Льюис Клайв - О Нарнии Страница 17

В этой дискуссии я с таким жаром отстаиваю сказки, поскольку знаю их и люблю больше; всего. Но это вовсе не значит, что я отвергаю любой другой жанр детской литературы. А вот сторонники этих других часто выносит сказке суровые приговоры. Примерно раз в столетие какой‑нибудь умник объявляет ее вне закона. Возможно, стоит сказать несколько слов в защиту сказки как детского чтения.

Сказку обвиняют в том, что она создаст у детей неверные представления о мире. Я думаю, другие книги обманывают детей гораздо чаще. Скорее, именно «правдивые рассказы дли детей» лгут им. Я никогда не ждал, что реальный мир окажется таким, как в сказке; а вот школу представлял себе так, как в книгах. Сказки меня не разочаровали, рассказы о школе — да. Истории о приключениях и успехах, вполне возможных, в том смысле, что они не нарушают законы природы, но совершенно невероятных, гораздо опаснее сказок; они‑то и будят ложные надежды.

Почти гак же я отвечу и на столь частый упрек в бегстве от жизни, хотя это вопрос непростой. Правда ли, что сказки уводят детей в мир исполнения желаний — мир болезненных иллюзий, вместо того чтобы научить их смотреть в лицо трудностям? Проблема эта очень остра. Давайте положим книгу сказок рядом с книгой про школу либо еще какой‑нибудь, на которой стоит пометка «Книга для мальчиков» или «Книга для девочек». Конечно, и та и другая рождают в нас желания. Нам хочется пройти сквозь зеркало и очутиться в сказочной стране. Нам также хочется греметь своими талантами на всю школу, разоблачить шпионов, объездить лошадь, которая никого к себе не подпускала. Но как различны эти желания! Во втором случае, особенно если речь идет о чем‑то столь близком, как школа, желание наше ненасытно и смертельно опасно. В мечтах его осуществить очень просто; и мы убегаем туда, забыв обо всех неудачах, а потом возвращаемся в реальный мир, по–прежнему разочарованные. Мы видели себя объектом восхищении и радовались только этому. Мы льстили своему эго. Чудесная страна — совсем иное. Ребенок в общем‑то не стремится в сказку так же, как жаждет прослыть героем среди друзей. Неужели вы думаете, что он на самом деле мечтает о всех трудностях и опасностях сказочной страны? Мечтает, чтоб по соседству жили драконы? Нет. Вернее было бы сказать, что сказка будит в ребенке тягу к чему‑то смутному и недосягаемому, а к чему — он и сам не знает. Потому‑то сказка и волнует. Реальный мир в глазах ребенка не тускнеет и не делается скучным, наоборот, у него появляется глубина. Сказка обогащает его. Прочитав о заколдованных лесах, ребенок не будет презирать настоящие; дли него каждый лес станет чуть–чуть заколдованным. Желание это — совеем особое. Читан рассказы про школу, о которых я говорил, мальчик желает успеха и несчастен (закрыв книгу), потому что добиться его не сможет. Читая сказку, мальчик счастлив просто оттого, что желает. Он не сосредоточен на себе, как часто бывает в первом случае.

Я вовсе не имею и виду, что о школе писать нельзя. Я просто говорю, что такие книги намного чаще, чем скажи, становятся пищей дли нездоровых фантазий. Это касается и чтения для взрослых. На первый взгляд опасные иллюзии всегда очень реалистичны. Жертва грез читает не «Одиссею», «Бурю»[63] или «Змея Уроборуса»; он (или она) кормится историями, где есть миллионеры, неотразимые красавицы, шикарные отели, пальмовые пляжи, постельные сцепы — вещи, которые на самом деле могли бы случиться, должны случиться, случились бы с читателем, если бы тому повезло. Как я сказал, существует два вида желаний. Одно — аскеза, духовное упражнение, а другое — болезнь.

Гораздо более серьезное обвинение выдвигают те, кто не хочет, чтобы детей запугивали. Я не могу недооценивать его; слишком часто в детстве меня изводили ночные кошмары, и я не хотел бы стать для какого‑то ребенка причиной этих адовых мук. Но ведь, с другой стороны ни один из моих страхов не возник из сказок. Я был специалистом по гигантским насекомым, за ними шли привидения. Скорее всего, привидения появились из книг, хотя, конечно, не из сказок, а вот насекомые уж точно не оттуда. Не знаю, что мои родители должны были сделать, чтобы избавить меня от этих омерзительных многоногих существ. В этом‑то и трудность. Заранее сказать нельзя, что может напугать ребенка до такой степени. Я говорю: «до такой степени», потому что страх страху рознь. Те, кто считает, что нельзя запугивать детой, имеют в виду одно из двух. Либо (1) мы должны оградить ребенка от мучительных, калечащих, патологических страхов, против которых мужество бессильно, фобий; не нужно класть па плечи ребенка то, чего он вынести не сможет. Либо (2) мы должны скрыть от него, что он родился в мире, где есть смерть, насилие, боль, приключения, героизм и трусость, добро и зло. Если речь идет о первом, я — за, если о втором — против. Во втором случае мы действительно даем ребенку неверные представления о жизни и уводим его от реальности. Нелепо так воспитывать людей, которые родились в век ОГПУ и атомной бомбы. Поскольку им придется сталкиваться с жестокими врагами, пусть хотя бы знают об отважных рыцарях, мужестве и стойкости. Иначе вы лишь усложните им жизнь. Впрочем, жестокость и кровь в книгах не вызывают у детей никаких болезненных страхов. Это показывает человеческий опыт, и я на его стороне, против современных реформаторов. Пусть будут злые короли и казни, битвы и темницы, великаны и драконы, а в конце — злодеев уничтожат. И никто не убедит меня, что ребенок испугается этого больше, чем хочет и должен. Ведь на самом‑то деле ему хочется чуть–чуть бояться.

Фобии — совсем другой разговор. Я не верю, что их можно контролировать с помощью литературы. По–моему, с ними мы рождаемся. Случается, конечно, что именно в книге ребенок найдет нечто ужасное для себя. Но будет ли это источником страха или только поводом? Если бы не эта книга, такой страх могло бы внушить что‑то другое, иногда совершенно непредсказуемое. Честертон рассказывал нам о мальчике, который больше всего на свече боялся короны на памятнике принцу Альберту. Я знаком с человеком, которому в детстве ужас внушала Британская энциклопедии — ни за что не угадаете, почему. Даже если вы ограничите своего ребенка безобидными историями, в которых никогда ничего опасного не происходит, его страхов вам не победить. Но вы лишите его всего, что могло бы облагородить их, сделать их терпимей. Ведь в сказках мы встречаем не одних злодеев, мы находим там прекрасных утешителей и защитников. И сами злодеи не только ужасны, но и величавы. Выло бы замечательно, если малыш, проснувшись ночью и услышав какие‑то звуки, не боялся бы. Но раз уж он все равно испугается, пусть лучше думает о великанах и драконах, чем о заурядных взломщиках. И мне кажется, святой Георгий или рыцарь в сияющих доспехах послужат лучшим утешением, чем мысль о полиции.