Виталий Сирота - Живое прошедшее Страница 17

Первыми моими настоящими пластинками с джазовой музыкой были диски с записями большого концертно-эстрадного чехословацкого оркестра Карела Влаха, которые я купил у приятеля по ватерпольной команде Алика Эрштрема. Летом 2011 года, разбирая оставленные хозяевами старые вещи в купленном нами чешском доме, я увидел эти самые диски, почувствовал легкую грусть и почти родственные чувства к бывшим владельцам – очень пожилым чешским интеллигентам.

Первым большим и, по счастью, первоклассным джазовым оркестром, который я услышал, был оркестр Иосифа Вайнштейна. Там играли знаменитые сейчас мультиинструменталист Давид Голощёкин, саксофонист Геннадий Гольдштейн, трубач Константин Носов. Услышал я их в конце 1950-х годов на танцевальных вечерах во Дворце культуры промкооперации, сейчас это ДК им. Ленсовета. Это были интересные вечера – в перерывах между отделениями танцующие выходили проветриться и зал заполняла другая публика, специально дожидавшаяся перерыва. Люди плотно стояли в зале, оркестр исполнял джазовые стандарты. По-моему, играли превосходно. Оркестранты были хорошо одеты, молоды, привлекательны и полны энтузиазма. Публика блаженствовала. Думаю, что люди наслаждались не только музыкой. Им казалось, что сквозь ауру любимых звуков проглядывает лицо иного мира: свободы выражения чувств, хорошего вкуса и естественного человеческого поведения… Перерыв кончался, публика менялась, танцевальный вечер продолжался.

Недавно, спустя полвека, я был в Джазовой филармонии, которую основал Давид Голощёкин. Играл оркестр под управлением Г. Гольдштейна. Я опять окунулся в любимую атмосферу. Причем тема свободы прямо звучала в комментариях ведущего. Там же я узнал, что в живых остались лишь четверо музыкантов из оркестра Вайнштейна…

На один из таких вечеров во Дворце культуры Ленсовета я пришел с венгерским химиком, которого брат попросил развлечь. Я вспомнил об этом, потому что в те годы любой иностранец был дивным зверем и все детали его одежды и поведения привлекали внимание и запоминались. Недавно знакомый чех рассказал мне, что во время службы в армии он побывал в СССР. Где-то в глубине России он ехал на поезде, заболел и оказался в больнице небольшого придорожного городка. Народ в этом городке пользовался всяким случаем, чтобы зайти в палату и посмотреть на живого человека из Чехословакии. На него смотрели, как на диковинного обитателя зоопарка. Я отлично понимаю, о чем он говорил, потому что сам мог быть одним из таких зрителей.

Позже, в более либеральные времена, я слушал оркестр Вайнштейна уже на джазовых концертах. Концерты часто вел музыкальный критик Владимир Фейертаг. Я слушаю его и сейчас, спустя почти пятьдесят лет, на концертах и по радио. В те годы В. Б. Фейертаг выступал с лекциями о джазе в студенческих аудиториях, слушали его, буквально затаив дыхание.

Раз уж я вспомнил приемник «Балтика», то скажу и о «голосах». Уже в средних классах школы я много слушал политические и новостные передачи западных радиостанций, в первую очередь «Голос Америки», Би-би-си. Самые качественные передачи были, по-моему, у Би-би-си. Я помню отличные политические комментарии Мориса Лейти. Позднее, в 1970-80-е годы, политическим обозревателем был Анатолий Максимович Гольдберг. «Голоса» глушили, но все равно я пытался что-то расслышать сквозь вой и треск. Эти новости и комментарии западали в душу. Говорили, что эти радиостанции финансируются ЦРУ что стараются они не для нас, а для себя… Может, так оно и было. Но для меня бесспорно, что правды в их передачах было больше, чем в официальной информации, анализ был более интересный и глубокий. В конце концов, вклад «голосов» в рождение нашей свободы, пусть ущербной и уродливой, больше, чем вклад их критиков. Это факт. Не так давно знакомый продавец часов в Карловых Варах, мужчина лет тридцати пяти, рассказал мне, как подростком он с отцом каждый день (!) ездил в Прагу на митинги в поддержку Вацлава Гавела, а ночами слушал «Голос Америки».

О некоторых событиях, например пакте Молотова-Риббентропа или расстрелах в Катыни, я впервые услышал по «голосам». Официальная пропаганда то и другое десятилетиями отрицала начисто и объявляла клеветой. К концу 1970-х в СССР было 82 миллиона коротковолновых приемников, по которым можно было слушать «голоса». Была даже присказка: «Есть обычай на Руси – на ночь слушать Би-би-си». Маленькая дочка Сергея Довлатова говорила ему: «Я твое Би-би-си на окно переставила».

В начале 80-х, летом, я оказался в палаточном лагере на берегу реки. Здесь останавливались владельцы моторных лодок и катеров. Жили подолгу, устраивались обстоятельно. Владельцы катеров были тогдашним средним классом: небедные положительные немолодые люди – квалифицированные рабочие, отставные военные. Как-то поздно вечером я вышел прогуляться. Из многих палаток негромко доносился «Голос Америки». Сообщали что-то интересное, но детали были плохо слышны. Утром, когда все завтракали за общим, сколоченным из тонких жердей столом, я заговорил об этой передаче. Никто не поддержал разговор. Никто из этих тертых жизнью людей ничего не слышал и вообще ничего не знал о «голосах».

Вернемся в средние классы школы и в наш двор. Как я уже говорил, двор был очень важен, «авторитетен» для нас. В то же время там можно было научиться не только хорошему, и, чтобы отвлечь от влияния улицы, родители записали меня в плавательный бассейн. Плаванием и потом водным поло я занимался до старших курсов университета. Я был не очень способным к этим видам спорта, но весьма старательным. Водное поло любил, как всякую коллективную игру в мяч. В первые годы занятий я даже читал книжки по тактике игры и любил разбирать различные комбинации. Бассейну я отдавал много сил, физических и душевных. В школьные годы играл в команде общества «Трудовые резервы». Хочу добрым словом вспомнить своих тренеров Юрия Леонидовича Рафаловича и Геннадия Яроцкого (он был младшим тренером, студентом института им. Лесгафта, и мы звали его по имени). Юрий Леонидович во время игр нашей детской команды переживал ничуть не меньше, чем на серьезных соревнованиях. У него было больное сердце, и я помню, как менялось его лицо в критические моменты игры. Ранг турнира ему не был важен, важны были сама игра и победа. Эта черта есть и у меня. Впоследствии я относился к своим профессиональным занятиям отчасти как к спорту. Я любил, чтобы каждый день приносил какое-то развитие, чтобы сегодня было «дальше, выше, сильнее», чем вчера. Любил достигать намеченного, то есть на спортивном языке – побеждать.

С товарищами по команде я общался не только на тренировках и играх. Так, один из моих друзей по команде – Андрей Миронов – стал работать в мастерских театра им. Ленсовета, и я иногда заходил посидеть в удобном старом театральном кресле у него в мастерской. Как-то я пришел, а в большой мастерской никого из рабочих не было. Оказалось, шло собрание трудового коллектива театра. Вскоре рабочие вернулись. Они не дождались конца собрания. Объяснили это так: нет сил дальше слушать эту склоку артистов.