партера. Его схватила полиция. Тогда на помощь этому герою ринулись и остальные». Но вот конфликт остался в прошлом — теперь можно было узнать, на какие же роли будут приняты эти две актрисы в «Комеди Франсез». Первая триумфально выступает в ролях Федры, Андромахи, Роксаны — ее поклонники неистовствуют в зрительном зале. Вторая, которой покровительствует влиятельная мадемуазель Рокур, дебютирует в роли Клитемнестры — и пользуется больше поддержкой критиков. Анри, для которого существовала только мадемуазель Дюшенуа, включился в борьбу. Под псевдонимом Жуниус он направил свое мстительное перо против Жюльена (Луи Жоффруа) — знаменитого автора театральных фельетонов в «Журналь де Деба». В конечном счете обе актрисы, удостоенные членства в театральном обществе 17 марта 1804 года, получили одни и те же роли. Страсти утихают. Крозе представил Анри — своего друга детства — обожаемой им мадемуазель Дюшенуа. Принятый сначала в ее ложе, Анри вскоре становится завсегдатаем в ее доме. Их отношения, впрочем, не выходят за рамки дружбы: в жизни актрисы не столь блистательны, как в огнях рампы, а театральные восторги — святы.

Сенатским указом от 18 мая 1804 года управление Республикой было доверено Наполеону Бонапарту, уже наследственному императору, — возник интересный исторический казус. Был также восстановлен титул маршала — чин, упраздненный Конвентом 21 февраля 1793 года. Четырнадцать действующих генералов были представлены к этому званию уже на следующий день. Времена Консульства закончились: Генерал революции преобразился в монарха. Анри уже более не восторгается Бонапартом, которого изредка видит в Тюильри, — он называет императора лицемером: «Он приветствует и улыбается. Но это театральная улыбка: зубы видны, а глаза не улыбаются…» В далекое прошлое кануло то время, когда Анри гордился своей принадлежностью к армии, совершившей Итальянский поход.

Для молодого человека, вновь ставшего штатским лицом, 1804 год был отмечен совсем другими событиями. 30 июня покинул этот мир Ноэль Дарю: «Есть одно дело, за которое никогда не хвалят мертвых, и в то же время это единственное, из-за чего им возносят хвалы, — то, что они мертвы». Отдавая дань обычаям, Анри присутствует на заупокойной службе в церкви Сен-Тома-д’Акен и отмечает: «У священников выражение лица низменное, иногда даже злое. В лучшем случае — просто глупое».

21 августа вместе со своим кузеном Марсиалем он берет первый урок декламации у актера Ла Рива (Жан Модюи): «Вообще, чтобы хорошо делать что-то большее, надо сначала научиться хорошо делать меньшее. Так, чтобы красиво ходить, надо уметь танцевать; чтобы красиво произносить слова в разговоре, надо уметь петь; так же, чтобы хорошо читать стихи, надо немного уметь декламировать». Эти уроки были для него наиболее удобным способом приблизиться к миру кулис. На уроках Ла Рив призывал его всегда быть естественным: «В вас уже есть что-то, что заранее располагает к вам, привлекает к вам внимание, стоит вам только войти».

2 декабря Анри присутствовал при торжественном прохождении императорского кортежа. «В воскресенье 11 фримера, в день коронации, случилось так, что ни у меня, ни у Манта не было в карманах ни единого су. Он зашел за мной в половине восьмого, и мы пошли — просто так — на улицу Сент-Оноре к кафе „Франсе“; там мы случайно встретили депутацию Национальной гвардии от Изера… так что мы, заодно с ними, видели процессию целиком: сначала, в четверть одиннадцатого, маленького болвана, который нес папский крест, затем самого папу, а часа через полтора — кортеж императора и самого императора… Весь день потом я размышлял об этом — столь очевидном — союзе шарлатанов всех мастей между собой: религия берется освящать тиранию, и все это делается, конечно, во имя счастья людей. Чтобы отбить дурной запах, я затем немного почитал Альфьери».

Таким образом, к двадцать первому году своей жизни Анри окончательно становится убежденным противником как монархии, так и церковных кропильниц.